Безусловно, логическим завершением всех попыток уравнения путем перераспределения должна явиться полная и окончательная «уравниловка», то есть тотальное уравнивание материальных обстоятельств жизни всех людей. Это, конечно, утопический идеал, но и он, логически рассуждая, не может привести к полному счастью и социальному миру. Ведь попытка уравнивания материальных обстоятельств жизни фактически неравных людей в конце концов породит резкую социальную дифференциацию, которая станет рассматриваться многими как злостная несправедливость и снова пробудит огромное количество конфликтов. В значительной мере именно этот конфликтный потенциал равенства, достигнутого путем материального уравнения всех, и явился одной из важных причин распада Советского Союза и вообще гибели советского, как теперь принято выражаться, проекта. Эта катастрофа стала практическим доказательством (теоретически это было уже давно показано) того, что любая политика перераспределения не может обеспечить материальное равенство людей. Более того, любая попытка перераспределения (не важно, мирного или насильственного) во имя достижения равенства порождает новое неравенство.
Равенство перед законом, то есть равенство шансов, есть единственная форма равенства, которая дает выход из этой дурной бесконечности. В экономическом смысле — это равенство шансов перед лицом стихии рынка. Равенство, как и справедливость, заключается здесь в том, что каждому предоставлены равные шансы, что отнюдь не гарантирует равенства результатов, поскольку равенство шансов есть для людей фактически равенство прав на реализацию своего неравенства.
Как уже сказано, давно и многими философами и экономистами теоретически продемонстрировано преимущество рынка перед централизованным распределением и перераспределением благ. Беда только в том, что рынок одних возносит на вершину богатства, а других сбрасывает в пропасть нищеты. И для этих проигравших всегда будут звучать пустой спекуляцией, если не злобным издевательством, обоснованные и разумные суждения о том, что их шансы были равны (они, мол, сами виноваты?); что, хотя они и проиграли, но у них была и есть свобода выбора; что одни люди умнее и удачливее, чем другие; что существует естественное неравенство от рождения; что рыночная стихия есть игра случая и что во всем этом нет ни грана несправедливости и неравенства. Это судьба! Апелпируйте, мол, к судьбе или к Богу, возможно, будете услышаны. А еще неимущих утешают советами: работайте усерднее, экономьте, ищите свой шанс и поймаете птицу счастья.
Но это правильно, и другого пути нет. Не только теоретически, но и на самой реальной практике капитализм дает каждому действительные шансы улучшить свое материальное положение, а часто и совокупный материальный и социальный статус. Об этом уже говорилось в начале главы. Богатые становятся богаче, но и бедные становятся богаче (хотя при этом разрыв между богатыми и бедными увеличивается). Бедные могут стать еще богаче, теоретически они могут стать бесконечно богатыми, ибо никакая перераспределительная политика не кладет границы преуспеванию. В западных обществах достигнут небывалый доселе рост благосостояния, и хотя нынешний финансовый кризис существенно подорвал процветание и умерил прежний безграничный оптимизм, все познается в сравнении, а сравнение, безусловно, говорит в пользу капитализма. Даже обездоленные обездолены не так, как раньше, или как в странах третьего мира, а те, кто сорвались в «пропасть нищеты», на самом деле не ударились о каменистое дно, а пойманы мягкой страховочной сеткой государства всеобщего благосостояния, социального государства. Политике всеобщего благосостояния посвящен раздел «Семья и демография» настоящей книги.
Тем не менее недовольство растет. Таков парадокс современного хозяйства и общества: производство растет, и благосостояние граждан растет, а удовлетворены эти граждане все меньше и меньше, и все громче звучат требования равенства. Эти требования составляют опять, как и столетие назад, сердцевину программ всех политических партий, «принцип консенсуса номер один». Под пером критически мыслящих интеллектуалов и в современных медиа они приобретают самые разные формы, о которых упоминалось выше: борьба против эксплуатации труда; борьба за освобождение женщин (поскольку политически вроде бы почти все в порядке, идет борьба за сексуальное освобождение женщин); за экологию, против глобального потепления; прогрессивная общественность проводит теперь даже демонстрации против рака груди. Но подоплека всего этого и конечное основание всех этих многообразных протестных движений — борьба за равенство. Рост требований равенства — следствие того простого факта, что капиталистическая рыночная экономика оказалась не в состоянии удовлетворить всех, хотя в теории она этими возможностями располагает. Более того, она оказалась не в состоянии обеспечить равенство возможностей, ибо некоторые возможности априори ограничены и, грубо говоря, на всех не рассчитаны. Это такое новое и интересное затруднение, которое оказывается непреодолимым как для социализма, так и для капитализма.
Борьба за позиции (ограниченность ресурсов как причина неравенства)
Затруднение состоит в невозможности достижения равенства, определяемой в конечном счете социальной ограниченностью ресурсов. Речь идет не об естественных границах, о которых когда-то много говорили исследователи из так называемого Римского клуба, да и сейчас твердят всякого рода алармисты, а именно о социальной ограниченности ресурсов, состоящей в том, что существует огромный разрыв между желаниями каждого индивида и тем, чем располагает общество.
Блага, в которых наиболее ярко проявляется социальная ограниченность ресурсов, американский социолог и экономист Фред Хирш в своей книге о социальных границах роста назвал позиционными благами [33]. Позиционные блага — это та специфическая область экономики, где возникают проблемы, неразрешимые для либеральных экономистов, ибо их не решить, указав на дальнейший безграничный потенциал роста, когда будет достигнут такой уровень всеобщего благосостояния, что исчезнет как ощущение неравенства, так и требование справедливости. Как витиевато формулирует Больц, «позиционные блага сигнализируют о той мели, на которой терпит крушение корабль экономического либерализма» [34].
Фред Хирш называет либеральный общий принцип свободной рыночной экономики динамическим эгалитаризмом. Экономический рост, говорит он, — это агент эгалитаризации, действие которого реализуется во времени. Никакая политика перераспределения и обеспечения равенства не нужна, она может только нарушить естественный процесс, который протекает следующим образом. Двигатель рынка — потребительские запросы, в первую очередь богатых, тех, кто стоит на вершине социальной пирамиды. Эти возникающие запросы с течением времени удовлетворяются и возникают новые, а уже удовлетворенные, то есть утратившие актуальность запросы богатых воспринимаются как актуальные более низкими социальными слоями. То, что воспринимается как роскошь нынешним поколением, становится стандартом в следующем и считается само собой разумеющимся в том, что следует уже за ним. Сегодня автомобиль и телевизор есть у каждого, кто хочет их иметь. А ведь те, кому за пятьдесят, могут вспомнить, что это были статусные предметы, владение которыми отличало человека от окружающих. Это пример из относительно давнего прошлого. Совсем свежий пример: мобильные телефоны, которые еще десяток лет назад были исключительной принадлежностью бизнесменов, крупных чиновников и бандитов, сегодня стали банальным потребительским предметом. А школьники считают, что они были всегда и не представляют, что без них можно жить. В общем, самые богатые и успешные всегда были в авангарде потребления, и именно неравенство в потреблении побуждало остальных сравниваться с ними. Так все хорошие вещи постепенно «спускались» сверху вниз в народные массы. И пока рост продолжается и процесс уравнивания идет своим чередом, нет почвы для требований справедливости, состоящей в перераспределении доходов. Просто потому, что всем все время становится лучше.
Эти соображения, совпадающие с идеями, образующими мейнстрим либеральной экономики, мы не комментируем. Важны дальнейшие рассуждения Хирша, показывающие, что эта либеральная стратегия не работает в отношении позиционных благ. Позиционные блага — это блага, имеющиеся в определенном, принципиально ограниченном количестве и не могущие быть умноженными по желанию потребителей. Это — места, позиции в самом широком смысле слова: места в первом ряду партера в театре «Ла Скала», квартира в престижном районе, место в отеле с видом на Кремль, уединенный домик на опушке леса, место в совете директоров «Газпрома» и т. д. Но это и другие блага, имеющиеся в ограниченном количестве, — картины Айвазовского, например. Конкуренция за такие блага — это, как правило, игра с нулевой суммой. Если одни что-то получают, другие получить уже не могут. Кто-то удовлетворен, а кто-то расстроен, все удовлетворены быть не могут. Картины Айвазовского и места в совете директоров «Газпрома» существуют в ограниченном количестве, и увеличить их число либо абсолютно, либо практически невозможно. В играх с нулевой суммой, каковыми всегда являются споры и соревнования за лучшие места, изменить что-то можно только путем перераспределения. Либо — если предложение расширяется — путем «перевода» позиционных благ в обычные, непозиционные блага. Но тогда они теряют свою специфику как позиционные блага, а вместе с этим и привлекательность. Если уединенные домики заполнили всю опушку, то каждый из них уже не уединенный домик, то есть он потерял качество позиционного блага, а потому и перестал быть привлекательным.
