В инструкции, которую 7 августа получит от советского руководства нарком Ворошилов — глава миссии от СССР на переговорах с англо-французами, также будет категорично записано: «Если выяснится, что свободный пропуск наших войск через территорию Польши и Румынии является исключенным, то заявить, что без этого условия соглашение невозможно, так как без свободного пропуска советских войск через указанные территории оборона против агрессии в любом ее варианте обречена на провал, что мы не считаем возможным участвовать в предприятии, заранее обреченном на провал»[655].
Впоследствии Германия сосредоточит против Польши 1,6 млн. чел., 6000 орудий и минометов, 2800 танков и 2000 самолетов. Еще 23 германские дивизии прикрывали западное направление, на котором было развернуто 110 французских и английских дивизий.
Таким образом, в случае если бы англо-франко-советские переговоры 1939-го увенчались успехом, то (тем более с учетом польской армии) антигитлеровская коалиция имела бы не менее чем трехкратное преимущество над Германией в силе и средствах, при подавляющем преимуществе в промышленном и сырьевом потенциале. Не говоря уж о полном превосходстве на море. В подобных условиях начинать войну для Гитлера было немыслимо, ибо это было равнозначно самоубийству без каких-либо, даже призрачных, шансов на успех. Стоило только Польше сказать «да» военному сотрудничеству с СССР. Но… Польша согласия не дала. И Гитлер получил возможность крушить своих противников поодиночке.
В Польше решили, что англо-французской помощи им будет достаточно, тем более что есть могучее, как считали поляки, войско польское!
Поляки всегда были очень высокого мнения о своих военных возможностях. В дипломатических беседах 30-х годов встречаются их самоуверенные заявления на военную тематику. Скажем, в июле 1934-го полпред СССР в Польше Давтян интересуется у Бека — почему бы Польше не позаботиться о получении со стороны Германии гарантии польских границ? «На эту фразу Бек, смеясь, заметил, что, собственно, в этом нет специальной надобности, ибо польская граница достаточно обеспечена польской армией», — записал Давтян[656].
Или вот чай у мадам Бек в марте 1935-го. Давтян обсуждает с председателем Совета Министров Польши Козловским объявление воинской повинности в Германии. Глава польского Совмина — сама беспечность! На прямой вопрос Давтяна, что об этом думает Польша, Козловский с «солдатской откровенностью» сказал, что «он спокоен». «Я имею 30 дивизий, и неплохих дивизий, и я спокоен за Польшу», — заявил он. Завязалась дискуссия. Давтян пытался развивать мысль, что «дело не в 30 дивизиях, как бы они ни были хороши, а в солидарности всех тех, кто не желает войны». Козловский же убеждал его, что никакая солидарность Польше не нужна, она и сама справится с Германией, да еще и Советский Союз, в случае чего, защитит: в СССР, сказал Козловский, «не должны опасаться германской агрессии, ибо на пути ее стоит Польша и ее 30 дивизий. Германия иначе не может попасть в СССР, как через Польшу, которая не пустит». И т. д. и т. п. Хорошо, что этот разговор «был прерван подошедшим турецким послом»[657]. Иначе глава польского Совмина с красноречивой фамилией еще много чего наговорил бы на тему польских военных доблестей.
Но середина 30-х — это еще куда ни шло. В конце концов Германия еще не была столь мощной в военном отношении, как в 1939-м. Но ведь и в 1939-м поляки мыслили точно так же! В феврале того же года 1-й секретарь польского посольства в Берлине Мальом будет хвастать перед советским полпредом в Германии Астаховым: «Наша пехота много лучше германской, она в сутки без сна может пройти 70–80 км». Кроме того, заверил польский дипломат, «военную промышленность мы также создали». Так что «война с Польшей не будет для Германии легкой». «Немцы это понимают и сейчас этой войны не хотят», — уверенно заявил он[658].
В Германии было совершенно иное понимание польских военных возможностей. Немцы не сомневались (и, как показало время, совершенно справедливо), что в короткий срок сотрут Польшу в порошок.
К примеру, 2 августа 1939-го Риббентроп заявил временному поверенному в делах СССР в Германии: «Мы уверены в своих силах… Что же касается Польши, то будьте уверены в одном — Данциг будет наш». А что до «мощи» войска польского, то «мы не относимся серьезно к военным силам Польши. Поляки сейчас кричат о походе на Берлин, о том, что Восточная Пруссия — польская земля. Но они знают, что это вздор. Для нас военная кампания против Польши дело недели — десяти дней. За этот срок мы сможем начисто выбрить Польшу»[659].
Остригут Польшу через месяц, а в тот момент поляки всерьез собирались «за шерстью» прямо в Берлин. И даже дальше — на Рейн!
Одетые в сталь и броню,
ведомые Рыдз-Смиглы,
мы маршем пойдем на Рейн…
— распевали в Варшаве.
18 августа польский посол в Париже Лукасевич заявит министру иностранных дел Франции: «не немцы, а поляки ворвутся вглубь Германии в первые же дни войны!»[660]. Впрочем, у Бонне и ранее было немало случаев удостовериться в «адекватности» польских дипломатов.
А тут еще англо-французские гарантии попутали и так недалеких поляков. Плюс, очевидно, опыт Первой мировой войны, когда основные события развивались на Западном фронте. В Польше полагали, что Гитлер бросит основную массу войск против сил Франции и Англии (и что там, на западе, будет основной театр военных действий), а полякам всего-то и останется, что ударить с востока и, взломав слабую немецкую оборону, выйти к Берлину. Само собой, Восточная Пруссия тоже не должна была оказать особого сопротивления доблестному польскому войску. На польских картах все складывалось просто триумфально.
Не принимали в Польше в расчет и военно-технический прогресс, повлиявший на изменение характера войны, в частности блицкриг. Там и помыслить не могли, что германские войска посредством подвижных соединений смогут в кратчайшие сроки взломать польскую оборону и разгромить ее основные силы еще до мобилизации и развертывания войск Англии и Франции.
Стратеги войска польского, писал советский военный теоретик Георгий Иссерсон в 1940 г., «исходили из того, что против Польши будет оставлено около 20 дивизий и что все остальные силы будут брошены на запад против англо-французского вторжения».
А Гитлер взял да и выставил против Польши не 20, а 62 дивизии, в том числе 7 танковых и 4 моторизованные, оставив на западе небольшое прикрытие в расчете, что успеет разгромить поляков до полной мобилизации и развертывания англо-французских войск.
Иссерсон обращал внимание на неуместный польский блеф: с мобилизацией поляки не спешили, «но об этом широко оповещают, объявляя о мобилизации двухмиллионной армии. Такой дезинформацией думали напугать противника. Эффект получился обратный: германское командование сосредоточило еще большие силы против Польши».
Варшава полагала, что речь об активных действиях Германии может идти «только о Данциге», а потому «о Силезском направлении, откуда на самом деле последовал главный удар германской армии, весьма мало заботились». «Поляки не разобрались в стратегической обстановке, и это явилось уже проигрышем, — справедливо констатировал Иссерсон, — война для Польши была проиграна еще ранее, чем началась»[661].
Одним словом, военные стратеги Польши были ничуть не лучше дипломатов. Но за их фанаберии высокую цену заплатила вся Европа.
Недальновидность расчетов польского военного командования и неумеренное самомнение руководства Польши о ее военных возможностях стали дополнительным лыком в строку неадекватной внешнеполитической линии, согласно которой можно справиться с немецким нападением и без СССР.
Польша срывает подписание англо-франко-советской военной конвенции
11 августа 1939 г. в Москву на Ленинградский вокзал прибывает англо-французская военная миссия. Этот московский раунд многомесячных переговоров между Англией и Францией, с одной стороны, и СССР — с другой должен был расставить все точки над «i»: быть или не быть мощному коллективному фронту против агрессии, а по большому счету — быть или не быть Второй мировой войне?
Камень преткновения — Польша. Все предыдущие усилия английских, французских и советских переговорщиков разбились о непримиримую польскую позицию, заключающуюся в категорическом отказе от военного сотрудничества с СССР.
По правде говоря, мало кто верил, что и в этот раз переговоры дадут результат. Собственно, англо-французы (особенно первые) и ехали-то в Москву, чтоб удержать Советскую Россию в переговорном процессе. Расчет строился на том, что пока Москва ведет переговоры с державами Запада, она не пойдет на соглашение с Германией. При этом сам факт трехсторонних переговоров в англо-франко-советском формате должен был, по мнению западных стратегов, играть роль сдерживающего фактора по отношению к Гитлеру.
