Тут Захаров резким, отработанным жестом смотрителя гимназии указательным пальцем надвинул очки на нос и серьезно и пристально посмотрел мне в глаза: – На самом деле я пригласил вас, Лена, потому, что хочу понять: ВАМ-то это все зачем? Ради чего? Вы сами-то хотя бы понимаете, ради чего ВЫ рискуете? Неужели вам эта книжка так дорога?
– Знаете, Игорь, именно потому, что в моей стране все так боятся издавать эту книгу, я еще больше убеждаюсь, что ее необходимо издать, – слегка пафосно, но абсолютно искренне объяснила я. – Я просто кожей чувствую, что, если вокруг висит вот такое гробовое молчание – значит, я просто обязана максимально громко взять ту самую запретную ноту, чтобы взорвать эту противоестественную тишину. Если в моей стране людям опять стало страшно произносить имя вождя всуе – значит, это имя надо немедленно произнести. Причем произнести так, чтобы, пока еще не поздно, люди поняли, что он обычный человек. А не бронзовый памятник.
– Знаете, что я вам скажу, Лена… – подхватил Захаров. – Вот именно это и будет для Путина самым обидным в вашей книжке. Вы ведь там даже не обругали его! Я когда читал рукопись, очень хорошо это почувствовал. Самое обидное в вашей книге для Путина – это то, что он не стал героем вашего романа. Не в том смысле, что вы не стали его любовницей. А в том смысле, что в вашей книге, в вашем романе, есть гораздо более интересные, содержательные персонажи и гораздо более сильные личности, чем он.
– Ну, это же не моя вина, согласитесь, – парировала я.
– Вот именно это и будет для президента смертельно обидно. Он вам этого никогда не простит, заключил издатель. – А то, что я назвал вашу книгу романом, – это я не оговорился. У вас действительно получился настоящий роман, в том смысле, что у вас там есть настоящий лирический герой в развитии: это вы. И вы молодец, что не побоялись местами честно изобразить себя молоденькой дурочкой, которая ничего не понимает. Потому что интересно как раз следить за тем, как на протяжении романа меняетесь вы, а соответственно, меняется и ваше отношение к героям, которые тоже даны в развитии. В общем, мои поздравления: книга написана очень завлекательно. Можете себе представить, как лестно мне было услышать такие оценки из уст одного из ведущих издателей страны. Который только что, правда, отказался публиковать мою книгу из-за «рисков». И тут Захаров с хитрой усмешкой признался:
– Знаете, что было для меня самой захватывающей интригой в вашей книге? Самой интересной интригой, когда я ее читал, для меня было то, кто же из героев книги вам ее заказал. Этот вопрос мучил меня на протяжении всей книги: сначала я, разумеется, думал, книгу заказал Березовский – просто потому, что вы работаете в газете «Коммерсант», которая ему принадлежит. Потом смотрю: нет, Березовского вы злым гением российской политики называете. Затем я решил: ага, вот она о Чубайсе тепло пишет, значит, он – заказчик книги. А потом читаю: о-па, Чубайс-то у нее тоже в конце слабеньким оказывается… В конце концов, мне пришлось волей – неволей смириться с мыслью, что вам ее никто не заказывал, что вы сами так думаете и мочите кого как хотите…
Такова была первая рецензия на мою книгу, которую я услышала из уст профессионала. Но не знаю – будь у меня выбор – что бы я в тот момент предпочла: чтобы Захаров вот так вот засыпал меня комплиментами, отказавшись публиковать книгу, или чтобы он лучше, наоборот, обругал мою книгу, но издал ее (как в результате сделал другой издатель, о котором я расскажу буквально через несколько абзацев). По-настоящему расстроил меня Захаров только утверждением, что если даже я и найду в России издателя, который не побоится рискнуть своим положением ради моей книги, то ни одна из систем книжных распространителей -оптовиков все равно не возьмет ее на реализацию, потому что все российские книготорговые фирмы «в той или иной степени, в той или иной форме, опосредованно или напрямую зависят от Кремля»:
– Поймите, даже лотошникам все равно, с какой книги получать прибыль, скажем, доллар с экземпляра: с какого-нибудь безобидного детектива или с вашей книги. Так что лучше они возьмут продавать детектив, а не вашу книгу. Потому что прибыль одна и та же, а риски – несопоставимы! На прощание мой несостоявшийся издатель по отечески предложил:
– Я бы вам, Лена, вот что посоветовал сделать: если уж вы так хотите напечатать эту книгу, то найдите где-нибудь деньги, принесите издателю и напечатайте ее на свои средства маленьким тиражом, скажем, 500 экземпляров – и просто раздайте своим друзьям. Мой вам искренний совет: ограничьтесь этим…
Всего спустя полгода выяснилось, что издатель слегка – примерно в тысячу раз – ошибся при прогнозах потенциальных тиражей моей книги. Зато вот насчет рисков оказался абсолютно точен. А теперь – как говаривал один мой любимый мертвый мужчина – внимание: здесь будет показан фокус. Уже вычитывая правку этой книжки, я поняла, что не могу удержаться от соблазна показать своему неудавшемуся издателю один спиритический памятник – точно так же, как он показал мне Александра Второго. Итак, следите внимательно за руками: «Первые его портреты, в газетах, в витринах лавок, на плакатах, выходили как бы расплывчатыми: что-то еще человеческое, а именно возможность неудачи, срыва, болезни, мало ли чего, в то время слабо дрожало сквозь иные его снимки, в разнообразности не устоявшихся еще поз, в зыбкости глаз, еще не нашедших исторического выражения, но исподволь его облик уплотнился, его скулы и щеки на официальных фотоэтюдах покрылись божественным лоском, оливковым маслом народной любви, лаком законченного произведения, – и уже нельзя было представить себе, что этот нос можно высморкать, что под эту губу можно залезть пальцем. За пробным разнообразием последовало канонизированное единство, утвердился теперь знакомый всем каменно-тусклый взгляд его неумных и незлых, но чем-то нестерпимо жутких глаз. По мере роста его власти гражданские обязательства, наставления, приказы и все другие виды давления, производимые на нас, становятся все более и более похожими на него самого, являя несомненное родство с определенными чертами его характера, с подробностями его прошлого, так что по ним, по этим наставлениям и приказам, можно было бы восстановить его личность, как спрута по щупальцам. Другими словами, все кругом принимает его облик, закон начинает до смешного смахивать на его походку и жесты; в школах введено преподавание цыганской борьбы, которой он в редкие минуты холодной резвости занимался двадцать пять лет тому назад; в газетных статьях и в книгах подобострастных беллетристов появилась та отрывистость речи, та мнимая лапидарность (бессмысленная по существу, ибо каждая короткая и будто бы чеканная фраза повторяет на разные лады один и тот же казенный трюизм), та сила слов при слабости мысли и все те прочие ужимки стиля, которые ему свойственны. Он проникает всюду, заражая собой образ мышления и быт каждого человека, так что его бездарность, его скука, его серые навыки становятся самой жизнью моей страны. И наконец, закон, им поставленный, – неумолимая власть большинства, ежесекундные жертвы идолу большинства, – утратил всякий социологический смысл, ибо большинство – это он».
Вы, надеюсь, поняли, что это не о Путине, да? Не бойтесь, я совершенно не собираюсь делать с тиранами то, что мечтал автор. Да и он-то, в реальности, истреблял только бабочек.
У НЕГО В КАРМАНЕ САРТРИздателя я нашла в совершенно неожиданном для себя политическом лагере. Можно сказать, в перпендикулярно противоположном окопе. После неудачи с умеренным либералом Захаровым друзья, разбирающиеся в книгоиздательском рынке, посоветовали:
– Ну, попробуй еще самый крайний вариант: издательство Ad Marginem. Но сразу имей в виду, там у тебя возникнут серьезные проблемы с директором издательства Сашей Ивановым.
– Что, тоже Кремля боится? – спросила я.
– Да нет, если книжка ему понравится, то он точно Кремля не испугается… Но он… Как бы тебе лучше сказать, чтоб не обидеть… Вы с ним можете друг друга слегка не понять… Ты только не пугайся… понимаешь, он очень левый. И даже не просто левый… Он – революционер. Ну, только в душе, разумеется…
Словом, неся рукопись в издательство Ad Marginem, я уже морально приготовилась к тому, что, прочитав мою книгу, его директор за версту почует во мне классового врага. Так и вышло… Должна признаться, что при мысли о возможности быть опубликованной в Ad Marginem у меня сразу радостно зазвенели внутри какие-то детские сентиментальные струнки. Потому что прежде у этого издательства был самый что ни на есть рафинированный рацион: эссе философа Мамардашвили о моем любимом печальном содомите Марселе, монография энциклопедически образованного искусствоведа Михаила Ямпольского, ранние тексты которого до крайности возбуждали тем, что понять все с сетки и параллелиодного отдельно взятого абзаца можно было, только раз двадцать слазив в справочники. И прочая социально бесполезная и оттого приятная литература. Стыдно признаться, но я никогда не читаю книг, выставленных на прилавках с табличкой: «Бестселлер». (Смешно звучит, да? После того как я сама сделала самый громкий бестселлер года). Не читаю не из-за рассудочного чистоплюйства, а из-за медицинских противопоказаний: физически тошнит. Видимо, именно из-за этого лично для меня Ad Marginem так и оставалось издательством «интеллектуалов», а не «маргиналов» или «леваков», или «экстремистов». Я попросту не читала тех книг, из-за которых в последние годы у этого издательства резко сменилось амплуа, а следовательно, и репутация. Последняя книга Ad Marginem, которую я прочла к описываемому моменту, была переписка Ясперса с Хайдеггером. Нет, ну, я, конечно, знала о «Голубом сале» Сорокина, с которого, собственно, и началась скандальная слава издательства. И разумеется, как политический журналист, была в курсе того, как Кремль спустил на Ad Marginem путинский «комсомол» – «Идущих…» (куда именно, уже не помню). Сорокина не читала и, скорее всего, уже не буду. Но вам несложно догадаться, на чьей стороне я была во время его конфликта с людьми, которые пытались ввести цензуру еще и на книжном рынке. И тем не менее, практически все мои коллеги-журналисты, узнав, что я собираюсь опубликовать книгу в Ad Marginem, кривились:
