В ходе отработки документов, в процессе согласований с различными ведомствами и их подразделениями часто утрачивается главный смысл стратегического решения. Межведомственного компромисса в подавляющем большинстве случаев избежать невозможно, но нельзя допускать, чтобы в ходе его выработки выхолащивалась суть управляющего воздействия, которое должно возникнуть при принятии решения. Задача высшего руководства – осуществлять постоянный контроль за выработкой основополагающих документов такого рода.
Подготовка стратегических решений требует «мозгового штурма», предпринятого сотнями и даже тысячами людей, владеющих знанием основных характеристик военной мощи, прежде всего в ее экономическом и финансовом измерении. Сужение круга лиц (до двух-трех десятков в сегодняшних условиях секретности) резко сокращает масштабы интеллектуального, экспертного потенциала, используемого в целях обороны, стратегического управления в этой сфере. Это ведет и к снижению базы политической поддержки проводимых мер в области обороны, делает уязвимой всю систему финансового обеспечения военной структуры страны перед лицом могущественных лоббистов из других сфер, борющихся за тот же ограниченный «бюджетный пирог».
Разумеется, в целом ряде случаев интересы дела требуют на финальной стадии резкого сокращения числа лиц, формулирующих решение, готовящих тот или иной документ (вплоть до его подготовки в единственном, написанном от руки экземпляре).
В США и других развитых странах давно пришли к выводу о том, что в конечном счете управленческая выгода от детального обсуждения военного бюджета выше, чем от его засекречивания. Оборонный бюджет США – это один из краеугольных камней стратегического управления: он – продукт коллективного разума, столкновения множества интересов. Очень часто этот бюджет – продукт компромиссов, причем не самых оптимальных даже с точки зрения конкретной краткосрочной или среднесрочной военной или военно-политической задачи. Но в итоге использование такого коллективного разума тысяч экспертов, конгрессменов и сенаторов и даже разного рода лоббистов дает очень значительный стратегический эффект. В закрытой части бюджета США – специальная «черная часть», связанная с наиболее чувствительными перспективными технологиями (это прежде всего технические средства разведки, расходы на спецоперации и др.).
В России к началу XXI в. положение в этой сфере на протяжении ряда лет не улучшалось, а ухудшалось. Только в 2002 г. удалось добиться изменения в необходимом направлении.
* * *
При принятии решений и в политике и в военной стратегии хорошо подготовленные к выполнению своих функций руководящие деятели прямо и косвенно опираются на науку, на выработанные столетиями знания социологии, исторической политологии, экономической науки, специальных наук в военной сфере, включая теорию военной стратегии, а также естественных наук. Активное привлечение науки и научного знания отнюдь не страхует политиков и военных стратегов от ошибок, но заметно снижает вероятность таковых. А.А. Свечин отмечал в своей «Стратегии», что «неоспоримой точности выводы военной теории не представляют»; но при этом со ссылкой на И. Канта он допускал «именовать наукой любую систематическую теорию, охватывающую особую область, познание, коей упорядочивается по известным основам и принципам». Такого рода теориям Свечин дает очень привлекательное наименование «наук второго порядка», к которым он сопричисляет и теорию военной стратегии. Свечин при этом пишет, что «многие выдающиеся стратегические писатели уделяли особое внимание утверждению наличности вечных, незыблемых принципов стратегии». Такой подход он справедливо назвал устаревшим, говоря о том, что «в настоящее время наши взгляды на науку стали гораздо шире»[110].
Всегда существует опасность применения псевдонаучных выводов и рекомендаций. Их авторы, как правило, обладают недюжинной энергией, силой убеждения и непоколебимой верой в то, что данные ими советы гарантируют безусловный успех[111]. Военная (и военно-промышленная) сфера не меньше, чем другие сферы жизни общества, богата такими деятелями, в чем мне неоднократно приходилось убеждаться в период работы первым заместителем министра обороны.
Плодотворное использование науки государственным руководством и высшим военным командованием возможно лишь тогда, когда в военном ведомстве поощряется научно-исследовательская работа высшего командного состава. Но поощряться должно действительно научное творчество, а не стремление формально защитить кандидатскую или докторскую диссертацию, пользуясь своим служебным положением.
Отечественная история дает примеры обращения к науке деятелей, занявших видное место в системе стратегического управления. Это относится, безусловно, к крупному реформатору российской военной системы Д.А. Милютину, который за свои ученые исторические труды, посвященные походам Суворова, был удостоен высоких научных наград. Военный министр генерал А.Ф. Редигер написал (до вступления на этот пост) труд «Комплектование и устройство вооруженной силы». Труд был признан выдающимся не только Николаевской академией Генерального штаба, но и Императорской академией наук, а его автор был удостоен Макарьевской премии. Однако в то время это были скорее исключения, чем правило, справедливо отмечал видный российский военный ученый генерал-лейтенант Н.Н. Головин. По его словам, «русская военная наука, насчитывавшая в своих рядах много выдающихся ученых… часто уподоблялась ведущему колесу без сцепления»[112]. Это было, по мнению Головина, связано с тем, что и в самом образованном слое русского населения вера в науку и «в ее необходимость для всякой организации, особенно в сложных областях государственной жизни» была «чрезвычайно слаба».
Головин объясняет это тем, что русская интеллигенция насчитывала со времен Петра Великого не более девяти поколений – многократно меньше, чем в Западной Европе[113].
В последующие годы и десятилетия можно считать весьма плодотворным научное творчество таких видных отечественных военных деятелей, как М.Н. Тухачевский, Б.М. Шапошников, М.В. Захаров и др. На их труды в дальнейшем будут неоднократные ссылки в данной работе.
* * *
Стратегическое управление после принятия решения сводится прежде всего к проведению его в жизнь, что обычно дается гораздо труднее, чем подготовка и принятие решения. Проведение решения в жизнь зиждется прежде всего на контроле за тем, как оно реализуется. Нельзя не отметить, что в отечественной стратегической культуре это является одним из наиболее слабых мест. Система контроля призвана постоянно обеспечивать обратную связь между руководством (управляющим) и объектом управления, причем в таком режиме, чтобы была возможность добавочного управляющего воздействия, способного сохранить и, если необходимо, нарастить «стратегический импульс» в избранном направлении при первоначальном, базовом стратегическом решении. Понятие же обратной связи (по крайней мере, со времен Нормана Винера) является едва ли не ключевым в теории управления – и для машинных, и для биологических систем, равно как и для социальных; к числу последних относится, безусловно, и любая военная машина того или иного государства, как особо сложная система, являющаяся, в свою очередь, подсистемой по отношению к государству и обществу в целом.
Реализация функции контроля за проведением решения в жизнь исключительно важна, особенно в условиях международно-кризисных ситуаций, чреватых задействованием «ядерного фактора». Исторический опыт учит, что всегда может найтись «элемент» военной машины, который поведет себя в данном случае не так, как того требуют особо жесткие условия острого военно-политического кризиса и как ожидает высшее государственное руководство. Особенно примечателен в этом отношении опыт Карибского (Кубинского ракетного) кризиса октября 1962 г., когда поведение (неосознанное) ряда командующих, офицеров, рядовых обеих сторон, находившихся вне необходимого, как выяснилось, контроля со стороны высшего государственного руководства и гражданского руководства Минобороны США, могло неоднократно спровоцировать необратимые последствия.
Контроль как особо важная категория военного управления (не только на стратегическом, но и на оперативном и тактическом уровнях) необходим и в силу постоянного наличия «трения войны». Это ценнейшее и часто упускаемое из виду понятие ввел в оборот К. фон Клаузевиц. Под ним он подразумевал всю сумму непредвиденных затруднений, которые отличают реальную войну от учений и маневров, жизненную практику от кабинетных представлений. Трение на войне, отмечал позднее А.А. Свечин, «уменьшает все достижения, и человек оказывается далеко позади поставленной цели»[114].
