— А я знаю тебя, парень. Мы с тобой встречались несколько лет тому назад здесь же.
— Да, да, несколько лет тому назад здесь же встречались! — воскликнул Лева.
— Тебя куда-то отправили тогда со всей массой? — спросил другой, похожий на Троцкого.
— Да, меня отправили, я попал на станцию Тайга на лесозаготовки, потом на строительство в Прокопьевское, потом на Беломорский канал, потом за Полярный круг, на строительство Туломской гидростанции, потом меня освободили.
— Ну, а что же потом? — спросил, улыбаясь, лысоватый.
— Потом, после убийства Кирова, меня, как и многих других, снова арестовали, и вот привезли сюда.
— Ну, нам все известно, что творится на воле. А ты остаешься все таким же верующим?
— Да, остаюсь. Для меня Христос всего дороже.
— Все это чепуха, — уверенно сказал похожий на Троцкого. — Вопросы политической борьбы — это самое основное. Мы, старые коммунисты, открыто боремся за правду. Мы не можем смотреть спокойно, в каком ужасном положении находится наше крестьянство, в какой нищете, и как за его счет и армии заключенных ведется все строительство и развитие страны.
— Да вы что же, все эти годы были здесь? — спросил Лева.
— Да, здесь, вон в том корпусе, где находятся политические. Нас не пускают в лагеря, и среди всех вас, уголовников, мы тоже не хотим быть.
— Да, но как же вы попали в этот коридор? — спросил Лева.
— Нас, видимо, пересылают в политизолятор, — ответил лысоватый. — А тебе, парень, посоветуем все-таки бросить свою религию. Это ни к чему. Вот сидели в том корпусе два ваших брата-баптиста, их привезли из лагеря, где они работали на шахтах. Эти шахтеры надумали там везде проповедовать Христа. Их предупреждали, побуждали замолчать, они же открыто и в столовых, и в бараках, и, спускаясь в шахты, проповедовали Евангелие, призывая людей, как это у вас называется, покаяться.
— Что же, их осудили и дали новый срок? — спросил Лева.
— Да, их осудили, но нового срока не дали. Их расстреляли.
Больше эти политические не стали разговаривать с Левой, а пошли гулять по коридору, оживленно что-то обсуждая между собой.
Больно, очень больно стало на сердце у Левы, когда он услышал весть, что двое их братьев приняли мученическую смерть ради Христа. Стефана оплакивали мужи благоговейные и похоронили, но кто оплакивал и кто похоронил этих мучеников? Ни семья, ни их родные и близкие верующие не знали об их конечной участи. Господь знает их имена, и Он воздаст им. Они победили кровью Агнца и словом свидетельства своего, и не возлюбили души свои даже до смерти (Откр. 12, 11).
Не раз еще Лева видел этих двоих политических гуляющими по коридору. Ни с кем из заключенных они не разговаривали; не разговаривали они больше и с Левой. Лева не решался подойти к ним и спросить, кто они. Троцкисты, или зиновьевцы, или бухаринцы? Знал только о них то, что они коммунисты.
«Если бы не Господь был с нами, когда восстали на нас люди, то живых они поглотили бы нас, когда возгорелась ярость их на нас — воды потопили бы нас, поток прошел бы над душою нашею. Прошли бы над душою нашею воды бурные».
Псал. 123, 2-5
Находясь в карантине, Лева и другие с нетерпением ожидали дня, когда их отправят в тот лагерь, где надлежит отбывать срок. Заключенные только и говорили о том, где лучше быть. Большинство мечтало о сельскохозяйственных лагерях, где и работа полегче, и чистого, свежего воздуха больше, и при сборах урожая картофеля и других культур так или иначе все бывают сыты.
Периодически приходили люди и спрашивали различных специалистов, отбирали подходящих себе, и они, даже не окончив карантин, направлялись спецэтапом туда, где они были нужны: на стройку или на производство.
Прибывали новые этапы, среди них были и верующие. Петя Фомин и Лева всегда расспрашивали вновь прибывших и отыскивали среди них родных во Христе.
Днем выводили на работу во двор. Водили на работы и вне распреда. В большинстве случаев это была чистка снега, дорог, железнодорожных путей. Заключенные на эти работы тли с радостью. Хотелось подышать свежим воздухом. Прогулки, которые давали, когда камеру не выводили на работу, были так коротки, а люди, находившиеся в заключении несколько месяцев, явственно чувствовали, что без свежего воздуха они слабнут, лица становятся бледными, без краски румянца.
Выходил на работу и Лева — чистить снег. Казалось, это была самая легкая работа, но сидка в тюрьме, недостаточное питание, отсутствие тренировки сказывались, и он удивлялся на себя, как он быстро уставал и лопата становилась тяжелой. Как ни напрягал Лева силы, одышка и слабость нарастали. «Да, тюрьма не красит человека, — думал он, — а что впереди?» Он вспомнил, как пять лет назад, покинув этот знаменитый распред, он попал на тяжелые работы и перенес страшное горнило испытаний, из которого только Господь вывел его здоровым и бодрым. А теперь что будет? Вместе с Петей Фоминым все свои беспокойства и заботы они в молитве рассказывали Господу и верили, что Он силен провести их и долиной тени смертной.
Лева по-прежнему, по многолетней привычке, по утрам записывал в маленькую самодельную книжечку памятные стихи на день из Слова Божия. Библии, Евангелия ни у кого не было, но в сердцах, на полотняных скрижалях сердца у каждого верующего были записаны чудные места из Книги книг — Библии, и в беседе братья всегда делились ими, как самым драгоценным.
Лева часто записывал все тот же один золотой стих: «Вес заботы ваши возложите на Него, ибо Он печется о вас». Легко, спокойно было на сердце, неизвестность не тяготила, у руля жизни Господь, Он знает, как и что, и без его воли и волос с головы не упадет.
Стали готовить большой этап. Их переместили в одну большую светлую камеру, туда же направили отобранных из других коридоров. Среди них были и братья. Радостные встречи, объятия, поцелуи. Среди братьев Лева особенно сблизился с москвичом Ильей Григорьевичем Лапшиным. Это был статный, крепкий мужчина лет сорока. Радостно улыбаясь, он расположился на нарах около Левы.
— Рассказывай, брат, кто ты, откуда? — спросил он.
— Я из Самары, — сказал Лева. — У нас много братьев арестовали.
— У нас, в Москве, тоже арестовали и из евангельских и из баптистов. Из баптистов взяты сестра Шалье, Жора Слесарев и другие. Да, сейчас по всем городам, везде, везде много взято наших братьев и сестер.
— Пришло время испытания для народа Божьего, — сказал Лева, — Вот я ехал сюда в столыпинскм вагоне с нашим дорогим братом Николаем Александровичем Левинданто.
— О, я слышал о нем. Как он — бодр, здоров? — перебил Леву собеседник.
— Он бодр и здоров, — сказал, несколько грустно улыбнувшись. Лева. — Но вот только он думает, что нашему братству и вообще делу Божьему приходит конец, и настроение в этом отношении у него нерадостное.
— Нет, нет, так думать нельзя! — убежденно сказал Илья Григорьевич. — Период испытаний пройдет, и мы еще должны работать в винограднике Господнем.
Илья Григорьевич расспрашивал Леву о его жизни, о жизни и трудах его отца, и попросил домашний адрес Левы, говоря, что Господь силен вывести их на свободу, а он хотел бы посетить Самару.
Лева охотно дал адрес и сказал, что его пана будет, конечно, очень рад познакомиться с ним. Леве особенно нравилось, что брат Лапшин оптимистически настроен и так же оптимистически смотрит в будущее, и эти испытания нисколько не сломили его. Лева видел в нем искреннего, преданного делу Божьему брата, который страдал за Христа и готов был идти за Ним, куда бы Он ни позвал.
Становилось теплее, солнце пригревало, и снег стал таять. Скоро, скоро будет тепло и наступит весна. Вес люди любят весну и с нетерпением ждут ее, а заключенные особенно. Когда тепло, солнечно, легче быть в заключении, хотя тоска по дому, по родному краю и несколько возрастает,
Прошли врачебную комиссию. Все так же вереницей подходили «зэки» к врачебному столу, все так же-быстро врачи прикладывали трубочку к области сердца, слушали легкие и, взглянув на общий вид стоящего перед ним человека, сообщали сидевшему рядом писцу условное обозначение категории, и он вписывал его в формуляр заключенного.
И вот опять обыск, конвой принимает этап, опять та же станция Мариинск, телячьи красные вагоны и путь… Куда? Это заключенным знать не полагалось. Одно было ясно: поскольку этап был большой и к тому же подобраны наиболее здоровые люди, — следовательно, везут на большое и важное строительство.
Все то же. Тот же паек сухой соленой рыбы, та же жажда воды, та же вонючая параша у двери.
И наконец этап прибыл. Вывели из вагонов. День стоял яркий, солнечный. Вблизи виднелся небольшой городок, а кругом горы, покрытые зеленым хвойным лесом. Этот городок — Тимертау. Этап прибыл в Горную Шорию, местность в Западной Сибири.
