Этот срыв означал сильнейший удар по легитимности советского строя (и, шире, по легитимности всего цивилизационного пути России). Для подростка двор — модель всего жизнеустройства, «клеточка» общественного организма. Если молодой человек принимает метафору «джунглей» для жизни двора, в котором он вырос, он принимает эту метафору и для всей общественной жизни в целом. Семья для него становится не «ячейкой общества», а наоборот — убежищем от общества, где можно отдохнуть, не опасаясь удара в спину. Детская драка, а потом и занятие дзюдо становятся не проявлением избытка сил и энергии, а инструментом борьбы за существование.
В.В.Путин пишет, что из первой детской драки он вывел три принципа, третий из которых гласил: «В любом случае — прав я или нет — надо быть сильным, чтобы иметь возможность ответить». Но это и есть одна из статей «закона джунглей» — сила важнее, чем правда.
О своем решении заняться спортом, он рассказывает: «Для того, чтобы сохранить тот уровень лидерства, который существовал, требовались реальная физическая сила и навыки. Стремление поддерживать уровень лидерства было. Именно им я и руководствовался, когда начал заниматься сначала боксом, а потом самбо… Во «внешней» не спортивной жизни следовало закрепить свое положение и быть успешным. Тогда у меня соперников не было. Но я заранее знал, что если сейчас не начну заниматься спортом, то завтра здесь, во дворе и школе, уже не буду иметь то положение, которое было».
Когда видишь окружающий мир как «джунгли», то общественные институты, устроенные исходя из совсем иных мировоззренческих принципов, воспринимаются как двумысленные и злонамеренные, к их укладу относишься с подозрением. В.В.Путин так и пишет, например, о школе: «Когда человек воспитывается в джунглях, то, попав в другую среду, все равно продолжает жить по этим законам. А в школе его в какое-то стойло ставят. В стойле неудобно, и человек начинает «раздвигать» окружающие его «стены» (с. 27).
Когда я и мои сверстники учились в школе, в первой половине 50-х годов, даже самые мятежные из нас не трактовали школу в этих понятиях. Мы не ощущали себя животными, которых школа загоняет в стойло. Нам учителя объяснили просто и понятно: вы все товарищи, школьная семья («школа — второй дом»). В классе 44 мальчика, кто-то быстро соображает, кто-то медленнее. А учитель один. Если будете шуметь и прыгать — кто-то из ваших товарищей не усвоит урок, отстанет. Не мешайте друг другу, а помогайте, ведь человек человеку брат!
Понятно, что, осознав жизнеустройство своей страны как «джунгли», молодой человек утрачивает ту мировоззренческую платформу, на которую он до этого опирался в «холодной войне», ведущейся против Советского Союза. Ведь до этого мы понимали дело так: там, на Западе, «джунгли», а у нас «общество-семья», братство людей и народов. За это стоит бороться и терпеть бытовые неурядицы. Но если «там джунгли — и здесь джунгли», то неизбежно начинаешь сравнивать, какие джунгли сытнее. Главная наша цивилизационная ценность, которая и давала нам силу и радость, при этом исчезает.
Позже, в университете, «старшие товарищи» и дружественные радиоголоса помогут сделать следующий шаг: дело не в том, что «их» джунгли сытнее. У «них» вообще не джунгли! Сказки про «каменные джунгли» и «город желтого дьявола» были всего лишь пропагандой, а мы же интеллигентные люди. На самом деле у «них» — либеральные ценности, свобода личности, правовое государство. Джунгли именно у нас, и с этим надо что-то делать, «так жить нельзя». Конечно, этот процесс подтачивает мировоззрение юноши постепенно, у одних быстрее, у других медленнее, но в этом процессе перескок от идеи соборной личности к «антропологии джунглей» — пороговый момент.
Ускорению этого процесса способствовал другой мировоззренческий срыв — утрата ощущения связности жизни, соединения всех людей и явлений множеством невидимых «струн». Это был следующий шаг — от социал-дарвинизма к механицизму, изначально присущему либеральному сознанию. Это был шаг к утрате космического чувства, на котором стояла русская культура.
Такая утрата ощущения связности жизни красноречиво выразилась в детских воспоминаниях В.В.Путина, особенно в трактовке О.Блоцкого. В этих воспоминаниях встают светлые образы родных и близких, школьных товарищей и учителей, заботливых тренеров в спортивной школе. Как же можно объяснить, что дети и подростки, воспитанные во всех этих общественных институтах, выйдя во двор, почему-то образуют «джунгли»? Объяснить это нельзя, речь идет именно о мировоззренческом срыве, о расщеплении сознания. Жизнеустройство как целостная система при таком сознании рассыпается на ряд несвязанных между собой сущностей. Семья, школа и двор не связаны между собой, человек — механический атом, который ведет себя в каждой обстановке по-разному.
Это хорошо видно из иллюстрации, данной в воспоминаниях В.В.Путина к его обобщающему утверждению о «джунглях». Иллюстрация эта — в ссылке на фильм «Генералы песчаных карьеров». И В.В.Путин, и я посмотрели фильм, скорее всего, одновременно — когда он прошел по советским экранам. Я к тому времени уже кончил университет, а он был школьником.
Этот фильм — трагическое, даже эпическое произведение об отверженных детях. Жоржи Амаду написал эту повесть как песню, она вся полна символами. Это трагедия и детей, и общества, которое их отвергло — так это и показано. Раньше писатели и социологи представляли Бразилию как «двойное общество» — в одной его половине идет нормальная жизнь современного классового общества, другая половина народа живет в трущобе (фавеле) и не имеет легальных доходов. Здесь свои жестокие законы и правила. Но это все-таки жизнь, которая воспроизводится. Здесь есть хижины из жести и картона, в них живут семьи, в фавеле есть подобие самоуправления, сюда приходят учителя, иногда чиновники, а изредка даже социологи.
Ж.Амаду написал о третьей части народа, о которой раньше молчали — о тех детях и подростках, которых отвергла даже фавела. Это те, кто лишился родителей, а трущоба — не община, она сирот не кормит. Эти изгои сбиваются в банды и живут где придется (в «песчаных карьерах»). В этих бандах есть дети, подростки и юноши, но нет взрослых — никто здесь не доживает до взрослого возраста. Умирают от болезней, отравившись объедками на помойке, гибнут от пули охраны при ограблении магазина, разбиваются, упав в трюм при налете на корабль в порту и т.д. Здесь не воспроизводится жизнь, ибо не образуется семей. Но банды эти, хотя и текучи, живут долго, они постоянно вбирают в себя детей, выброшенных фавелой.
Ж.Амаду, создавая картину эпическую, не нагнетал «чернуху», он даже несколько приподнял и героизировал своих героев, вложил в их образ вызов обществу. Но для нас важно то, что в полутора десятках эпизодов фильм показал жизнь этих изгоев и их отношения с обществом — в главных вопросах бытия. Все эти вопросы в фильме предельно заострены. В.В.Путин, сравнивая жизнь «генералов» со своей жизнью ленинградского подростка середины 60-х годов, никак не мог избежать этих главных точек, он неизбежно по ним мысленно прошел. Сравнил — и посчитал, что разница с ленинградским двором 60-х годов только в погоде. И подтвердил это сегодня. Давайте пройдем и мы, хотя бы по нескольким точкам.
Первая трагедия в фильме — абсолютная утрата семьи. Этим предопределена вся жизнь «генералов», она множеством «струн» соединена с призраком утраченной семьи. Дети-беспризорники убеждают себя, что они — «генералы», вольные птицы, но каждого гложет тоска по родному. Вот сильный эпизод фильма: одного мальчика банда «внедряет» в дом богатой пары, у которой давно пропал ребенок. Так была сильна в мальчике потребность в семье, так сильно счастье от простой ласки, что эта пожилая пара приняла его как «своего» ребенка. Через какое-то время от подростка требуют выполнить его обязательства перед бандой, и он открывает ей двери дома. Это крах его жизни. Шайка подростков грабит дом, а женщина плачет и просит мальчика не уходить с шайкой, остаться в семье — но он уже не может, он ее предал как мать, он уже не сын ей.
Что в этом эпизоде «абсолютно одинакового» с жизнью подростков во дворе, где жил Володя Путин? О себе он пишет: «В детский сад не ходил. У родителей я был последним ребенком, и они очень боялись, переживали за меня, а поэтому — берегли. Мама даже какое-то время не работала, чтобы быть исключительно со мной. Потом она была дворником, а затем переходила на другие работы, но так, чтобы больше времени уделять мне… Я понимал, что у нее нет никаких других целей в жизни, кроме меня. Это проявлялось в мелочах и деталях ежечасно и ежесекундно» (стр. 27, 93).
