Т. 8. С. 62). Не замечая эпохи, лежащей между созданием и выходом книги Гуковского, Муравьева не замечает и того, что многие положения этой книги требуют «перевода» на современный язык (подобно тому, как комментарий Н. Л. Бродского к роману «Евгений Онегин» отчасти «переведен» в аналогичных трудах Ю. М. Лотмана, А. Е. Тархова и — не поймите буквально! — В. В. Набокова).
А между тем, заявив, что «нет необходимости поднимать вновь старый вопрос о фантастике ,,Пиковой дамы“», Гуковский, разумеется, на нескольких страницах (С. 364—367) его не без успеха «поднимает», нередко по сути (только по сути — не забудем о разнице «языков») сближаясь с некоторыми положениями статьи Муравьевой.
Кирпичников А. И. Очерки по истории новой русской литературы. М., 1903. 2–е изд., доп. Т. 2. С. 52. Ср. также давний вывод А. Л. Слонимского: «Финальное смыкание двух линий повествования — реальной и фантастической — в едином эффекте торжества и крушения магической силы Германна — производит почти музыкальное впечатление. Это величественно, как смыкание свода в готическом соборе» (Слонимский А. Л. О композиции «Пиковой дамы» // Пушкинист. М.; Пг., 1922. Вып. 4. Пушкин, сб. памяти проф. С. А. Венгерова. С. 180).
Мы бы, однако, рекомендовали не слишком доверяться открывающейся историко–литературной перспективе, а заглянуть в книгу, несомненно бывшую в руках у Пушкина, — вышедшие в 1829 году под именем Луи Антуана де Бурьена «Воспоминания о Наполеоне, Директории, Консулате, Империи и Реставрации», на которые автор «Пиковой дамы» ссылается в стихотворении «Герой». Представленный здесь взгляд на Наполеона очень важен для понимания пушкинской повести. Цитируем по русскому переводу С. С. де Шаплета (Спб., 1834. Т. 2, ч. 3. С. 23—24): «Многие говорят о счастии, которое привязывается к человеку и сопутствует ему в продолжение всей его жизни; хоть я, впрочем, и не верю такому предопределению, но, рассматривая столь многочисленные, столь различные опасности, коих Бонапарте избегнул в стольких предприятиях, равно как случайности, коим он подвергался, и удачные его во всем попытки, я постигаю, что многие питают эту веру; но, долго наблюдая того, коего прозвали мужем судьбы, я видел, что называемое им фортуною было не что иное, как его гений; что счастие его происходило от глубокой его прозорливости, от его быстрых, как молния, соображений, от одновременности его действий с мыслью и от убеждения его в том, что смелость часто делается мудростью». И в другом месте (С. 6—8), относящемся ко времени возвращения из египетского похода: «…мы искали в картах рассеяния от скуки. И даже в этом, столь ничтожном препровождении времени, характер Наполеона обнаруживался. Генерал не любил игру; <…> и если, отдавая отчет о своих знаменитых подвигах, он любил украшать, превозносить свое счастие, то он не пренебрегал пособлять ему в картах; одним словом, он плутовал. <…> Спешу прибавить, что он никогда не пользовался этими небольшими насилиями, делаемыми им счастию, и что по окончании игры он отдавал весь свой выигрыш, который разделялся между всеми. Он, как можно себе представить, мало заботился о том, чтобы выиграть; но хотел, чтобы фортуна по заказу давала ему тузов и десяток, так же как она доставляла ему благоприятное время в день битвы; и если фортуна нарушала свою обязанность, то он хотел, чтобы никто того не замечал».
Турбин В. Н. О литературных источниках одного эпизода поэмы Гоголя «Мертвые души» II Замысел, труд, воплощение… М., 1977. С. 197.
Из многих примеров последнего парадокса укажем на посвященную иллюстрациям к повести, но важную и для ее интерпретации статью Л. А. Аннинского «Читая «Пиковую даму». Графика Андрея Николаева» (Лит. обозрение. 1980. № 2. С. 100—101).
Ромм М. И. Вопросы киномонтажа. М., 1959. С. 49.
Первое мнение см.: Никитин. А. С. Пушкин и Урал: По следам находок и утрат. Пермь, 1984. С. 177—189; второе принадлежит А. Л. Бему (см. его соч., указанное в 26–й сноске.
С. 68); третье см.: Чхаидзе Л. В. О реальном значении мотива трех карт в «Пиковой даме» // Пушкин. Исслед. и материалы. М.; Л., 1960. Т. 3. С. 459.
Муравьева О. С. «Пиковая дама» в исследованиях последнего десятилетия. С. 225—226.
Первый кадетский (сухопутный) корпус, среди выпускников которого — и знаменитый фельдмаршал П. А. Румянцев, и известные литераторы (Сумароков, Озеров, Херасков, Княжнин), был не только одним из самых солидных учебных заведений, но и важнейшим центром дворянской культуры XVIII века. Поэтому и созданная при нем (1757) собственная типография не специализировалась на издании сугубо военных книг. Здесь печатались и учебники, и оперные либретто (в кадетском сухопутном поощрялось увлечение воспитанников театром); издавалась и беллетристика, главным образом переводная; переводили, как правило, сами кадеты; они же и редактировали, не чуждались и прочих "черных" издательских профессий. Впрочем, в ту пору это было в обычае. Сам Алексей Петрович Ермолов был искусным переплетчиком.
См.: Гречихова Ю. Ю. Книги круга чтения А. С. Пушкина: Лафатер. "Искусство познания людей по чертам лица". Париж. 1820. Т. 1 —10. ГМП, Отдел книжных фондов, паспорт музея книги, составленный в 1983 году.
См. в Предисловии к "Человеческой комедии": "Я повторяю здесь кратко то, что высказал посвященный в мои планы Феликс Давен, талантливый юноша, преждевременно похищенный смертью".
Не отказывая автору в замечательном таланте и даже вроде бы угадав внутреннюю природу его ("Почти каждое произведение Лермонтова есть отголосок какой‑нибудь сильно прожитой минуты"), С. Шевырев, с помощью ловко сцепленных силлогизмов, доказывает читателям "Москвитянина", что Печорин не просто злодей, "пигмей зла", но вообще не "имеет в себе ничего существенного относительно к чисто русской жизни", а так как именно он — главная фигура в романе, то, следовательно, и роман в целом — явление не русское, а только "тень, отброшенная на нас западом".
П. И. Панин рассказывает, что в конце XVIII века один из русских вельмож, "имея перед глазами довольные примеры, сколько в нашем отечестве помещики претерпевают от разбойников, нарядил из своих собственных слуг шесть или восемь человек гусарами". От тех стародавних времен, видимо, и пошел у следящих за модой причудников обычай — шить для лакеев специальное дорожное платье на манер мадьярского. А вообще‑то венгерку, то есть сюртук военного образца, отрезной в талии и отделанный плетеными шнурами, носили, как правило, провинциальные щеголи из бывших военных.
Как выглядела курьерская тройка и как мчала курьерских, рассказывает Е. П. Лачинова:
"Послышался колокольчик. Вмиг тройка влетела во двор: коренная, коротко запряженная, пристяжные в польских шлейках вместо хомутов выходили вполтела вперед коренной. Два колокольчика на пестрой дуге, лошади все в мыле, новая крепкая телега: все показывало, какого рода был проезжий. Лихой ямщик, в красной рубахе, с фуражкой, обращенной козырьком к затылку, подтвердил эти догадки, когда закричал, останавливая тройку:
— Курьерских!
Магическое слово на станциях! Не успел приезжий, сбросив шинель, с видом сильной усталости вылезть из повозки, а ямщик поехать на рысях проваживать тройку, как на почтовом дворе все закипело. Из избы высыпал целый рой ямщиков, кто с мазальницею, кто с хомутом на плече" (Проделки на Кавказе. С. 244).
Махлевич Я. Расшифровка некоторых сокращений в "Герое нашего времени" // Вопр. лит. 1976. № 4.
Чтобы уловить едкость авторской иронии, надо знать: Георгий — своего рода "патент" на воинское благородство, знак высшей доблести. За всю историю России кавалеров Георгия Первой степени было всего двадцать пять; среди них — Суворов, Румянцев, Потемкин; тогда как орденом Андрея Первозванного (высший орден империи) награждены свыше тысячи человек. Солдатский же Георгиевский крест учрежден в начале XIX века.
Фельдман О. Судьба "Горя от ума" на сцене // "Горе от ума" на русской и советской сцене. М., 1987. С. 12.
Заметим для полноты исторической истины, что даже просвещенный П. X. Граббе пребывал в уверенности, что черкесы — "это дикие звери".
