В 1546 г. под руководством венецианцев в Кембриджском университете был создан Тринити-колледж — самый крупный и богатый из 31 кембриджского колледжа. Сегодня колледж занимает четвертое или пятое место по земельным богатствам после королевской семьи, National Trust и англиканской церкви; его декан назначается короной. В колледже позднее училась практически вся британская элита — короли, члены королевской семьи, аристократы, члены семейства Ротшильдов и других финансовых олигархов. Фундамент всего этого заложили венецианцы, влиявшие, естественно, не только на Тринити-колледж, но и на Кембридж в целом.
Задачей Кембриджа всегда было готовить интеллектуальную элиту и определять интеллектуальную (идеологическую) повестку дня — это было так уже в XVI в. благодаря мощному интеллектуальному влиянию венецианцев и той поддержке, которую они получили от некоторых представителей английской знати, в частности от семьи Сесилов. П. Джонсон писал по этому поводу: «Большинство по-настоящему могущественных сил, как правило, ускользают от взглядов исследователей — именно потому, что им удается представить себя носителями национальных интересов или выразителями мнения большинства. Выдающимся случаем был “Кембриджский интерес” середины XVI в. — протестантский, но не кальвинистский; гуманистический, но вместе с тем епископальный и роялистский; в течение полустолетия им умно руководил Уильям Сесил, лорд Бергли»[46] — одна из центральных фигур английской разведки и контрразведки, затмевающая даже Уолсингема[47].
Венецианцы сыграли значительную, но не афишируемую роль в создании английской разведки и ее сети в Европе. Они поставили на службу новому «месту прописки» свою изощренную разведку с ее уникальным тысячелетним опытом, об опыте политических интриг и организации заговоров венецианской верхушки и говорить не стоит. «Ни одно европейское правительство не было вовлечено в мрачный мир интриг так глубоко, как правительство светлейшей республики. Каждое посольство и даже каждая иностранная семья были буквально нашпигованы венецианскими агентами, сообщавшими непосредственно страшному Совету десяти[48] во всех подробностях о приходах и уходах, о вскрытых письмах и подслушанных разговорах. Специальная слежка велась за наиболее известными куртизанками; некоторые из них состояли на жалованьи государства за то, что сообщали содержание разговоров в постели, могущих представлять интерес для шантажа и других целей»[49]. На венецианцев работали, естественно, не только куртизанки, но представители различных слоев населения Европы — от аристократии до прислуги. Так, одна из служанок английской королевы Марии, дочери Еенриха VIII и жены Филиппа II Испанского, была осведомительницей посла Венеции в Лондоне Мишеля[50]. Полученная из разных стран информация стекалась в Венецию, в Совет десяти, который «предпочитал исполнять наиболее отвратительные свои обязанности тайно»[51].
Без разведвклада венецианцев нелегко представить себе и многие успехи елизаветинского правления, и тот факт, что самой Елизавете удалось избежать столь многих покушений. Разумеется, и сами англичане не сплоховали, но надо помнить и об учителях. Кстати, учеником венецианцев был и знаменитый Джон Ди — астролог, математик и разведчик Елизаветы I, подписывавший свои донесения «007». Он же — автор доктрины «Зеленой империи» («Зеленой земли»), в состав которой под контролем Англии входили бы Северная Америка и Северная Евразия, т. е. Россия. Кстати, сын Джона Ди под фамилией Диев участвовал в событиях русской смуты начала XVII в. — подвизался в качестве лекаря — медика и фармаколога, готовил лекарства и яды (есть подозрение, что по заказу Дмитрия Шуйского и его жены, одной из дочерей Малюты Скуратова, изготовил яд для Михаила Скопина-Шуйского). Ну, а сам Ди «путешествовал» по Европе, жил в Праге, работал в знаменитой Пороховой башне.
В Кембридже в начале XIX в. возникло существующее до сих пор влиятельное общество «Апостолы» с интеллектуально-сатанистской ориентацией (гомосексуализм прилагается). Интеллектуальным пра-прадедушкой общества — через Локка и Ньютона — был Паоло Сарпи, человек, который, по мнению аналитиков, сыграл огромную и зловещую роль в интеллектуальной истории Англии и Европы и которого даже его последователи стараются лишний раз не упоминать. Показательно, что главная работа Сарпи «Размышления о религии» была опубликована сравнительно недавно Фондом Чини; Чини — министр в правительстве Муссолини, сторонник «глобофашизма», впрочем, посвященные в Италии и Англии (например, лорд Эктон) имели доступ к рукописям и записным книжкам Сарпи. На деньги Фонда Чини профессор В. Фраджезе опубликовал в 1994 г. первую биографию Сарпи — «Скептик Сарпи: Государство и церковь в Венеции, 1500–1600 гг.». Интересно, что генеральным секретарем Фонда Чини с 1988 по 2002 г. был прямой потомок Зорзи.
Гомосексуалист Сарпи (прозвище в определенных кругах — La Sposa, «Невеста») придерживался антихристианских взглядов, полагая христианство социально-подрывной силой и явно симпатизируя «Отцу лжи». Разумеется, он это не афишировал. Будучи врачом по профессии, Сарпи заложил основы статистико-математического метода эмпиризма и позитивизма, которые, как пишет К. Ишервуд, с энтузиазмом позаимствовали у него и активно развивали Ньютон, Кларк и Локк (этот метод они противопоставляли методу Лейбница) и которые органично вошли в идейный багаж англосаксов. Кроме того Сарпи разрабатывал различные геополитические планы. В частности, он говорил о желательности серьезного религиозного конфликта в Европе, которым впоследствии стала Тридцатилетняя война (1618–1648). Можно сказать, что английская интеллектуальная традиция — научная и философская — Англии второй половины XVII — начала XVIII в. в значительной степени вышла из сарпиевской «шинели» или какой-то другой его принадлежности, и неудивительно, что Локк, Ньютон и Кларк ненавидели Лейбница и боролись с его идеями, восходившими к Николаю Кузанскому; он был для них тем же, чем Кузанец — для Сарпи; в конце XIX — начале XXI вв. этот идейный расклад типологически повторяется. Впрочем, эмпиризм и примитивный позитивизм «Невесты», восходящий к Эпикуру и Сексту Эмпирику, лег на уже подготовленную почву — несмотря на Оксфорд и Кембридж, английская элита XVI–XVII вв. в массе своей не отличалась интеллектуальной утонченностью, демонстрируя практицизм.
В XVI в. эта черта усилилась в результате вливания в аристократию богатых крестьян. После того, как часть аристократов погибла в войнах Алой и Белой розы (в 1460–1470 гг. 70–80 % аристократов были вовлечены в борьбу на той или иной стороне[52]), богатым крестьянам было разрешено покупать титулы отчасти и для того, чтобы восстановить численность знати. В результате возник уникальный землевладельческий слой — джентри, открытая землевладельческая знать, тесно связанная с рынком. Этот слой характеризовался динамизмом, практицизмом (укорененность в опыте в самом приземленном смысле) а также… довольно низким уровнем культуры и довольно жестоким отношением к вчерашним социально близким.
Венецианцы в определенной степени переформатировали и отношение английских верхов к низам, оно стало еще более жестоким[53]. Впрочем, и в этом плане венецианская «наука» легла на подготовленную почву. Английская знать XII–XV вв., сформированная норманнским завоеванием, традиционно крайне жестоко относилась к низам, к простонародью. Можно сказать, что венецианцы «интеллектуально» обосновали такое отношение, которое впоследствии проявится, например, в 70 тыс. казненных за бродяжничество при многоженце Генрихе VIII, да и дочурка Елизавета I не сильно отставала.
Произошедшее в ходе Реформации в Европе и особенно в Англии наглядно демонстрирует механизм возникновения капитализма как непредвиденного результата неких процессов. Суть их заключается в том, что социально-политическая и религиозная борьба в позднесредневековом обществе разрушила существовавшие классовые и внутриэлитные отношения. В ответ господствующие группы начали принимать сугубо защитные меры, направленные на сохранение власти, собственности и привилегий, а в социальные разломы и пустоты хлынули те социальные и этнические элементы, которые в средневековом обществе не были на первом плане. В ходе этого процесса начали возникать неожиданные комбинации и кластеры, в том числе международные. Элиты, пишет Р. Лахман, запустили такой механизм, остановить который уже было невозможно, последствия которого носили непредвиденный характер, а систему, возникшую в результате его, мы ретроспективно признаем капиталистической[54], хотя на самом деле эти элиты, например английские джентри, стали капиталистами против своей воли. Но только там они могли сохранить власть и собственность в новых условиях. «История социальных изменений в раннесовременной Европе — это история разрыва между намерениями и результатами»[55].
