Но уж совсем не банален описанный Кордонским механизм межсословного распределения государственного бюджета, увязывающий функции государства и, соответственно, статьи бюджета с выделением ресурсов сословиям, которым положено эти функции выполнять. А каждое сословие претендует на многие функции и соответственно «тянет» на себя ресурсы из многих статей бюджета. Полученный в результате «борьбы за существование» суммарный бюджетный ресурс определяет место в сословной иерархии. Своего рода рейтинг ресурсного успеха и, как следствие, властных возможностей. Последние предопределяют допустимые амбиции в сборе сословной ренты с нижестоящих и обязанности по сдаче сословного налога вышестоящим сословиям.
Так формируется социальная структура, где каждый получает «по чину» за выполнение того, что положено, то есть за служение. Вот такой общественный договор! Деньги здесь исполняют роль распределяемого ресурса вместо натуральных ресурсов в социалистическом мире. А так вполне знакомая картина, описанная, кстати, тем же Кордонским в прежние времена[5].
Впрочем, новая роль денег обозначила значительный эволюционный скачок, так как деньги, полученные по бюджетно-сословному распределению и в результате сословного «бизнеса» (снятия ренты), дают возможность обогащаться, делать деньги из денег, открывают доступ к ресурсам в других странах и даже позволяют интегрироваться с зарубежными экономическими субъектами и институтами. В советских условиях это было невозможно, так как натуральные ресурсы могли обмениваться только внутри страны, а промежуточный их перевод на «твердую валюту» для заграничного обмена был монополизирован верхушкой властной пирамиды.
Впрочем, и иные операции с деньгами были невозможны, так как операции производились с ресурсами. А «ресурсное государство напоминает соты: множество разграниченных ячеек, через границы которых идут ресурсные потоки. Ресурсы в момент пересечения границ превращаются в товары и деньги. Ячейки вложены друг в друга, и самая большая ячейка государство. Границы между ячейками необходимы для организации учета потока ресурсов и контроля за ними. Ведь для справедливого распределения необходимо разделить население, отрасли и регионы на группы-ячейки сообразно их важности для достижения великой цели»[6].
Революция начала 90-х годов ликвидировала великую цель, разрушила сотовую структуру, освободила (либерализовала) деньги от властного контроля, объявила главной и единственной ценностью прибыль и разрешила делать все, что ведет к обладанию денежными ресурсами и их накоплению. Это называлось «рынок», но на самом деле вначале он охватывал только тот узкий сегмент, где ранее произведенные ресурсы превращались в деньги. А затем «рынок» расширился на сферы простого передела добывания ресурсов из недр и на сферу услуг. Тогда как «получатели ресурсов, особенно базовые институты государства, такие как вооруженные силы, силовые структуры, образование, здравоохранение, регионы, социальные группы бюджетников, оказались одновременно и вне ублюдочного рынка, и вне распределения ресурсов. Они вынуждены были заниматься сначала перераспределением запасенных ранее ресурсов, а потом их расхищением»[7].
Описанный Кордонским процесс формирования сословий это реакция социальной системы на взрывное нарастание энтропии, ответ, возвращающий систему в зону устойчивости, к состоянию равновесия. Западные общества, переживая аналогичные обстоятельства, искали и находили свои ответы и выстраивали институты распределения и контроля, исходя из своих культурных традиций. В России историческая память подсказывает конструкцию сословий как наиболее знакомую, понятную и естественную.
* * *
Факт хождения в стране полновесных денег радикально поменял социальный ландшафт по сравнению с советским мироустройством. Этого факта недостаточно, чтобы назвать общество рыночным (хотя это осознают немногие), но оно уже не чисто распределительное. По крайней мере, потому, что наличие денег конституирует такую форму деятельности, как «бизнес».
По определению бизнес нацелен на получение прибыли и не имеет никакого отношения ни к служению, ни к получению ресурсов как вознаграждение за служение. Но это в языковой реальности. На самом деле ярлык «бизнесмен» в нынешние времена присваивается и тем, кто идет на риск, берет кредит, покупает технологию и сырье, выпускает продукцию, продает ее за деньги, и тем, кто так или иначе получает свою долю от распределяемого государством ресурсного «пирога», неважно, в денежной форме или в натуральной для последующей продажи.
Симон Кордонский различает две эти бизнес-категории и называет вторую служивую коммерсантами, рассматривает ее как протосословие, выводит ее генезис от купеческого сословия имперской России и прослойки «толкачей» в советские времена. А вот в языковой общепринятой (то есть социальной) реальности предприниматели и коммерсанты не различаются. Все они (см. первый абзац предисловия) считаются и считают себя бизнесменами, озабоченным приращением и сохранением денег, хотя первые классические рыночные субъекты, а вторые часть распределительной сословной системы. Первые должны действовать по критерию максимизации прибыли, а вторые по критерию служения. Но Дух денег[8] таков, что стремится охватить и захватить как можно больше адептов, и он кодирует удобные ментальные конструкции, в которых совмещается, казалось бы, несовместимое: деятельное желание «делать деньги» и искреннее стремление служить сословным богам.
Так возникают оксюмороны типа чиновники-капиталисты, генералы-риелторы, губернаторы-помещики, милиционеры-авторитеты и т. д. Российские условия и традиции оказались благодатной почвой для распространения парадоксальных совмещений несовместимого, и к настоящему времени они стали казаться настолько нормальными, что вписались в неписаные сословные правила. Поэтому уже нет ничего удивительного, когда агенты титульных сословий например, правоохранительного, судейского или чиновного одинаково рьяно служат Мамоне и несут свое сословное служение. И только изредка какие-то экстраординарные обстоятельства приводят к обнаружению и публичному порицанию каких-нибудь «оборотней в погонах» или «нечистоплотных взяточников».
На самом деле таков сегодняшний порядок вещей. Он порождается нерасчлененностью в расхожем понятии «бизнес» глубоко различных смыслов и практик обогащения и служения. Это корневое понятие в его российской интерпретации порождает свой язык, в котором производные понятия типа «прибыль», «капитализация», «бонусы», «активы», «конкуренция» и пр. проецируются на сословное мироустройство и в конечном счете перерождают в умах людей образ сословия в образ корпорации. А сословные правила, и прежде всего «брать по чину», становятся элементами «корпоративной культуры».
В ходе формирования капитализма многие страны переживали нечто подобное, и, так как любые констелляции сословного и корпоративного нерациональны, неэффективны и неконкурентоспособны, в обществах возникали социальные желания расчленить и развести два эти мира. Наряду с гигантской и длительной работой над формированием сводов формальных правил, регламентов, законов в процессы разделения вовлекались религиозные и моральные институты. В разные времена в Европе, США, Японии и других странах этому способствовали церковь, религиозная этика, культивация чувств справедливости, национальной гордости, корпоративной / сословной чести, общественного долга, приверженность к порядку и дисциплине, апелляция к семейным ценностям и т. д., и т. п.
Россия впервые в своей истории столкнулась с этой проблемой, и наш язык даже не приспособлен к ее адекватному описанию: в будничной речи мы чаще всего обозначаем сложный социально-культурный комплекс, о котором идет речь, просто коррупцией. И в своем простодушии полагаем, что с ней надо бороться заклинаниями и наказаниями. Хотя заклинания представляют собой риторические фигуры и языковые игры, а наказания не приводят ни к вразумлению, ни к острастке. Кто-то может сказать, что на Руси издавна одно и то же воруют.
Да, так было и есть: если ресурсы распределяются, то кто-то их пытается стащить тайком, осознавая, что это грех. Здесь же речь идет о другом небывалом. Тотальная смена сословной ментальности на корпоративную. Совмещение долга сословного служения с предпринимательством в ходе сбора сословной ренты. Осознание своего места в сословной вертикали вместо предпринимательского индивидуализма. Подчинение вышестоящим и подавление / крышевание нижестоящих вместо конкуренции. Возникновение чувства собственника по отношению к казенному-государственному, рейдерского мотива по отношению к чужому-частному. Здесь что-то делается тайком не по причине морального чувства, а для большей эффективности. Здесь, как кажется, нет места аномии, но есть активно наступающая «номия» ощущение, что так и должно быть. Что же касается степени греховности происходящего, то об этом не говорят. Не говорят, потому что в языке нет соответствующих различений, а нет различений… см. первый абзац.
