В целом капитализм в его представлении хранил ценные свойства в различных сферах. «Творчество капитализма не ограничивается одной материальной стороной», – писал он. – «Капитализм должен оставить в наследство социализму не только мощные производительные силы, но и нового человека, который, наконец, понимал бы труд. Всё что капитализм делает для подъема производительности рабочих, является для них выигрышем, что бы об этом ни думали моралисты и политиканы, всегда готовые поощрять леность». Однако Сорель остерегался конечных выводов, которые могли бы нарушить стройность его теории крушения государства.
Размышляя о ценности германского опыта для рабочих интересов в рамках национальной общности, он отмечал: «Проект общего представительства производства и потребления теперь в моде. Он исходит из Германии, где уместен, так как парламенты этой страны являются не столько политическими органами, законодательствующими в целях достижения известного политического идеала, сколько средневековыми сеймами, где удается выработать компромиссы между различными категориями интересов. «Переговоры между германским центром и правительством по какому-либо важному голосованию глубоко поражают всех воспитанных на обычных теориях парламентского режима… Американские тресты нашли поддержку в развращенной государственной власти; германским же помогала власть честная, поддержанная традицией отеческой опеки… В германском картеле нет духа ростовщичества. Чрезвычайная дисциплина никогда не переставала оказывать влияние на германское общество».
Сорель не переставал удивляться немецкому исключению из мирового опыта капиталистического хозяйствования, колебавшему все его умозаключения в этой области. Поэтому он уверенно теоретизировал, лишь оставаясь на почве государств латинского круга. Но здесь его живая мысль натыкалась на догматизм марксистского толка. «Социалистическое чувство чрезвычайно искусственно, – писал он. – Это классовое чувство противоречит инстинкту, который заставляет нас наносить удары непосредственно на противостоящих нам людей. Поэтому демагоги и оказывают такое влияние на народ, разоблачая преступления отдельных индивидуумов и сосредоточивая всю народную злобу на какой-либо крупной личности. Убедить бедных людей, что их зло причинено Ротшильдом или каким-нибудь другим евреем, гораздо легче, чем развить перед ними экономическую основу классовой борьбы».
В этом замечании, как и в толковании дела Дрейфуса, точность наблюдения соседствует с непониманием степени еврейского влияния на социально-экономические процессы. Сорель утверждал, что «демократия и антисемитизм питаются во Франции почти одинаковыми концепциями». В доказательство он ссылался на статью в правой газете «Libre Parole» от 11.07.1902г., которая сочувственно цитировала слова Леона Буржуа: «Нельзя допустить накопления денег в некоторых руках». Это был, по мнению автора статьи, «честнейший и благороднейший антисемитизм». Та же газета 27.11.1904г. благодарила социалистического депутата Вебера за его восхваление деятельности критически настроенного к евреям мэра Вены Люэгера. – Жорж Сорель принимал частные случаи за правило: в действительности развитая демократия сочетается не с антисемитизмом, а с преобладающим влиянием евреев в разных сферах общественной жизни.
Напротив, сочувственно цитируя Прудона, Сорель демонстрировал высокую степень обобщения и широкий взгляд на историческую панораму демократии: «Прудон еще в 1848г. обрисовал сильными штрихами истинные тенденции наших демократов». «Система, пришедшая в упадок, – писал он, – может быть определена следующим образом: она – управление обществом, лежащее в руках буржуазии, то есть аристократии способностей и счастья. Система же, к созданию которой демократия сегодня направляет силы, может быть определена противоположным образом: она – управление обществом, лежащее в руках огромного большинства граждан, обладающих малыми способностями и лишенных богатства». – Таким образом, оба социальных мыслителя признавали за буржуазным классом определенную систему ценностей, искаженную выродившейся демократией. – Последовательные выводы из этого суждения, позволили бы Жоржу Сорелю покончить с давящим независимую мысль влиянием марксизма.
Еще раз Сорель отметил особую роль Германии в системе своих социологических посторенний, не остановившись перед признанием роли немецких парламентских социалистов /!/: «Пока в Германии будут стоять люди, следующие фридриховской традиции, деятельность немецких картелей будет всегда развиваться в умеренном духе, но им не будет позволено поощрять к праздности своих членов. Не видно, что германская социал-демократия вдохновляется настроениями французских народных партий. Она проникнута сознанием лежащей на ней ответственности, как на предполагаемом наследнике капитализма. Она не хочет, чтобы наследство компрометировали неосторожными поступками; в ней еще заложен тот дух, который господствует над прусской монархией».
Вторая книга Сореля изобилует неожиданными признаниями и убедительными суждениями о социальной роли различных групп населения европейских стран. Он оспорил теорию Маркса об исчезновении ростовщического капитала, как допотопной формы, предшествовавшей капитализму, подчеркнув, что промышленный капитал все больше подчиняется финансовому, а «вторичное появление на сцену старых флибустьеров открыло появление новых времен». Сорель отметил, что финансисты затевают всё новые предприятия для устройства ростовщических комбинаций: «Раз бумажные ценности размещены в публике, промышленная сторона дела уже не имеет существенного интереса для этих лиц. Крупные еврейские банкиры /наконец то!/ охотно пошли бы на операцию, которая позволит им переуступить государству предприятия, уже принесшие им достаточно комиссионных денег… Вмешательство государства в область хозяйства ответственно в большинстве случаев за развитие процветающего ростовщического капитализма».
Здесь Сорель вскрыл механизм взаимодействия ведущих слоев демократического общества: «Наши финансисты нуждаются в политических деятелях, способных распоряжаться крупными деньгами и толкать страну на путь расходов… Финансисты снова вступают в свою старую роль благодаря расточительной политике, которую ведет демократия… Люди, добывающие средства к существованию наукой, искусством и печатью, и являвшиеся одно время паразитами государства, состоят теперь на службе у партий, имеющих возможность оплачивать их услуги. Такие люди имеются во всех лагерях; огромное большинство интеллигентов направляется именно в те лагеря, которые завтра могут оказаться у власти».
Сорель указал на опасность корыстного союза государства и финансовых сфер, подчеркнув, что политиканы и финансисты поразительно похожи друг на друга, их духовные уровни не различаются, а мораль низка. «Под скипетром парламента мошеннические дела будут вестись не хуже, чем под контролем банкиров», – предвидел социолог.
Выводы Жоржа Сореля в его второй книге лаконичны по форме и в целом не утратили актуальности содержания. Он назвал движение социалистов к парламентской власти «процессом дегенерации». «Крупная война привела бы, в конечном счете, к устранению причин, содействующих сегодня стремлению к умеренности и социальному миру», – писал французский социолог. Оценивая эти резкие суждения, нужно учесть, что Сорель предвидел трагический итог развития демократического государства, уничтожение которого заслуживало последней решающей войны в череде войн, порожденных коварной и лживой демократией.
В заключение французский мыслитель предложил революционным силам: 1. Не преследовать цели завоевания большого числа законодательных мандатов путем соглашения с разнородными недовольными элементами. 2. Не стремиться к расширению области государства. 3. Не препятствовать развитию промышленной деятельности. 4. Не смешивать классовую борьбу с соперничеством на почве материальных интересов. 5. Отказаться от всякого участия рабочих делегатов в учреждениях, созданных государством и буржуазией.
Несмотря на кажущуюся отстраненность идей Жоржа Сореля от реальностей XXI века, их смысл, как порождение великого в своих исканиях ума, может быть воспринят и переведен в стадию революционных действий. Исторический опыт показал, что революции не всегда сопровождаются насилием. Мощный стихийный взрыв недовольства может стать началом падения ожиревшей и трусливой власти, сколько бы штыков не прикрывало ее. Между социальными группами, на которые разделено современное общество, возможна борьба, не уступающая в силе классовым столкновениям прошлого. Таким образом, предложенные французским социологом понятия революции и катастрофы сохранили свое значение.
