Описанное поведение — центральный паттерн Рунета, его смысловой костяк, кредо, жизненная цель иосновная форма самоутверждения для обитателей виртуального пространства. Причина? Их несколько.
Первая лежит на поверхности: поведенческий паттерн Рунета отражает невроз реальной жизни, в которой 150 миллионов Genossen вместе с их детьми и внуками отымели по полной программе, лишили материальных активов, люмпенизировали и превратили в невякающий хлам (это когда физики-ядерщики, не успевшие или поленившиеся слинять из этой клоаки рначале 90-х, сегодня работают охранниками на автостоянках — недавно с одним таким познакомился и горько побеседовал).
Бунтовать в реальной жизни не получается из-за отсутствия пассионарных импульсов в крови, которые планомерно вытравили за 70 лет советской власти, поэтому самая энергичная часть нации перемещается в либеральное пространство Рунета, где можно относительно безопасно махать руками и яростно брызгать слюной. Отсюда и неслыханный, невиданный нигде в мире заряд ненависти и тотального негатива, который мы наблюдаем в блогосфере, на ефрейторских форумах и конференциях новостей.
Кроме социальной причины патологической энтропии Рунета есть и другая — внутренняя структура русского языка, которая не позволяет формализовать общение. Именно эта причина, на мой взгляд, играет первую скрипку в деструктивной полифонии Рунета, поэтому остановлюсь на ней подробнее.
Русский язык идеально подходит для поэтического творчества в силу двух причин: бесконечной флексии и бесконечной синонимии. В поэзии, смысл которой, как известно, в передаче настроения и чувственного мира автора, флексия и синонимия обеспечивают идеальную форму для самовыражения — флексия обогащает рифму, синонимия добавляет "тумана", то есть смазанности, нечеткости понятий и образов, что мгновенно повышает ее смысловую нагрузку и тем самым способствует росту художественного потенциала (цель поэзии! — круг замкнулся).
Одна незадача: флексия и синонимия мучительно диссонируют с современным информационным полем, которое сложилось в эпоху цифровой революции. Главная цель и задача этого поля — предельная формализация, которая позволяет однозначно передавать мысли и идеи. Нагляднее всего это выражается в любой поверхностной поисковой работе, не говоря уж о серьезном дата-майнинге. Не вдаваясь в детали, проиллюстрирую мысль на элементарном примере поиске, скажем, на Google или Yandex. Оказывается, поиск, выполняемый на русском языке, в разы сложнее поиска на самом формализованном языке мира — английском.
Предположим, мне нужно найти информацию о некой программе и ее доступности для загрузки. Пишу в строке запроса "Program XYZ download" и через секунду получаю исчерпывающий список сайтов с линками на загрузку нужной мне программы. Без экивоков, вариаций и лишнего смыслового мусора. Теперь выполняю запрос на русском языке — "Программа ХYZ загрузить" — и сразу же начинается блаженная катавасия с родным языком: "Загрузить?" А может — "Закачать?" А может — "Скачать?" А может — "Залить?" И так далее до бесконечности практически с любым словом.
Если современные поисковые машины еще как-то справляются с языковыми флексиями (всеми этими программами, программулинами, программками и прогами), то перед синонимией они отступают в полнейшем бессилии. В нашем примере помимо синонимического ряда слова "загрузить" есть еще море вариантов для "программы": софт, софтина, софтенция, "это чудо", "утилита", "шаревара" и т. п.
Да не покажется вам последний пример преувеличением! Если, скажем, я пытаюсь отыскать информацию о загрузке программы XYZ на форуме, блоге или конференции (тем паче бакунианской), то мне придется иметь дело именно с языковым вывертом типа "софтинки" и "этого чуда".
Что это означает на практике? То, что изыскание нформации на русском языке занимает из-за флексий и синонимии в разы больше времени, чем поиск на английском языке. Не подумайте только, что русский язык демонстрирует какое-то особое богатство на фоне языка английского. В последнем нет флексий, однако словарный запас в два раза превосходит русский: самый большой словарь русского языка насчитывает 140 тысяч слов, английского — 300 тысяч (www.oed.com). В чем тогда дело? В том, что английский язык выделил из себя самого некое формализованное семантическое ядро, которым и пользуется сегодня большая часть человечества. На Basic English не только общаются на форумах, но и разговаривают на улицах Лондона и Нью-Йорка.
Где же скрывается Extended English? В языковой истории, культуре и продуктах высокого литературного творчества — аккурат в тех местах, куда дети индиго носа не кажут. Попробуйте взять какую-нибудь хорошую книжку — скажем, Фолкнера, и почитать со знанием языка на уровне средней школы: сразу поймете, о чем речь: из десяти слов восемь неизвестных!
Формализованное семантическое ядро английского языка не только превратилось в универсальный инструмент международного общения, но и идеально вписалось в информационное поле цифровой революции. Однозначная выразительность English перевесила все недостатки, вызванные криптоорфографией (когда пишется одно, а читается совершенно другое) и неподъемной фонетикой (говорят, нагрузка на мышечно-челюстной аппарат в английском в несколько раз превышает нагрузку, создаваемую другими европейскими языками, — посмотрите на мандибулы американцев и все поймете!).
Своеобразие русского языка, к сожалению, не только вызывает сложности при поиске информации, но и порождает невроз виртуального общения. Русский язык с его поэтической поливалентностью и расплывчатостью смыслов (значения слов меняются на 180 градусов не от контекста даже, а от простой интонации!) разрушает созидательность общения, способствует поведению, направленному на утверждение любой ценой собственной, отличной от остальных точки зрения. Не истина, а ее непременное опровержение, желательно еще и с параллельным опусканием оппонента в грязь, — вот главный импульс современного русского языкового сознания, впавшего в истерию от невозможности интегрироваться в информационноцифровую цивилизацию.
Где выход? Уничтожить флексию и синонимию невозможно, поскольку это означало бы уничтожить сам великий и уникальный русский язык.
Остается одно — бороться со смысловой поливалентностью.
Например, как это происходит в "Голубятнях". Избегая диалогов, злоупотребляя суперлативами, раздавая жесткие оценки и делая безапелляционные заявления типа "Программа XYZ — лучшая в мире" или "Британская империя — самое страшное зло в истории человечества", я, будучи еще в здравом уме, не преследую цели навязать читателям личные стереотипы. Я утверждаю альтернативную форму мышления, которая хоть как-то противостоит смысловой энтропии и анархии, царящей в современном русском языковом поле ( у этой энтропии кроме языка, как я уже говорил, есть и очевидные общественнополитические корни).
Смысл ригоризма "Голубятен" — не "выпячивание собственного мнения впереди планеты всей", как бредится недалеким гоблинам, а утверждение парадигмы мышления, которая в упрощенном виде сводится к тому, что однозначное мнение, высказывание, утверждение, пусть даже сто раз ошибочное, на порядок продуктивнее и конструктивнее воинственного столкновения сотен полифоничных голосов, учиняющий интеллектуальный и эмоциональный раздрай в социальной группе (любого уровня: от интернет-форума до всей национальной общности).
Нет ли здесь противоречия: с помощью однозначного мнения человек пытается расправиться со средой, в которой каждый делает ставку на собственное же однозначное мнение?! Тут-то мы и подходим к главному: в контексте так называемого информационного либерализма противоречие безусловно есть. Зато его нет в контексте информационного тоталитаризма!
"Голубятни" сражаются с болезненной полифонией, злоупотребляя дополнительным весом, который получает текст, опубликованный на живой бумаге.
Приведет ли это к какому-то результату? Конечно, не приведет! К чему тогда все потуги? Да ни к чему! "Голубятня" — это форма художественной жизни, а не целеполагание!
Для того чтобы мне, наконец, поверили и прекратили форумную борьбу с каждым тезисом колонки как с мулетой, открываю карты до конца: тематика компьютеров, софта, британской империи и всего остального вместе взятого мне по величайшему шарабану! Все это давно ничего кроме усмешки не вызывает, как, впрочем, и любая форма говорения. Года в двадцать четыре я понял, что смысл жизни находится внутри человека, а не снаружи, а потому эмоциональная увлеченность в "Голубятнях" — чистой воды entertainment, игра. Говорю в лоб для тех, кто еще не догадался. Впрочем, убежден, что большинство любителей культур-повидла давно все осознало, а посему заглядывает на страницу колонки для интеллектуальной Glassperlenspiel, а не фаллических замеров и состязаний.
