С тех пор их как ветром сдуло. В Старых Громыках они больше не появлялись. Либо их жизнь затерла где-то в нашей стране, либо уехали за границу, на Запад, подобно тысячам таких же, как они. Помещичью землю — сто десятин — наши крестьяне давно уже разделили между собой. А я думал: «Куда же подевались господа?»
Раздумья о жизни или что-то похожее на это начались еще в детстве. В них было много незрелого, даже сумбурного, но они были.
Представьте себе картину. Сидит мальчуган лет девяти-десяти и смотрит в окно. Мать и отец еще в поле. Правда, частенько в то время я тоже бывал с ними вместе. Но случалось, меня оставляли дома, чтобы приглядывать за младшими, да еще и ужин приготовить. И вот, когда сделаешь все, сядешь у окна, думаешь:
— Вот и я постепенно, но все-таки становлюсь взрослым. А потом мысленно себя спрашиваю:
— Что же это значит — быть взрослым? И сам себе отвечаю:
— Это значит, надо уже учиться самому зарабатывать для семьи и для себя.
Таким оказался вывод из раздумий, и он у меня из головы не выходил. Учиться работать, работать и работать…
В ту пору мне все чаще удавалось доставать различную литературу. Было это уже после революции. На селе сначала появились брошюры. Вместе со сверстниками я стал их почитывать, потом и книги пошли. Особенно мне нравилось читать описания жизни революционеров.
У нас, ребят из села, был, можно сказать, в ту пору какой-то взрыв добрых чувств по отношению к городским рабочим. Как импонировала их организованность! Ведь это в основном они, рабочие, пролетариат, совершили революцию. Ведь если бы они не действовали организованно, то, наверно, люди ничего бы сделать не могли ни с этими усатыми урядниками, ни со становыми приставами, которые очень уж любили разъезжать по деревням почему-то непременно с колокольчиками на дуге.
Именно в ту пору мы, сельские мальчишки, и начали обмениваться своими мечтами, а в мыслях рождались самые отчаянные проекты. Один говорил, что готов поехать в другие страны и поднимать народы на революцию. Другой придумывал иные способы борьбы с императорами, королями, буржуями и помещиками, с любыми угнетателями народа.
Шли годы. Дети становились отроками, отроки — юношами. Наиболее пытливые и деятельные стали превращать свои мечты в реальность. Большинство из нас рассуждало так: раз рабочие могут вести борьбу против богачей и эксплуататоров, то почему бы и крестьянам не приобщиться к этим рабочим, не стать тоже рабочими? Ведь они будут это только приветствовать. Некоторые мальчишки так и делали, уходили в город, чтобы стать рабочими. Кто устраивался на работу в городе, а кто возвращался в свои пенаты.
Был у меня близкий товарищ Вася. Потом его называли Василием Семеновичем, конечно же Громыко. После долгих обсуждений я и сговорился с ним: мы постараемся убедить своих родителей отпустить нас и попробуем поступить на какую-нибудь фабрику или какой-нибудь завод. Мы полагали, что наверняка найдем такую фабрику или такой завод, если пойдем в восточном или юго-восточном направлении. А тут еще по селу прошел слух, что где-то в одном из ближайших городков, не то в Клинцах, не то в Новозыбкове — теперь они в Брянской области — требуются фабричные рабочие. Толком никто не знал, где эта фабрика, что это за завод.
А мы, мальчишки, не выбирали. Нам было все равно. Мы мечтали, чтобы было побольше людей и чтобы обязательно нас звал на работу фабричный гудок. Именно гудок — он хватал нас за душу. Сказано — сделано! Набрали мы с собой сухарей — не хлеба, а именно сухарей! Да еще яблок и какого-то твердого сыра. Лишь бы не обессилеть с голоду. Ну а в остальном вывезет возраст. Мне тогда едва исполнилось двенадцать, товарищу было на год больше. Мы взяли курс на город.
Пройдем километров десять по задуманному маршруту, сядем, отдохнем, потом — еще десять. А сами все смотрим на горизонт: не появится ли там фабричная труба. Но она почему-то не появлялась…
Дошли до Новозыбкова. И только тут, уже в городе, увидели завод. Это был небольшой завод, но нам он казался гигантом, воплощением мечты. Главное, думали мы, у него есть труба, а с утра позовет гудок. Сердца забились учащенно. Вот она цель, она уже близка! Теперь-то улыбаюсь: наивность у нас была младенческая. Мы ведь не понимали, что на заводе нужны физически крепкие и взрослые люди. Но тогда сердца от волнения стучали сильно.
Переночевали под открытым небом, под какими-то торговыми навесами. Не замерзли, не простудились — дело было летом. Утром загудел гудок, и мы подошли к проходной. Увидели будочника, по-нынешнему — вахтера, мимо которого проходили рабочие по пропускам. Он обратил на нас внимание.
— Вы куда? К матерям или отцам?
— Нет, мы идем наниматься на работу.
— Как наниматься на работу?! Вы, во-первых, по возрасту не подходите. Во-вторых, мы уже набрали взрослых. Больше мест нет. Нам никто уже не требуется.
Не хотелось верить ушам. А он терпеливо объяснял, повторяя одно и то же, по-отечески вразумляя нас:
— Рабочих набран полный штат. Заводу их больше не нужно.
Мы, конечно, были убиты горем. Стоим и друг дружку спрашиваем: «Что же теперь скажем родным?» Ничего не придумали, кроме одного: надо сказать правду. И двинулись в обратный путь.
Вот и получилось: приближались к заводу с какой-то надеждой, а удалялись от него с грустью. Но юность есть юность. На обратном пути нашли укромный уголок в тени деревьев — солнце пригревало основательно, — присели. И стали обсуждать… другие варианты. В частности, и такой: не податься ли нам на кирпичный заводик, который, может быть, набирает рабочих? Ведь таких заводиков немало на земле.
…А вскоре по стране из конца в конец прошумела песня Валентина Кручинина «Кирпичики». Как сейчас, помню ее слова:
Было трудно мне время первое,
Но зато, проработавши год,
За веселый гул, за кирпичики
Полюбила я этот завод.
В песне поется о работнице, которая полюбила завод, хотя труд на нем вовсе не женский. Я слушал эту песню, подпевал, когда она исполнялась, и у меня комок подступал к горлу от воспоминаний о том, как мы, вихрастые мальчуганы, незадолго до этого мечтали найти свой кирпичный завод, чтоб поработать на нем.
Но, как нарочно, не подвернулся нам по пути такой завод…
Так и возвратились мы в свою деревню. Наши родители с пониманием отнеслись к тому, что произошло, и мы продолжали работать дома, сколько могли и как могли.
Тут вдруг пронесся слух, что наиболее грамотные парни и девушки могут вступить в комсомол, — для них будут широко открыты дороги к образованию. Только никто пока толком не мог объяснить, как это вступление должно происходить. А потом из волости приехали специальные представители. И выяснилось, что желающие вступить в комсомол могут быть взяты на учет. А они, эти представители, имеют поручение организовать комсомольские ячейки по возможности в каждом селе, в каждой деревне.
Новая жизнь вступала в свои права.
В комсомол мы, конечно, вступили. Мы сразу же взяли создание комсомольских ячеек в свои руки. Они были организованы и в Старых Громыках, и в Новых Громыках. Мы готовы были протянуть руку помощи в деле организации таких ячеек чуть ли не всему миру. Мы сами быстро вырастали в собственных глазах.
Приходилось много читать. Молодые люди приносили всякую литературу, которую находили у себя дома на чердаках или в подвалах, в чемоданах или сундуках. В селах стали открываться избы-читальни. Комсомольцы регулярно устраивали собрания, на которых сами выступали с докладами и убеждали друг друга в необходимости победы марксизма и мировой революции.
В то же время создавались группки по три — пять человек, которые ходили из одной деревни в другую, стараясь оказать помощь в создании комсомольских ячеек, в организации политкружков, изб-читален, а заодно и вечеринок.
С особым рвением мы старались раздобыть побольше шапок-буденовок. Помню, активно занимались этим мои ближайшие товарищи и я сам. Магическая островерхая шапка, украшавшая красноармейцев конницы Буденного, была в те дни заветной мечтой каждого подростка. Даже девушки предпочитали ребят, которые носили головной убор прославленных красных конников, всем другим. Это льстило самолюбию парней, которым казалось, что без буденовки и революция — не революция.
Но я, хоть и пытаюсь, все-таки, наверно, не ответил на вопросы: «Как же вы вступили на ту тропу, которая вывела вас на широкие магистрали и даже дала возможность какого-то выбора в жизни? Какие же вихри увлекли вас, паренька, в бурную общественную жизнь? Как они занесли вас на политическую арену? Почему начали участвовать в крупных делах внешних? И в не менее важных делах внутренних? Почему так получилось? Почему вы не стали человеком, постоянно занятым в сельском хозяйстве, таким человеком, который впоследствии скорее всего, как, например, ваши братья и многие родственники, нашел бы кончину на поле брани в годы Великой Отечественной?»
