Но Успенский проявлял настойчивость. Хрущев убеждал его:
— Поймите, Рыльский написал стихотворение о Сталине, которое стало словами песни. Эту песню поет вся Украина. Арестовать его? Этого никто не поймет.
Однажды потребовал ареста… Коротченко. Демьяна Сергеевича, председателя правительства Украины. Общего приятеля, с которым сдружились в Москве, где Успенский служил уполномоченным Наркомата внутренних дел СССР по Московской области, а Коротченко был секретарем областного комитета партии.
У Хрущева глаза полезли на лоб, когда прочел докладную своего наркома.
— Ты, случайно, не свихнулся? — заорал в трубку, услышав голос Успенского. — Наш Демьян — шпион?
— Агент румынского королевского двора, — невозмутимо уточнил Успенский, как будто речь шла о каком-то совершенно незнакомом человеке, вина которого не вызывает сомнений. — И является на Украине главой агентурной сети, которая ведет работу против советской власти в пользу Румынии.
— Да ты и в самом деле сумасшедший! — в бешенстве хряснул трубкой о рычаг Хрущев.
Поостыв, дочитал материалы до конца. Черт его знает, может, чекисты и правы? Пятеро свидетелей подтверждают, что Коротченко возглавляет румынскую агентурную сеть. Осведомители — простые люди, не начальники, с какой стати оговаривать им председателя Совнаркома?
И все-таки подобное не укладывалось в голове. Да, малокультурный, малограмотный — на ХVII съезде партии рассмешил Сталина, когда, обличая милитаристские угрозы японцев, произнес слово «самуяры» вместо малопонятного «самураи», с тех пор Сталин иначе как «самуяром» его и не называл. Но не шпион!
Успенский настаивал на своем. Чтобы не прослыть укрывателем врагов, Хрущев сообщил о компромате на Коротченко непосредственно Сталину. Из Москвы приехала комиссия во главе со знаменитым следователем по особо важным делам Львом Шейниным.
Комиссия пришла к заключению — клевета! Украинские чекисты, чтобы отличиться, сфальсифицировали это дело от начала до конца. Среди них было немало таких, кто буквально бредил разоблачением врагов народа. На это был спрос, естественно, появилось и предложение. Десятки тысяч простых граждан избрали чуть ли не своей основной профессией терроризирование, бесцеремонно заявляя в глаза: «Вот этот — враг народа!»
Сталин приказал расстрелять чекистов, виновных в умышленной фабрикации дела против Коротченко. «Самуяру» повезло — вождь знал его лично и не мог поверить в то, что он работает на румынский королевский двор. А если бы не знал?
Так что Успенский еще тот гусь. Потребовали бы от него собрать компромат на Хрущева, и глазом бы не моргнул. Во всяком случае, эпизод с Коротченко свидетельствует, что в излишней щепетильности этого ревностного чекиста-служаку не заподозришь. В чем же его промашка?
Хрущев начал вспоминать, когда и при каких обстоятельствах он познакомился с этим человеком, и вообще все, что знал о нем.
Первая встреча состоялась в бытность Хрущева секретарем МГК и МК партии. Уполномоченный союзного НКВД по Московской области был молод, на вид не более тридцати, худощав, подтянут. Докладывал всегда толково, без свойственного малограмотным работникам многословия, умел выделить главное. На Лубянке его, наверное, высоко ценили, потому что уж как-то необычно быстро он стал начальником экономического отдела управления ОГПУ по Московской области. До этого успел поработать в центральном аппарате при Ягоде и еще раньше — при Менжинском.
Хрущеву он тоже приглянулся. Работали вместе довольно много времени, и вдруг Успенский, придя в очередной раз на доклад к первому секретарю МГК и МК, сообщил, что его переводят на другую работу.
— Куда? — скорее из вежливости поинтересовался Хрущев.
— Помощником коменданта Кремля! — гордо доложил Успенский.
— Поздравляю! — протянул ему руку Хрущев. — Теперь в охране Кремля будут знакомые люди. Если забуду пропуск, надеюсь, пропустите?
— Лучше не терять, — серьезно посоветовал чекист, не приняв шутки. Чувство юмора этому человеку было не свойственно.
Дальше Хрущев потерял его из виду. В Кремле встречать не доводилось ни разу, и постепенно память о нем стерлась.
Об Успенском ему напомнил Ежов, когда Хрущев подбирал кадры для Украины. Толковых работников катастрофически не хватало. Сам Хрущев, например, совмещал аж три должности — первого секретаря ЦК Украины, киевских горкома и обкома партии. Из местных никто не тянул на пост наркома внутренних дел.
— А ты Успенского посмотри, — посоветовал Ежов. — Ты с ним, кажется, знаком?
— Знаком. А где он сейчас? По-прежнему в комендатуре Кремля?
— Нет, в Оренбурге.
— В Оренбурге? — переспросил Хрущев. — А что он там делает?
— Возглавляет областное управление НКВД. Прекрасный работник. Отличные результаты. Побольше бы нам таких начальников управлений. До Оренбурга работал в Новосибирске, был там замом. Растет…
— Вообще-то у меня осталось неплохое впечатление об Успенском, — сказал Хрущев. — Он действительно сильный работник. Только…
— Что только? — перебил Ежов.
— Шуток не понимает. Слишком серьезный…
— Ну ты, Никита Сергеевич, даешь, — укоризненно покачал головой Ежов. — Какие шутки могут быть в нашем ведомстве? Кругом столько грязи и всякой мерзости, что иногда даже сомневаешься: а есть ли вообще на свете порядочные, честные люди?
— Все это, конечно, так, но и чекистам не должны быть чужды человеческие чувства…
— А я что, против? Бери Успенского, не пожалеешь. Не обращай внимания на его излишнюю сухость. Он сильный работник. В Оренбурге раскрыл подпольную белогвардейскую организацию. Представляешь? С войсковой структурой. Все арестованы — более тысячи человек. В июне прошлого года мы проводили всесоюзное совещание руководителей органов НКВД. В докладе я отметил заслуги Успенского, в личной беседе после совещания пообещал ему повышение. Вот и подходящий случай.
Собственно, у Хрущева не было веских оснований для того, чтобы отказать Ежову. Отсутствие юмора — не самый большой недостаток в человеке. К тому же зачем возражать Ежову, недавнему главному сталинскому кадровику? Судя по всему, Успенский — его протеже. Сталин поддержал их совместное предложение.
Возвращаясь в памяти к тому разговору, Никита Сергеевич ломал голову: что случилось, почему все же Сталин дал санкцию на арест Успенского, проработавшего в этой должности всего неполных десять месяцев? Может, ответ надо искать не в возможных промахах или ошибках украинского наркома, а в новой расстановке политических сил на кремлевском небосводе, на котором, кажется, звезда генерального комиссара государственной безопасности Николая Ежова в последнее время заметно потускнела?
Похоже, вспыхнула новая звезда — грузинского выдвиженца Лаврентия Берии. Не здесь ли разгадка?
Как-то летом, месяца три — четыре назад, Хрущев приехал из Киева по делам в Москву. Вечером члены Политбюро собрались у Сталина. Были Ежов и вызванный из Тбилиси Берия.
— Надо бы подкрепить НКВД, — внезапно сказал Сталин, — помочь товарищу Ежову, выделить ему заместителя.
За столом стало тихо. Все опустили глаза в тарелки, догадываясь, что сейчас должно произойти нечто экстраординарное.
Эту мысль Сталин апробировал и раньше. Хрущеву вспомнилось, как однажды на ужине Сталин прямо спросил у Ежова, кого бы он хотел в замы.
— Если нужно, то дайте мне Маленкова, — ответил тогда маленький нарком.
Сталин сделал паузу, как бы обдумывая ответ, потом произнес:
— Да, конечно, Маленков был бы хорош, но Маленкова мы дать не можем. Маленков сидит на кадрах в ЦК, и сейчас же возникнет новый вопрос: кого назначить туда? Не так-то легко подобрать человека, который заведовал бы кадрами, да еще в Центральном Комитете. Много пройдет времени, пока он изучит и узнает кадры.
Предложение Ежова о Маленкове не прошло. Наверное, у Сталина уже тогда была кандидатура, и ему хотелось знать, назовет ли ее кто-нибудь. Судя по всему, человека, которого Сталин в уме наметил в заместители Ежова, не называл никто, и тогда этого человека вызвали из Тбилиси в Москву.
— Так кого вы хотите в замы? — возвращаясь к прежнему разговору, спросил Сталин у Ежова.
— Не знаю, товарищ Сталин, — пожал тот худенькими плечами.
— А как вы посмотрите на то, если вам дать заместителем товарища Берию?
Ежов резко встрепенулся, но сдержался:
— Это — хорошая кандидатура. Конечно, товарищ Берия может работать, и не только заместителем. Он может быть и наркомом.
Все знали, что Берия находился с Ежовым в дружеских отношениях. Когда Лаврентий Павлович приезжал в Москву, всегда гостил у наркома внутренних дел.
— Нет, в наркомы он не годится, — не согласился Сталин. — А вот заместителем у вас он будет хорошим.
