Поэтому, наверное, потерпевший Чубайс так долго не решался прийти в суд на слушания о покушении на самого себя. Хотя его с нетерпением ожидали, во-первых, присяжные, во-вторых, зрители, в-третьих, подсудимые.
Вопреки заведенному правилу ходить за свидетелем приставу, приглашать Чубайса в зал суда отправился сам прокурор. Он шёл за ним, ступая привычно твердо, а возвращался на цыпочках, бочком, пружинисто подпрыгивая, то ли от благоговения, то ли от страха перед высочайшей особой. За прокурором по пятам следовал представитель Чубайса Гозман, он двигался крадучись, пригнувшись, демонстрируя раболепие и восторг. Охранник Чубайса, человек с песьей головой, хватательные способности которого не мог замаскировать даже безупречный костюм, уже давно сидевший в зале, изучая степень агрессивности публики, грозно и тревожно зыркнул в сторону зрителей. И появился он – Чубайс. Чубайс шел неестественно прямо, свекольно-красный, напряженный весь, и шея, и макушка, и спина всё застыло в нём в ожидании чего-то. Чего он так напряжённо ждал: пинка? плевка? окрика? Ох, тяжело им даются встречи с народом. К трибуне Чубайс подошел, как к эшафоту, при полном безмолвии зала.
Судья медовым голосом попросила потерпевшего Чубайса перечислить свои анкетные данные, как того требуют судебные правила: домашний адрес, свободное владение русским языком и прочие личные мелочи. Но вот национальностью потерпевшего судья не поинтересовалась, хотя прежде этот процедурный вопрос фигурировал в протокольных расспросах всех потерпевших и свидетелей. О национальности Чубайса судью, очевидно, информировали заранее, и уточнений ей не потребовалось.
Прокурор вдохновенно приступил к допросу: «Скажите, пожалуйста, Анатолий Борисович, кем Вы работали в марте 2005 года?».
Чубайс, отчего-то наливаясь вдруг отечной синевой, ответствовал величественно: «Председателем правления компании РАО «ЕЭС России».
Прокурор елейно: «Скажите, пожалуйста, работали ли Вы в Правительстве Российской Федерации и в какой должности?»
Чубайс велеречиво: «С 1991 по 1998 год я работал на должностях министров, заместителя Председателя Правительства, главы администрации Президента».
Прокурор: «Расскажите, что произошло 17 марта 2005 года».
Чубайс приступил к воспоминаниям, всем своим обликом показывая, насколько горьки они: «17 марта я, как обычно, выехал на работу с помощником и водителем. Поехали по обычному маршруту, выехали на Митькинское шоссе. Раздался удар, взрыв, хлопок. Я в тот момент уткнулся в мобильный телефон и не смотрел на дорогу. Удар был настолько сильный, что машину приподняло, сильно отбросило, сверху посыпалась обшивка и части салона. Уши заложило. Переднее стекло покрылось трещинами. Но водитель, он очень опытный, удержал машину. Я не понял, что произошло, но понял, что это был удар – взрыв. Мой помощник Крыченко, он человек опытный, служил в ФСБ, понял, что произошло. Он сказал водителю: уходим, гоним. А я подумал, что при таком ударе у нас может быть что-то повреждено, и поэтому сказал: уходим, но не гоним. К счастью, машина могла двигаться. Благодаря Дорожкину мы продолжили движение. И в какой-то из этих моментов Сергей Крыченко сказал, что слышит звук пуль. Я не знал, что такое звук пуль, поэтому я и не очень понял, что это такое. Честно говоря, мне было трудно поверить, что посреди бела дня обстреливают из автомата… У меня в голове это не очень уложилось. Доехав до Минского шоссе, мы свернули налево. Машина двигалась дальше. Стало понятно, что это серьезное дело, это не авария. Это реальный обстрел, реальный взрыв, и мы вспомнили, что у нас же есть еще одна машина, которая за трассой следит. И я сказал: Сергей, звони сразу туда. Он стал звонить. Мы дозвонились как-то не сразу, спросили: «Что там?» - «Автоматные очереди, стрельба». – «Раненые есть?» - «Нет». – «Убитые есть?» - «Нет». Ну слава богу. Значит, все живы. Ну, я стал звонить к себе в РАО «ЕЭС», заместителю по безопасности. Дал команду немедленно подключиться к расследованию по горячим следам, помочь милиции. Тут обрушился такой страшный шквал звонков. Я успел жене позвонить, понимал, что когда узнает – будет паника, истерика. Она слышала взрыв: «Что случилось?» – «Ничего страшного. Все в порядке. Все живы, едем домой». Дочери успел позвонить, а сыну уже не успел позвонить. Друзья потом мне звонили, буквально десятки, сотни звонков были. Мы продолжали движение, не на полной скорости, но километров 60-70 машина шла. Когда мы доехали до МКАД, там видно стало, что из-под колеса справа густой черный дым идет. Да, где-то по дороге Крыченко резервную машину вызвал на смену. И мы доехали до съезда на Ленинский проспект, остановились у поста ГАИ, и я пересел в другую машину. И на этой машине я доехал до работы».
Судебный зал был тих и внимателен. Наверное все, как и я, сопоставляли сказываемое Чубайсом с уже слышанным в суде от других потерпевших, от тех же водителя и помощника Чубайса, которые были в те минуты рядом с ним. О том, что машину приподняло и отбросило, это четырехтонную-то бронированную глыбу, слышали здесь впервые. То, что помощник Чубайса Крыченко звонил в машину сопровождения, чтобы узнать про раненых и убитых, тоже было новостью. Ведь еще совсем недавно сам Крыченко и охранники из машины сопровождения в этом зале уверяли суд, что друг с другом не знакомы, откуда ж им телефоны знать. У зрителей нарастал азарт, как у жены, когда она слушает оправдания изменника-мужа, и ждет не дождется где и на чем подлец попадется.
Прокурор бесхитростно: «Анатолий Борисович, опишите эту Вашу дачу или дом в Жаворонках, как он выглядит?».
Чубайс неожиданно замялся: «Двухэтажное строение, там у нас такой заборчик вокруг дачи есть, высотой, не знаю, два метра, может, чуть больше. Сделан из чего? Ну там металлические опоры, и плиты между ними вбиты, по-моему, бетонные, если я правильно помню».
Описание впечатлило зрителей, многие помнили по телевизору четырехметровый чубайсовский «заборчик».
Прокурор: «Известны ли Вам функции охранников из Мицубиси?».
Чубайс: «Это машина ЧОПа, у которого с РАО договор на охрану. Их функции – начиная с контроля за дорогой и кончая боевыми ситуациями, в которых мы оказались».
Боевые ситуации?! Да это же как раз то, от чего, как черти от ладана, открещивались охранники Чубайса, убеждая суд, что они охраняли лишь бумаги и имущество РАО «ЕЭС» и присматривались к мусору на дорогах, но функций охраны САМОГО не выполняли и были практически безоружными. Зал молча мотал на ус полезшие, как шило из мешка, противоречия в показаниях главного потерпевшего.
Прокурор: «Ранее Вам приходилось в таких ситуациях находиться?»
Чубайс задумался: «Под обстрелом – нет».
Прокурор: «В РАО «ЕЭС» Вы на какой машине приехали, на той, в которую пересели?»
Чубайс, не выходя из задумчивости, роняет: «Нет-нет. Я приехал на той, на которой я выехал, это БМВ».
У зала перехватило дыхание: Чубайс настаивает, что приехал в РАО на той машине, на которой выехал, - как утверждали на следствии, в первом суде и он сам, и его водитель с помощником. И только потом, уже на втором суде, когда допросили водителя сменной машины Тупицына, выяснилось, что Чубайс приехал в РАО на другой машине – на Тойоте Лендкрузер. Благодаря роковой правдивости Тупицына, всем троим пришлось признаться в лжесвидетельствах. Так что, Чубайс возвратился к первоначальным показаниям?
Судья тихо шепчет Чубайсу, очень тихо подсказывает, да разве от современных диктофонов утаишься, всё слышат, и это услышали, и это записали: «Вы, по-моему, у поста ГАИ пересели…».
Прокурор тоже всполошился: «Вы сказали, что Вы у поста ГАИ пересели…».
Чубайс спохватывается: «Да-да, пересел. Вот на Тойоте и приехал, в которую пересел».
Прокурор, с облегчением вздохнув, переходит к следующему вопросу: «Видели ли Вы повреждения на Вашей машине после случившегося?».
Чубайс оскорбел лицом: «Ну да. Честно говоря, меня тянуло посмотреть. Первое, что бросается в глаза, – капот. А капот, как известно, не бронированный. Развороченный металлический след от крупного осколка. Уж не знаю, чем стреляли. Он как бы разворотил, вскрыл капот. Это наиболее видимая часть. Ну, фары разбиты, подфарники разбиты, бампер полуоторван. А правая сторона, она вся могла сильно простреливаться. Причем, что мне бросилось в глаза, что следы-то в основном даже не столько по стеклам, а по стойкам, а стойка, как известно, - самая слабая часть у бронированных машин. Один из следов пуль, ну как раз прямо у Сергея в висок, точно. Он впереди сидел. Если бы стойка не выдержала, непонятно, что бы было. Следов от пуль много с правой стороны. И потом там повело кузов, волновой он стал. Даже, собственно говоря, восстанавливать нельзя было после этого машину. У нее вид был такой - убедительный вполне».
Кого заботила убедительность вида расстрелянного БМВ, Чубайс не сказал. Ясно лишь одно: кто-то серьёзно тревожился, насколько убедительно выглядит расстрелянным и подорванным БМВ. Не могла не броситься в глаза несоразмерность того, что Чубайс видел и слышал на месте происшествия, с масштабом повреждений его броневика. Как он мог не слышать выстрелов, если экспертиза повреждений БМВ, которую огласил прокурор перед присяжными, насчитала 12-14 выстрелов по машине, сделанных с расстояния 10-12 метров. Нападавшие, выходит, подошли к машине, и, не торопясь, осыпали броневичок градом пуль. Весь вопрос: где, когда и как они это сделали, если ни один свидетель, кроме пассажиров броневика, не подтвердил обстрела БМВ?
