После многолетнего пребывания в каменных мешках Петропавловки и Шлиссельбурга ему разрешили вдохнуть воздух свободы. Казематы крепостей не сломили его волю, и он, как настоящий борец за идеалы народа, снова включился в революционную борьбу. Царские сатрапы вновь заточили его, на этот раз в стены Двинской крепости, из «объятий» которой освободила его уже только революция.
Здоровье его оказалось подорванным. Но он всецело отдался научной работе, и с успехом. О многогранности талантов Николая Александровича Морозова красноречиво говорит и то, что он почти всю жизнь занимался наукой. Физика, химия, астрономия, математика и история — это области, в которых он сказал свое слово.
Через некоторое время Академия наук СССР избрала его своим почетным членом. А астрономы в знак признания заслуг большого ученого одну из звезд назвали его именем.
В годы моей молодости он помимо большой научной работы осуществлял деятельность и в обществе старых большевиков, где я и видел его.
Кажется, сама природа способствовала тому, чтобы сделать этого человека более заметным, чем остальные. Уже внешний вид Морозова внушал к нему уважение. Его украшали почти белая шевелюра и седая роскошная борода. Горячо встретили его и остальных членов президиума участники собрания.
Морозов вел себя живо, активно общался с соседями за столом президиума. Все мы обратили внимание на свежий, даже с признаками румянца цвет его лица. Но в то же время кожа казалась тонкой, как бы просвечивала. Сидел я близко к сцене и видел всех находившихся в президиуме очень хорошо. Впечатление соседей, с которыми я обменивался своими наблюдениями, совпало с моим.
Мы ждали его выступления, однако Морозов на этом собрании не выступал.
Слово предоставили Бела Куну, выдающемуся деятелю венгерского и международного коммунистического движения, одному из основателей и руководителей Коммунистической партии Венгрии, наркому иностранных дел и наркому военных дел Венгерской советской республики в 1919 году. После того как буржуазии и помещикам удалось подавить революцию в Венгрии, он, спасаясь от верной гибели, эмигрировал в 1920 году в Советскую Россию.
Говорил Кун хорошо, убедительно. Хотя он пользовался услугами переводчика, по ходу его выступления стало понятно, что русский язык он, вероятно, основательно изучил. Воспоминания его относились ко времени существования Венгерской советской республики.
Главная мысль, которая проходила через все выступление Куна, состояла в том, что буржуазия и помещики являются заклятыми врагами рабочих. Одолеть этих врагов можно только при хорошей организации рабочего класса, во главе которого должна стоять его партия. Оратор выразил уверенность в том, что трудовой народ Венгрии завоюет свободу.
— Вдохновляющим примером для меня, — говорил Кун, — является Страна Советов и партия Ленина.
О Сталине он хотя и упомянул, но вскользь. Кун производил впечатление боевого революционера, хорошо знающего положение у себя на родине. Он свободно оперировал фактами, говорил экспромтом. Ход мыслей и манера высказывать их не оставляли сомнений в том, что Кун весьма образованный, с сильным характером человек. Таким он и запечатлелся в моей памяти.
На этом собрании выступил Вильгельм Георгиевич Кнорин. Латыш по национальности, профессиональный революционер по призванию, участник революционного движения в России с 1905 года, он работал в то время в Исполкоме Коминтерна. Его выступление посвящалось в основном международной обстановке. Упор при этом делался на задачи, стоящие перед коммунистическими партиями. Кнорин говорил:
— Приход к власти фашизма в Германии сильно осложнил положение в Европе, внес еще большую остроту в международную обстановку. Но коммунисты, если они будут учитывать прошлое и избегать новых ошибок, могут рассчитывать на успех.
Кнорин, говоря о Германии, старался не делать каких-либо прогнозов. Все присутствовавшие в зале на это обратили внимание. В общем его выступление прозвучало как взвешенное и свободное от легковесных, недостаточно обоснованных предположений о будущем в Европе и мире в целом. Даже там, где другой, может быть, и сказал бы кое-что о военных планах Гитлера, Кнорин говорил сдержанно. И это в какой-то степени объяснимо, так как еще не все планы подготовки агрессии пришедшими к власти фашистами были тогда ясны. В книгах, брошюрах бесноватого фюрера захватнические устремления фашизма излагались, но до их осуществления в практической политике гитлеровской Германии дело еще не дошло. Однако уже в скором времени весь мир содрогнулся, когда увидел, как фашистское чудовище подкралось к соседним странам и совершило агрессию.
Личность Кнорина представлялась внушительной. Как опытный оратор, он формулировал мысли четко. Мне он напоминал видавшего виды профессора. Нетрудно было заметить, что это человек большой культуры, остроумный, в карман за словом он не полезет. Его отличала способность полемизировать с оппонентом, что придавало особую живость речи.
Нас, членов партии, вступивших в ее ряды всего лишь за несколько лет до этого, как магнитом тянуло на встречи с профессиональными революционерами. На одном из собраний в обществе старых большевиков выступал Емельян Михайлович Ярославский, активный участник революции 1905–1907 годов и Октябрьской революции. Разве могло оставить равнодушным обращение к молодежи этого человека — старосты Общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев, а с 1931 года — председателя Всесоюзного общества старых большевиков?! Его выступление посвящалось идеологическому воспитанию коммунистов, особенно молодых.
Сидел в президиуме также старый большевик Мартын Николаевич Лядов, член партии с 1893 года, участник баррикадных боев в Москве в 1905 году. При первом же взгляде на него невольно возникало и уже не покидало ощущение того, что перед тобой рабочий, который только что оторвался от станка и пришел, чтобы поприветствовать собравшихся. В его фигуре, в манере держаться чувствовалась какая-то истинно рабочая хватка.
Почти все, кто выступал на собрании, отмечали значение разгрома партией троцкистской оппозиции. Воспринималось это как должное, ибо враждебная партии и социализму природа троцкизма была к тому времени уже достаточно вскрыта.
На собраниях в клубе опоздавший никогда не мог найти свободного места. Гости, попадавшие сюда, стояли вдоль стен, битком набивались в проходах. Многие шли в этот зал встретиться с самой историей, и ораторы это знали.
В 1935 году Общество старых большевиков прекратило свое существование, а его клуб закрыли. Произошло это в обстановке складывавшегося культа личности Сталина, что и является понятным тому объяснением. А тот факт, что имена некоторых участников клуба перестали появляться в печати, внес еще большую ясность на этот счет.
После окончания аспирантуры, на которую ушло четыре года, включая написание кандидатской диссертации, и после защиты этой диссертации в 1936 году я был направлен на работу в Институт экономики Академии наук СССР в качестве старшего научного сотрудника. В то время возглавлял институт академик М. А. Савельев, старый большевик, соратник В. И. Ленина.
Тогда я считал, что положение мое как научного работника определилось всерьез и надолго. По совместительству начал преподавать политэкономию в Московском институте инженеров коммунального строительства. Между прочим, в число студентов группы, с которой я работал, входили и лица, занявшие впоследствии видное положение в стране. Был студентом, например, Иван Васильевич Капитонов. Студенты в те годы нередко по возрасту почти не отличались от преподавателей, отчего последние — во всяком случае, это относится ко мне — чувствовали себя иногда несколько неловко. Хотелось выглядеть постарше.
Кроме того, на протяжении всего времени работы в Институте экономики у меня было постоянное партийное поручение — руководить в сети партийно-политического просвещения кружком научно-технических работников на одном из крупных предприятий Москвы. Это было моей общественной работой.
Занятия, как для меня, так и для слушателей этого кружка, проводились в нерабочее время. Всего на них собиралось человек тридцать. Темы занятий касались как внутренней, так и внешней политики нашей страны. Как выяснилось впоследствии, комиссия ЦК партии, которая подбирала кандидатов для использования на дипломатической службе, учла и эту страницу в моей биографии.
С конца 1938 года мне пришлось некоторое время исполнять обязанности ученого секретаря в Институте экономики. И вот однажды вызывает меня к себе тогдашний президент Академии наук СССР Владимир Леонтьевич Комаров. Я был озадачен. Пришел к этому выдающемуся ученому, а он мне заявил:
