Ну и как тут нормальному человеку, глядя на все это, не отчаяться и не впасть в уныние?
* * *
Однако, как известно, человек предполагает, а Бог располагает. И, когда Он располагает, все начинает происходить не по логике.
Вот кучмовские пацаны, в свое время, тоже предполагали. В Администрации Президента любимая шутка была: «Этот народ все перетерпит. Если он голодомор перенес и не восстал, то уж нас точно терпеть будет вечно». И где они теперь, эти кучмовские пацаны? Спасибо, что живы остались.
Так что будем надеяться на Русского Бога. Ведь отцы Церкви давно объяснили, что значит терпеть и прощать обиды. «Когда вы прощаете обиды, — говорили они, — вы передаете право на месть Богу. А Он разберется с вашими обидчиками гораздо круче, чем вы можете себе даже и представить».
Так что будем смиренно ожидать Дня Божиего Гнева. Кстати, представляю, как в этот День наварятся ГАИшники, штрафуя нынешних хозяев жизни за превышение скорости на трассе Москва — Шереметьево-2.
Существует ли социальное расслоение в современной России?
Вот сосед прикинулся банкиром,
Пьет «Клико», к валютным ездит дамам,
Правда, Сартра путает с сортиром,
А Ван Гога путает с ван Даммом.
Вот другой сосед — тот люмпен неприличный,
Бедный Йорик, жертва пьяного зачатья,
Для него Бодлер с борделем идентичны,
Ну а Рэмбо и Рембо — родные братья.
Тимур Шаов
Тезис Л.И. Брежнева о новой исторической общности — «советском народе» — в российской прессе уже лет десять-пятнадцать изображают как некий анекдот, стоящий в одном ряду с «экономной экономикой», «развитым социализмом» и т. д. и якобы изобличающий начетничество и тупость советских коммунистов и их вождя. Но как раз этот тезис совсем не глуп и во многом сохраняет свое значение до сих пор.
В семидесятые годы в Советском Союзе, так сказать, «окончательно» сложилось бесклассовое и, так и подмывает вымолвить, «бесстроевое» (совсем не случайно это слово пришло в голову Войновичу) общество — и притом бесконечно далекое от общественных идеалов анархистов, марксистов и революционных социалистов. Классов в нем не было не потому, что, мол, интересы всего общества стали сильнее классовых интересов и классы слились в единое целое, и не потому, что хозяйственная и трудовая деятельность якобы стала у всех почти тождественной по типу, а совсем по другой причине. Дело было в том, что к тому времени в советском обществе не осталось никакой сколь-нибудь значимой солидарности: ни в малой ячейке трудового коллектива, ни в рамках предприятия, ни по отношению к людям сходных профессий, ни в профессиональных сообществах. Расцвел прямо-таки махровый индивидуализм.
И спустя четверть века в России и большинстве других бывших советских республик положение практически не изменилось — несмотря на кардинальные перемены в отношениях собственности и на колоссально увеличившуюся поляризацию доходов.
У нас по-прежнему нет никакого рабочего класса — вместо него имеется абстрактная совокупность людей рабочих профессий. Ведь как ни определяй классы: в связи ли с отношениями людей в сфере собственности, по месту ли в системе разделения труда, в зависимости ли от личных доходов или же как-то иначе — без своей основы, то есть без классового самосознания, они существовать не могут. А у почти каждого рабочего в России вместо этого имеется лишь осознание узко понимаемой личной выгоды, часто дополняемое неким патриотизмом и государственничеством. Нет у них ни коллективизма, ни локальной (внутри предприятия, цеха, лаборатории и т. п.), ни глобальной (между предприятиями, профессиями — внутри России и за ее пределами) солидарности. В самом деле, не называть же коллективизмом панический страх потерять работу, который приводит к почти непрерывному внутреннему согласию лизать задницу начальству.
Это доказывают примеры массового поведения. Так, участие широких масс населения в играх финансовых «пирамид» было довольно-таки осознанным.
При этом каждый понимал, что выиграть можно только за счет проигрыша большинства других. Зато случаи действительных проявлений солидарности в рамках одного предприятия чрезвычайно редки, а примеров эффективной солидарности между работниками разных предприятий почти нет (удается вспомнить разве что шахтерские забастовки).
Разительный контраст с этим поведением демонстрируют рабочие в западных странах. Даже не забираясь в далеко отстоящую от нас политическую культуру самых развитых стран, можно привести примеры польской «Солидарности» в восьмидесятые годы, румынских и албанских отчасти успешных протестов против непопулярного экономического курса в девяностые годы и стихийного народного восстания в Аргентине. Можно определенно сказать, что солидарность и коллективизм для западного рабочего — это базовые «инстинкты». А в России рабочие в большинстве поддержали приватизацию начала девяностых (почти каждый безосновательно надеялся что-то выгадать от нее), никак не отреагировали на залоговые аукционы, безропотно (точнее, все, что они делали, так это роптали в своем кругу и вздыхали) снесли дефолт 1998 года.
* * *
Но в России нет и класса капиталистов. Российские собственники и богачи точно так же индивидуалистичны и легко предают абстрактный для них классовый интерес в пользу надежд на сиюминутную личную выгоду. Например, когда начались работы по созданию закона о рекламе, ни одна из заинтересованных частных структур не поддержала предложения о выработке единых позиций, более того, все они отвергли предложения о помощи в лоббировании выгодных рекламодателям и рекламным агентствам законодательных положений. Каждый либо имел свои частные отношения с Кремлем, либо надеялся их приобрести. Довольно глупо, что эти «полужуравлиные» отношения представлялись им жирной синицей в руках, зато инфраструктурные, то есть более надежные, механизмы закона представлялись угрозой текущей выгоде, а будущая возможная выгода от этих механизмов казалась чем-то эфемерным и утопичным. Тут наши собственники трогательно совпали с неимущими массами, которые в свое время поддержали ваучерную приватизацию, а не приватизацию с именными чеками, так как ваучеры — в отличие от именных чеков — позволяли собой свободно торговать, да и просто давали возможность немедленно получить за себя «живые деньги».
Стереотипы поведения наших новых богатых разительно отличаются от стереотипов поведения западных капиталистов. Наши новые богатые нацелены в первую очередь на «роскошное потребление» и конкурирующую его демонстрацию. Но и здесь они не только повторяют традиционные архаичные формы, описанные Вебленом в его «Теории праздного класса», а выработали нечто свое. Например, наши богатые такие же толстяки, как и бедные в Америке. И причина этого одна и та же: и те и другие просто-напросто обжираются. Только бедняки в Америке едят сравнительно недорогую пищу, а наши богачи — дорогую. Можно сказать, что они перешли с традиционного для России стандарта в 150 граммов мяса во втором блюде на массовый американский четырехсотграммовый стандарт. Еще один пример, обрисовывающий их нравы, дает рассказанный Татьяной Эрнестовной Шлихтер анекдот о разбогатевшем мальчике из деревни, который строит многоэтажный дом, предусмотрительно отводя в нем место для коровы.
С интеллигенцией в России дела обстоят точно таким же образом. Она также не имеет навыков и инстинктов классовой и внутрикорпоративной солидарности и постоянно проявляет сиюминутно-недальновидный индивидуализм того же самого типа, что и наши новые богатые и новые бедные. Самым характерным примером служит развитие дел в кинематографии в конце восьмидесятых — начале девяностых. Почти все кинематографисты дружно возжелали тогда выйти из-под крыла государства и приватизировать отрасль — каждый в тайной надежде, что уж он-то выплывет и еще дополнительно преуспеет благодаря своей талантливости, ну а всякие там бездари — что ж, пусть тонут. И многие, не стесняясь, высказывали эти идеи вслух. В итоге же в большинстве выплыли совсем не те, которые так рассчитывали обогатиться. Здесь кроме эгоцентризма и святой веры в заслуженное награждение таланта при рыночных отношениях проявилось и глубокое непонимание ими «концентрического» характера всякой творческой деятельности. Если нет поддержки государства, то никакое искусство не может быть по-настоящему живым и экономически эффективным без, во-первых, удовлетворительного существования не только гениев и талантов, но и — что важнее всего — просто ремесленников, набивших руку, и, во-вторых, без сети фанатов-поклонников с развитыми инфраструктурами, включающими как минимум ежегодные съезды и конференции, периодические любительские и профессиональные журналы, систему клубов и т. п.
