Тило Саррацин - Европе не нужен евро

Поэтому вплоть до девяностых годов и недавнего прошлого казалось совершенно оправданным проявлять лишь незначительную озабоченность о фактической независимости ЕЦБ. В Германии постоянно можно было наблюдать, что члены Центрального совета управляющих Бундесбанком, не важно, каково было их региональное или политическое происхождение, с принятием должности считали себя обязанными выполнять только установленные законом цели и задачи. Казалось, что нормативная сила должности и учреждения полностью отменила прежние связи, убеждения и лояльность.

Правда, в девяностые годы, накануне учреждения Европейского валютного союза, казалось, что еще не было уверенности в том, удастся ли членам Совета управляющих ЕЦБ также без проблем отменить влияние унаследованных лояльностей, социализаций и менталитетов. Но не было заметно никаких причин, почему здесь должно было быть по-другому, чем в Бундесбанке. Но фактически оказалось, что Совет управляющих ЕЦБ работал по-другому, чем Совет управляющих Бундесбанком.

Во все времена причиной инфляции и обесценения валюты было то, что государство пользовалось кредитами Центрального банка (обычно с помощью печатного станка, во времена металлических денег за счет порчи монет), чтобы получить дополнительные доходы.

Правда, не каждый кредит Центрального банка государству обязательно вызывал инфляцию. Если общие типовые условия соответствуют, то он может быть полезным средством денежной политики и даже в определенных границах государственного финансирования. Так как переходы между «вредным» и «невредным» очень расплывчаты и так как метод весьма удобен, то речь идет об очень опасном средстве государственного финансирования.

Двойной опыт Германии с большой инфляцией в ХХ столетии, финансировавшейся Центральным банком, привел к тому, что в законе о Бундесбанке государственное финансирование со стороны Центрального банка было полностью запрещено, за исключением краткосрочных кредитов. Казалось, что включение этого запрета в Маастрихтский договор лишило оснований всех высказывавшихся в девяностые годы опасений, что ЕЦБ может быть привлечен к государственному финансированию.

Я также в девяностые годы отклонял такие опасения как абсурдные. Однако я тогда оставил без внимания проблему, которую, вероятно, и другие не замечали во всей ее остроте: к сущности «Sovereign Debt» («суверенного долга») относится то обстоятельство, что обладатель суверенной государственной власти в случае настоятельной необходимости получает кредит от собственного Центрального банка в собственной валюте. Во всяком случае, это повсеместно распространенное понимание «суверенного долга» среди большинства политиков и специалистов. В этом смысле «долг – debt» государств еврозоны не является больше «суверенным», потому что национальное государство, которое прибегает к государственному долгу, в «серьезном случае» не имеет доступа к кредиту Центрального банка.

Здесь исключение денежного государственного финансирования связывается с принципом No-Bail-Out («Не спасать»).

Как было показано в главах 1 и 2, исторически главная проблема валютного режима с твердым курсом обмена валют состояла в том, что страны-участницы были склонны к различному в структурном плане развитию по вопросам сальдо затратно-доходного баланса и государственных дефицитов. Это сопровождалось часто различными темпами инфляции. Когда впоследствии определенные курсы валют больше было невозможно удержать, система вступила в кризис. Во всяком случае, давление на валютные курсы своевременно указало на напряженности. Национальная политика при необходимости могла снова улучшить конкурентоспособность девальвацией и инфляцией, но также и снизить стоимость государственного долга, другими словами, исправить прошлые ошибки.

В экономическом пространстве с единой валютой, напротив, по определению нет обменных курсов валют, которые могли бы указывать на появление внутренних напряженностей. Дефициты затратно-доходного баланса могут финансироваться, как только импортер получит кредит. Государства также могут делать долги, пока они будут находить кредиторов на денежном рынке. Сам Центральный банк из-за запрета на денежное финансирование как кредитор отпадает. В наборе инструментов государств-членов отсутствует также возможность снизить реальную стоимость государственного долга через политику легких денег с соответственно более высокой инфляцией. Валютная политика относится к коллективной сфере и поэтому не допускает вмешательства со стороны национальных государств.

Государству-члену в Европейском валютном союзе не только невозможно больше влиять на общий уровень процентных ставок. Кроме того, специфические процентные ставки, которые оно должно платить за пользование кредитом, также не подлежат его непосредственному влиянию. Оно может влиять на свои издержки оплаты процентов по кредиту лишь таким образом, чтобы его потенциальные кредиторы по возможности благоприятно оценили его долгосрочную платежеспособность и ликвидность. Это, с одной стороны, вопрос правдоподобной и рассчитанной на долгий срок политики, а с другой стороны, вопрос доверия. И то и другое связано между собой.

Принцип No-Bail-Out кодифицирован:

1) в исключении денежного государственного финансирования со стороны Центрального банка;

2) в положении, что государства-участники и сообщество не несут ответственности за их взаимные долги.

Этот принцип имеет три адресата:

– Государственные должники. Они должны знать, что обслуживание и возврат долгов являются исключительно их делом.

– Реальные и потенциальные кредиторы. Они должны предоставлять кредиты, сознавая, что за соответствующим государственным должником нет другого поручителя или гаранта.

– Национальная и международная общественность. Она должна критически смотреть на финансовую деятельность государств и своевременно доводить до общественности ее неправильное развитие.

Ожидаемое дисциплинирующее и устрашающее влияние принципа No-Bail-Out на финансовую политику государств-членов зависело, однако, от того, что принцип (1) был достоверно разъяснен и исполнялся и что (2) государства-должники не только понимали заключенную в нем угрозу, но и достаточно рационально ориентировали на него свою финансовую политику. Сомнения в этом имелись, особенно в Германии. Поэтому в 1996 г. по настоянию Германии появился дополнительный стабилизационный пакет с автоматическими санкциями.

Судьба тогдашнего стабилизационного пакета и проходящие с 2010 г. жаркие дискуссии вокруг фондов спасения, евробондов и монетаризации государственного долга показывают, что высказывавшиеся в девяностые годы сомнения Германии были справедливыми.

И сегодня можно сказать, что Маастрихтский договор был хорошо продуман. Положения по национальному банку и государственным финансам создают общую осмысленную конструкцию. Она гибкая, но стабильная и не содержит концептуальных пробелов. Но если отпадает один элемент, потому что отдельные члены, сообщество или Центральный банк не придерживаются договорных установок, то система больше не является стабильной.

Самым простым при этом является случай, когда одна или несколько стран не соблюдают установок по твердой финансовой политике, но в остальном они действуют в соответствии с договором: тогда потенциальные кредиторы, однажды наложив санкции на эту страну, добьются путем отказа или сильного удорожания кредита консолидации. К этому механизму санкций принципиально относится также то, что при необходимости нужно будет мириться с неплатежеспособностью или реструктурированием долга несолидного государственного должника.

Но если реакция на такое нарушение правил смягчит или отменит принцип No-Bail-Out, то выпадет также и решающая гарантия в структуре Маастрихтского договора, и вся система может выйти из строя. Огромные политические нажимы, которые могли здесь проявиться и с 2010 г. уже проявлялись, показывают, к сожалению, что Маастрихтский договор – это мера на период хорошего развития, пока не будет возможности добиться точного соблюдения его положений 30.

Сущность таких международно-правовых договоров такова, что их положения нельзя оспорить в исковом порядке, если партнеры по договору сами этого не делают. Многократные поражения немецких истцов в федеральном конституционном суде очень ясно свидетельствуют об этом.