Процесс аристократическо-буржуазного синтеза в британском консерватизме завершился при Р. Солсбери (1830–1903), который в отличие от Б. Дизраэли представлял родовую знать. Это обстоятельство подчеркивало всю глубину и основательность процесса. По иронии истории консервативные лидеры часто продолжали дело своих былых противников. Так было с Дизраэли, который упорно боролся против Пиля, а затем во многом следовал по его стопам. Так случилось и с Солсбери, который начинал свою политическую деятельность в качестве противника Дизраэли. Правда, конфликт между ним и Дизраэли не приобрел характера священной войны; прагматичный аристократ быстро примирился с выскочкой, цолучив место в его кабинете. Вместе с тем Солсбери проделал эволюцию от непримиримой консервативной позиции к более умеренной. В 1858 г. он писал: «При новых обстоятельствах перемены вредны»{133}. Но уже в 1867 г., в период избирательной реформы, он уже не отвергал возможности изменений: «Дух нововведений всегда должен существовать… Две силы (т. е. прогресс и сохранение. — Авт.) дополняют друг друга; паралич одной из них делает другую опасной»{134}. При этом предпочтение он все же отдавал сохранению.
Путь реформ таит в его глазах слишком много опасностей. Поэтому нужно остерегаться значительных уступок, всегда стоять на страже «закона и порядка»; главная функция правительства — «подавление мятежей», арсенал средств против внутреннего врага практически не отличается от средств борьбы против врага внешнего{135}. Таковы суждения «раннего» Солсбери. Затем его тон становится мягче, хотя в глубине души он продолжает оставаться сторонником твердого курса. Главное же заключалось в том, что аристократ Солсбери глубоко осознал необходимость классового союза с буржуазией. Буржуазия, рассуждал Солсбери, ведя за собой рабочий класс, воспользовалась плодами победы над аристократией. Но вскоре пролетариат отбился у нее от рук, стал действовать самостоятельно.
По отношению к рабочему классу Солсбери стоял на более жестких позициях, чем Дизраэли. Если для последнего классовый конфликт — патологическая, но поддающаяся лечению болезнь в сущности здорового социального организма, то Солсбери оценивает Ситуацию более пессимистически: классовый конфликт — неотвратимая реальность. В его суждениях о рабочем движении нередко прорывается неприкрытая классовая ненависть. В год Парижской коммуны Солсбери писал: «Конфликт между социализмом и существующей цивилизацией должен быть борьбой не на жизнь, а на смерть. Раз эта борьба началась, один из противников должен погибнуть»{136}.
Антисоциалистические взгляды Солсбери органично сочетались с антидемократическими убеждениями. Права господствующего класса он обосновывал социал-дарвинистской аргументацией, рассматривая его как продукт естественного отбора. Главную опасность демократии он видел в том, что она неизбежно ведет к преобладанию низших классов, а следовательно, к «насилию, корыстолюбию, исключению культурных и состоятельных людей из политической жизни, в то время как жизнь и деятельность индивида попадет под неограниченную власть тирании большинства»{137}.
Солсбери считал нереалистичными надежды Дизраэли на то, что искусное политическое руководство позволит консерваторам обратить себе на пользу демократические тенденции{138}. Спорил он и с другим политиком-аристократом Р. Черчиллем (отцом У. Черчилля), выдвинувшим в 80-х годах идею «торийской демократии» и призвавшим консервативную партию расширить свое влияние на рабочих.
Жесткая имперская политика консерваторов привлекла в их лагерь сильную и активную группировку либеральной буржуазии во главе с радикальным либералом Д. Чемберленом. Вместе со сторонниками Чемберлена к консерваторам примкнули и остатки старой вигской олигархии, видевшей в консервативной партии более надежную опору в борьбе против рабочего и национально-освободительного движения.
Все это служило предвестником новой ситуации, в которой предстояло действовать консерватизму в грядущие десятилетия.
На страже буржуазного миропорядка
Переход капитализма в империалистическую стадию значительно ускорил превращение консерватизма в одну из «разновидностей общебуржуазной политики»{139}. Соответственно все очевиднее становилось его превращение в разновидность общебуржуазной идеологии.
Это влекло за собой ряд существенных последствий. Консерватизм оказался перед необходимостью более тщательно приспособиться к меняющейся социальной среде. Стало невозможным не считаться с тем, что на новом этапе важным инструментом политики буржуазии как господствующего класса стал буржуазный реформизм. Растущую угрозу консерватизму слева несло с собой набиравшее силу организованное рабочее движение. В то же время правее консерватизма стало складываться течение, получившее впоследствии наименование правого радикализма и представлявшее собой одну из форм реализации свойственной империализму тенденции к «реакции по всей линии»{140}.
Оказавшись в сфере притяжения различных полюсов, в том числе и под влиянием революционного рабочего движения, консерватизм все чаще прибегал к сложным маневрам. В ходе дифференциации сложились его основные типы, сохранившиеся в общих чертах до настоящего времени.
Разумеется, внутреннее разнообразие было присуще консерватизму и раньше: об этом, в частности, уже шла речь выше. Берка невозможно спутать с де Местром, Гизо с Меттернихом, Дизраэли с Доносо Кортесом. К дело не только в национальной специфике, но и в качественных, типологических различиях.
Однако прежде в основе таких различий лежало разное соотношение феодально-аристократических и буржуазных элементов в консервативной политике и идеологии. Теперь, когда консерватизм стал разновидностью общебуржуазной политики, критерий, определявший различия, изменился. У всех консерваторов сформировалась единая цель — отстоять классовое господство буржуазии. Все они выступали в принципе за использование в интересах достижения этой цели более жестких методов, чем те, которые предлагали и к которым прибегали либералы. Однако степень жесткости может быть разной и в пределах политики консерватизма. Разным может быть также сочетание жестких и более гибких форм реализации власти господствующего класса.
Это, разумеется, не исключало преемственности между течениями в консерватизме — в прошлом и настоящем. Так, реформистский консерватизм начала XX в. сохранил генетическую связь с либеральным консерватизмом прошлой эпохи. В то же время он уже располагал солидной буржуазной социальной базой, которая видела в консерваторах более надежных защитников своих интересов, чем либералы. Консерватизм этого типа вел борьбу с либералами на их поле, вторгался в их заповедные зоны, отнимая у них их собственную клиентуру. Его важной отличительной чертой стало стремление пустить корни в растущем и крепнущем рабочем классе{141}.
Более тесно был связан с прошлым консерватизм традиционалистского типа. Поэтому в новых условиях ему приходилось труднее. Значительную часть его сторонников составляла та часть землевладельческой аристократии, которая хуже приспособилась к капиталистическим методам ведения хозяйства, зажиточные и средние крестьяне, а также ремесленники и мелкие торговцы, особенно страдавшие от структурных изменений, вызванных быстрым развитием капиталистических отношений. В пределах возможного консерваторы-традиционалисты отстаивали старые ценности и общественные устои. В Англии сторонники этого течения судорожно цеплялись за отжившие политические институты вроде палаты лордов. Их германские собратья планировали преобразовать всю страну на прусский лад, ликвидировав, в частности, всеобщее избирательное право, заменив его ограниченным, сословным. Итальянских консерваторов, в свою очередь, привлекал прусско-германский образец государственного устройства: собственную монархию они считали «слишком либеральной» и т. д. Однако в быстро меняющемся мире их усилия не давали существенных результатов. Отсюда свойственная многим идеологам этого течения крайняя степень исторического пессимизма.
