— В таком случае чего же вы опасаетесь?
— Что он затеет войну с подлинными лидерами партии, чтобы ублажить мнимых, таких сюсюкающих человечков, как ваш приятель Френч, и, ни с кем не советуясь, сделает нелепые назначения. Кстати, вы сегодня виделись с Френчем?
— Нет, — ответила Маделина. — Боюсь, он обиделся на то, как вы обошлись с ним вчера. Вы были с ним чересчур грубы.
— Вот уж ничуть, — сказал Рэтклиф. — Наши реформаторы и не такого заслуживают. Ведь задевая меня, он имел в виду бросить мне вызов. Я это сразу услышал по его тону.
— Но разве реформы и впрямь так уж невозможны, как вы это изображаете? Так уж совершенно неосуществимы?
— Реформы, которых жаждет Френч, не только полностью неосуществимы, но и нежелательны.
— Однако что-то, несомненно, все же можно предпринять, чтобы пресечь коррупцию, — настаивала миссис Ли, и серьезность ее тона подтверждала — для нее это вовсе не светский вопрос. — Неужели мы обречены всегда быть во власти воров и хапуг? Неужели порядочное правительство несовместимо с демократией?
Горячность, с которой она говорила, привлекла внимание Якоби.
— Что вы обсуждаете, миссис Ли? — спросил он через всю гостиную. — Речь, кажется, идет о коррупции?
Все мужчины немедленно навострили уши и поспешили окружить сенатора и миссис Ли.
— Я спросила сенатора Рэтклифа, — пояснила она, — куда мы придем, если по-прежнему не будем бороться с коррупцией.
— Осмелюсь просить разрешения выслушать ответ, который даст вам на это сенатор Рэтклиф, — сказал Якоби.
— Вот мой ответ, — заявил Рэтклиф. — Ни одно представительное правительство не может быть ни намного лучше, ни намного хуже того общества, которое представляет. Очистите от скверны общество, и вы очистите правительство. Но, пытаясь искусственными мерами очистить правительство, вы только усугубляете беду.
— Ответ, достойный государственного деятеля, — сказал барон Якоби, отвешивая сенатору светский поклон, но в тоне его звучала насмешка. Тогда Каррингтон, слушавший этот обмен репликами с потемневшим лицом, вдруг повернулся к барону и спросил, как тот толкует слова сенатора.
— Ах! — воскликнул барон, окинув его убийственно ядовитым взглядом, — чему послужит мое толкование? Вы, американцы, считаете себя неподвластными действию всеобщих законов. Вам нет дела до опыта прошлого. Я живу на свете семьдесят пять лет, и всегда — среди коррупции. Я коррумпирован сам, но имею смелость признаться в этом, а вы, американцы, — нет. Рим, Париж, Вена, Петербург, Лондон — все коррумпированы, только Вашингтон — чист! Так вот позволю себе сказать, что за всю свою жизнь не видел страны, где бы так процветала коррупция, как в Соединенных Штатах. У вас даже дети заражены ею и знают, как обманывать. Все ваши большие города — коррумпированы, и ваши городки, и сельские округа, и законодатели штатов, и судьи. Везде мошенничают, обирая государство и частных лиц, крадут деньги и скрываются, очистив общественную казну. Разве что в сенате не берут деньгами. Вы, господа сенаторы, любите трубить о том, что вашим великим Соединенным Штатам, которые есть вершина цивилизованного мира, нечему учиться на примере коррумпированной Европы. Вы правы, совершенно правы! Великим Соединенным Штатам примеры не нужны. Мне искренне жаль, что я не проживу еще сто лет. Если бы мне тогда вновь приехать в Вашингтон, какое огромное удовольствие я бы получил — несравненно большее, чем сейчас. Я всегда получал тьму удовольствия, живя среди коррупции, а mа parole d'honneur![14] — горячо вскричал старик, взмахнув рукой, — по части коррупции Соединенные Штаты оставят далеко позади и Рим при Калигуле, и церковь при папе Льве X, и Францию при Регентстве.
На этом барон закончил свою речь, которую произносил стоя, прямо в лицо сенатору Рэтклифу, сидевшему напротив; он с удовлетворением отметил, что все собравшиеся умолкли и слушали его с глубоким вниманием. Барону, видимо, было в удовольствие злить сенатора, и он с удовлетворением отметил, что сенатор откровенно злится. Бросив на барона разгневанный взгляд, Рэтклиф сказал — скорее, буркнул, — что не видит оснований так толковать его слова. Разговор сразу увял, и все, кроме барона, облегченно вздохнули, когда Сибилла по просьбе Шнейдекупона села за фортепиано и исполнила, как она объявила, гимн. Едва она кончила петь, как Рэтклиф, которого филиппика Якоби, видимо, вывела из себя, сославшись на неотложные дела, поспешил удалиться. Несколько погодя и остальные все разом откланялись; в гостиной остались только Каррингтон и Гор, который, перейдя на место подле Маделины, сразу был вовлечен ею в разговор о предмете, всегда ее занимавшем, а в данный момент гвоздем засевшем у нее в голове.
— Ну и разнес наш барон сенатора, — несколько неуверенно начал Гор. — Интересно, почему Рэтклиф позволил ему так топтать себя?
— А как вы это объясняете? — спросила Маделина. — Скажите мне, мистер Гор — вы, мерило нашей цивилизованности и литературного вкуса, — скажите, прошу вас, как понимать то, что сказал барон? Кому и чему верить? Мистер Рэтклиф, по всей видимости, честный и разумный человек. Разве он способствует коррупции? Он верит в народ или говорит, что верит. Так что же — правду он говорит или лжет?
Гор был достаточно искушен в политике, чтобы не попасться в подобного рода западню. Он уклонился от прямого ответа:
— Мистер Рэтклиф занят практическими делами; его задача — составлять законы и консультировать президента. Исполняет он это отменно. Политика, равного ему в решении практических вопросов, у нас нет, и несправедливо требовать, чтобы он к тому же брал на себя роль борца за правое дело.
— Так! — резко вмешался Каррингтон. — Но незачем ему и мешать такой борьбе. Незачем, проповедуя добро, противодействовать наказанию зла.
— Он осмотрительный политик-практик, — возразил Гор, — и в любой новой политической тактике видит первым делом ее слабые стороны.
— Кто же в таком случае прав? — вновь спросила Маделина со вздохом отчаяния. — Все мы не можем быть правы! Половина людей с умом заявляет, что мир идет прямехонько к своей гибели, другая — что, напротив, совершенствуется с каждым днем. И те и другие не могут быть правы. В моей жизни есть только один вопрос, — продолжала она смеясь, — ответ на который я во что бы то ни стало должна и буду знать. Я должна знать, избрала ли Америка верный путь. И сейчас это для меня сугубо практический вопрос: я должна знать, верить ли мне в мистера Рэтклифа. Если я отвергаю его, все остальное тоже летит за борт, потому что он — лишь представитель системы.
— Отчего же не верить в мистера Рэтклифа, — сказал Гор. — Я сам в него верю и не боюсь это сказать.
Но тут вмешался Каррингтон, в чьих глазах Рэтклиф с некоторых пор олицетворял дух зла, и заметил, что сам мистер Гор, сдается ему, следует и другим путеводным звездам, понадежнее, чем Рэтклиф, меж тем как Маделина с чисто женской проницательностью нанесла удар по слабому месту в броне мистера Гора, спросив напрямик, а верит ли он в ту систему, которую представляет Рэтклиф:
— Вы — лично вы — считаете демократию лучшей формой правления? И считаете, что всеобщее избирательное право увенчалось успехом?
Понимая, что загнан в угол, мистер Гор принялся выкарабкиваться из него с энергией отчаяния.
— Все это сложные материи, — начал он, — и я неохотно касаюсь их в свете. Все равно, что требовать ответа на вопрос, верите ли вы в бога, загробную жизнь, откровение — предметы, о которых каждый предпочитает размышлять наедине с собой. Вы спрашиваете меня о моем политическом кредо. Извольте, я изложу его вам. Единственное условие — я излагаю его только вам, и вы не станете ни повторять, ни цитировать мои слова со ссылкой на автора. Да, я верю в демократию. И принимаю ее. И буду верно служить ей и защищать. Я верю в демократию, потому что эта форма правления, как мне представляется, есть неизбежное следствие всех иных, бывших до нее. Демократия подтверждается тем фактом, что массы сейчас поднялись на более высокий уровень духовного развития, чем когда-либо прежде. А к этой цели и направлена вся наша цивилизация. Мы должны делать все, что в наших силах, чтобы ей помочь. Лично мне хочется увидеть результат. Я допускаю, что демократия — всего-навсего эксперимент, но это единственный путь, по которому обществу стоит идти, единственная концепция его функций, достаточно широкая, чтобы удовлетворить его стремления, единственный результат, который стоит усилий и риска. Всякий другой возможный шаг есть шаг назад, а я не хочу повторять прошлое. Мне радостно видеть, что общество берется за проблемы, которые никому не позволяют стоять в стороне.
— А если ваш эксперимент не удастся? — спросила миссис Ли. — Если вследствие всеобщего избирательного права, коррупции и коммунизма общество уничтожит себя?
