В том же году начал готовиться громкий процесс в Болгарии. На скамье подсудимых оказался бывший секретарь ЦК и заместитель главы правительства Т. Костов. Вместе с ним на скамье подсудимых оказались и другие партийно-государственные деятели. Прямые указания Сталина сыграли в этом деле далеко не последнюю роль.
12 октября 1949 г. Сталин писал Коларову и Червенкову в Болгарию «Мы получили сообщение нашего посла о Вашей беседе с ним по вопросу о начальнике генерального штаба Кинове и о показании арестованных, которые говорят о том, что к заговорщической деятельности причастны Кинов и некоторые другие военные. В связи с этим мы считаем необходимым сообщить Вам следующее наше мнение. В отношении лиц, изоблеченных в заговорщической деятельности как гражданских, так и особенно военных, советуем действовать быстро и решительно, не ограничиваясь снятием их с постов, арестовывать их».[68]
Оценивая позже вклад советских товарищей в это дело, Червенков (позже также репрессированный с подачи Сталина) отмечал «Костова мы разоблачили своевременно. Этим мы обязаны ВКП(б) и товарищу Сталину».[69]
Самым громким политическим процессом стало «дело Сланского» в Чехословакии.
Еще в 1949 г. лидер венгерских коммунистов Ракоши сообщил Готвальду, что в ходе следствия по «делу Райка» были названы имена чехословацких партработников Э. Лебла и В. Нового. Они были сразу арестованы. В ходе следствия из них буквально «выбили» еще целый ряд фамилий деятелей партии и государства, которые «вели шпионскую деятельность в интересах мирового империализма». Со временем стало ясно, что главной фигурой на готовящемся большом процессе может стать сам лидер коммунистов. Однако вплоть до осени 1951 г. Сталин не давал согласия на арест Сланского. Время было выбрано неслучайно — в Москве набирало обороты «дело Еврейского антифашистского комитета». В официальной пропаганде как в Москве, так и в Праге и других столицах «народно-демократических» стран прямо указывалось, что с провозглашением Государства Израиль и подчинением его США «сионистские организации всех разновидностей стали филиалами американской разведки. Это действительно идеальный инструмент для проникновения в рабочее движение, для вербовки агентов внутри коммунистических партий».[70]
Инициатива в раскручивании «дела Сланского» принадлежала, как показывают документы, вовсе не чехословацким коммунистам. В мае 1951 г. советник МГБ СССР при министерстве национальной безопасности Чехословакии Боярский направил в адрес Абакумова записку, в которой информировал его о том, что следственным путем получены данные о подрывной деятельности еврейских националистов, проникших на руководящие посты в партийный и государственный аппарат Чехословакии. Были приведены, в частности, выбитые у Лебла данные о том, что «еврейских националистов поддерживает генеральный секретарь Сланский, который связан с американским журналистом-разведчиком Герингером, а его брат Рихард Сланский связан с английским разведчиком Лиасом». Далее он отмечал, что «Сланский происходит из старой еврейской семьи, обладает большим влиянием в партии» и поэтому все буржуазные еврейские националисты ориентируются на Сланского».[71] Эти материалы тогда же были доложены и Готвальду.
В начале сентября 1951 г. пленум ЦК КПЧ обсуждал состояние внутрипартийной работы. Его участники отметили большие недостатки в работе ЦК, в особенности в деле подбора и расстановки кадров. В частности, было прямо сказано о том, что руководство ЦК осуществляет единолично Сланский. После пленума Готвальд обратился к ЦК ВКП(б) с просьбой оказать помощь в наведении порядка в организационно-партийной работе. Политбюро ЦК ВКП(б) уже 14 сентября приняло решение направить в помощь КПЧ ответственного работника ЦК Е. И. Громова и члена Оргбюро, зав. планово-финансово-торговым отделом ЦК Н. Н. Шаталина.
В ноябре 1951 г. сотрудник МГБ СССР Есиков докладывал министру госбезопасности Игнатьеву о встрече с Готвальдом по поводу набиравшего силу «дела Сланского». Обращает внимание реакция Готвальда на «открытия» работников МГБ. Он не только «просил тщательно разобраться с этим делом», но и «выразил удовлетворение работой министерства государственной безопасности, которое в ряде случаев через голову партийных руководителей занимается чисткой рядов партии». Он обращал внимание и на то, что «имеется тенденция уйти из-под руководства партии и стоять над ней», в результате чего органы безопасности «могут попасть в руки какого-нибудь афериста и принести вред делу безопасности страны».[72]
Просьба Готвальда была удовлетворена и «разбираться» в Прагу направился специальный эмиссар — работник центрального аппарата МГБ СССР полковник Бесчастнов. Лишь после его вмешательства Сланский был арестован. 28 ноября 1951 г. он докладывал Игнатьеву о полученном от Сланского тексте его письма в адрес Президиума ЦК КПЧ. В нем он отмечал, что «никогда в жизни партии не изменял, не вредил, с агентами врагов не договаривался». Он признавал свою близорукость и доверчивость к «плохим людям», потерю бдительности, легкомыслие на идеологическом фронте. Еще надеясь на справедливость, он просил «не выносить заранее» публичных оценок его деятельности. Он прекрасно понимал, что пока нет таких официальных оценок еще можно надеяться на сохранение жизни.
Есть основание полагать, что у следственных органов Чехословакии просто не было к этому времени серьезных документальных основанийдля обвинений Сланского. С приездом Бесчастного они вдруг появились. Было обнаружено некое письмо «закордонного агента министерства национальной безопасности Чехословакии», которое, якобы, было получено Сланским от сотрудника американской разведки Франка. В нем Сланскому предлагалось уйти на запад и давались пароли. Вслед за этим Сланский был обвинен в том, что в 1946 г. разрешил вернуться в Чехословакию группе бывших участников интернациональных бригад в Испании, которые «оказались троцкистами и которых он впоследствии выдвинул на руководящие посты». Отсюда делался вывод о том, что «Сланский лично руководил расстановкой троцкистов и еврейских националистов на руководящие посты в государственном аппарате Чехословакии».
«Нашлось» и письмо некоей Клойберовой Ирэны в Австрию, которое еще в 1949 г. поступило в МГБ СССР (?!) и только в декабре 1951 г. обнаружилось. При его специальной обработке была обнаружена тайнопись, а на одной из страниц — подпись Сланского. Расшифрованный текст свидетельствал о том, что «секретариат ЦК КПЧ вынес решение ослабить прогресс социализма на всех участках, потому что он является слишком суровым для Чехословакии».
Интересно и то, что в одном из донесений в Москву Бесчастный прямо указывал, что «органы государственной безопасности Чехословакии наиболее активно стали проводить следствие после решения Политбюро ЦК ВКП(б), с которым приезжал в Чехословакию один из членов Политбюро». Обнаружить эти документы в архивах пока не удалось.
Что касается всей переписки по делу Сланского, то ее история также весьма интересна и показательна. Накануне ХХ съезда КПСС А. Новтоный попросил новое советское руководство «разобраться в деле Сланского», так как этому должен быть посвящен специальный пленум ЦК КПЧ. Сразу после получения этой просьбы 18 января 1956 г. все эти документы были сожжены. А 27 января 1956 г. Президиум ЦК КПСС утвердил текст ответа Новотному (его составили Суслов и Пономарев), в котором сообщал, что «документы по этому делу не обнаружены в архивах» и предлагал не ставить на обсуждение этот вопрос до обмена мнениями. Тогда же был специально допрошен А. Д. Бесчастнов. Он, в частности, сказал, что при первой встрече с Готвальдом тот заявил, что он сам думал заняться делом Сланского, но «очевидно, в Москве больше знают об этом деле и имеют больше материалов, чем в Чехословакии». Бессчастнов также прямо заявил, что инструктируя его при выезде из Москвы, Игнатьев сослался на прямую директиву Сталина об аресте и предании суду Сланского.
Маниакальную подозрительность Сталина по-своему и в своих интересах использовали и лидеры стран «народной демократии», особенно добиваясь экономической и военной помощи. Так, 2 апреля 1951 г., в разгар советско-югославского разрыва, на прием к Сталину прибыл председатель совета министров Албании Э. Ходжа в сопровождении начальника Генштаба Б. Балуку. Сталин принял его в присутствии Молотова, Маленкова, Берии и Булганина. Когда Сталин поинтересовался чем именно вызван внезапный визит в Москву албанского лидера, тот заявил изумленным слушателям о готовящемся нападении на Албанию со стороны Италии, Югославии и Греции и предложил рассмотреть карты, планы действий партизан, мобилизационный план развертывания армии. В то же время он посетовал, что албанская армия обладает лишь 25 танками и попросил «в связи с такой напряженной обстановкой» оказать крупную военную и материальную помощь. Заметив, что «югославы хотели попугать, но не следует бояться и поддаваться на провокации», Сталин спросил Ходжу откуда у него информация о предстоящей тройственной агрессии. Слегка смутившись, тот был вынужден признать, что «албанское правительство точно не знает, нападут эти страны или нет» и спросил у Сталина на чем следует сосредоточиться в дальнейшей деятельности. Советский лидер ответил «Главное состоит в том, чтобы очищать партию от врагов и укреплять органы внутренней безопасности».[73] Помощь, впрочем, он тоже предоставил.
