Университеты становились рассадниками свободомыслия, а количество «красных» даже в Голливуде к концу 1940-х гг. достигло таких масштабов, что сенатору Маккарти всерьез пришлось заняться этим делом. Интеллектуалов периодически ставили на место, но и без них обойтись было невозможно.
Реакция 1990-х гг. перевернула многое. Отступление интеллектуалов от своих традиционных ценностей наблюдалось по всему миру. После 1989 г. у великого множества людей возникло ощущение, будто история окончена, а, следовательно, науке и искусству остается только одна задача — развлекать и ублажать победителей. Но все же ситуация в России оказалась по-своему исключительна. На Западе, даже в эпоху неолиберализма, никому не приходило в голову публично отказаться от того, что составляет суть творчества. На Востоке же крах советской системы полностью освободил интеллектуалов от химеры совести. Ведь вместе с официальной советской идеологией потерпела крушение вся существовавшая в обществе система этических норм, включая даже диссидентскую этику.
Ценности поколения 1960-х гг., доминировавшие до конца 1980-х, ушли в прошлое. Их заменили не новые ценности, а новые соблазны. Именно они заполнили образовавшийся вакуум, став, по сути, единственным мотивационным фактором. Либеральная публицистика заявляла, что настало время с корнем вырвать интеллигентские традиции и утвердить идеалы мещанства. Именно мещанство работает и двигает вперед прогресс, интеллигенты же двести лет только болтали и ставили палки в колеса власти. Деятели культуры торопились стать частью новой элиты, пренебрегая не только своими менее удачливыми коллегами, но и требованиями собственного ремесла. Они радостно принялись восхвалять законы денежного обмена, забыв, что даже во времена европейских буржуазных революций делать это публично было не принято. Великий художник Давид не писал картины, героизирующие труд лавочников. Он изображал гражданские добродетели древних римлян, с которых лавочникам предстояло брать пример.
Власть нередко изображали в героическом виде и поэтизировали. Даже власть жестокую и тираническую. Многие красивейшие монументы воздвигнуты в честь правителей, мягко говоря, не отличавшихся гуманностью. Фараоны стремились увековечить избиение пленников. Лондон буквально набит статуями генералов, выигравших какую-нибудь маленькую войну с малоизвестным африканским племенем. Но ни одного памятника не поставлено героям биржевых спекуляций.
Мещанин не может быть предметом поэзии. Брокеры и лавочники антиэстетичны. А чиновники — тем более. И если они господствуют в обществе, отсюда не следует, что их можно представить в качестве идеала. Западная буржуазия всегда понимала это. Но в России, где не сложилась настоящая буржуазия, новые хозяева жизни искренне верили, что их узкий «профессиональный» взгляд на мир и есть образец для всех и вся. До классового интереса им подняться было не дано. В лучшем случае, они могли заботиться об «имидже».
Что из этого получается, рассказал Виктор Пелевин: «Черная сумка, набитая пачками стодолларовых купюр, уже стала важнейшим культурным символом и центральным элементом большинства фильмов и книг; а траектория ее движения сквозь жизнь — главным сюжетообразующим мотивом. Точнее сказать, именно присутствие в произведении искусства этой большой черной сумки генерирует эмоциональный интерес аудитории к происходящему на экране или в тексте. Отметим, что в некоторых случаях сумка с деньгами не присутствует прямо; в этом случае ее функцию выполняет либо участие так называемых «звезд», про которых доподлинно известно, что она у них есть дома, либо навязчивая информация о бюджете фильма и его кассовых сборах. А в будущем ни одного произведения искусства не будет создаваться просто так; не за горами появление книг и фильмов, главным содержанием которых будет скрытое воспевание кока-колы и нападки на пепси-колу — или наоборот»[55].
Между тем обнаружилось, что деятели культуры, бросившиеся в объятия банкиров, оказались так же бесполезны для капитализма, как и для сопротивления ему. Точнее, они были бесполезны в качестве творцов, их работа утратила этическое и эстетическое измерение. Зато они на первых порах показались ценным приобретением для элиты с точки зрения пропаганды. И чем больше были их реальные творческие заслуги в прошлом, чем более порядочными людьми они зарекомендовали себя в предыдущей, советской жизни, тем ценнее они становились в качестве сообщников для любого злого дела.
В обмен на премии и награды люди произносили речи, угодные тем, кто эти награды давал и премии спонсировал. Начальники и спонсоры менялись. После появления в Кремле Владимира Путина некоторые представители официальной культуры даже скромно намекали, что с Ельциным они немного ошиблись. Удивительно лишь то, что многие из тех, кто охотно пошел в услужение новой пропаганде, в советские времена ни за что не согласились бы на подобную роль. Разумеется, разное время, разные соблазны. Порой люди, геройски проявляющие себя на фронте, дрожат, услышав окрик начальника. Так и в эпоху Ельцина обнаруживалось, что многие, твердо и жестко отвергавшие соблазны советского официального признания, потеряли всякое человеческое достоинство, увидев первую «штуку баксов». Впрочем, и советские соблазны отвергались далеко не всеми.
Перед нами трагедия шекспировского масштаба. Однако в отличие от Макбета, никто из посетителей фуршетов и презентаций не видел за своим столом призраков и не пытался отмыть руки от крови. Они не признавали за собой даже маленькой доли вины за кровь, проливавшуюся в Чечне, за голодающих сельских учителей, за детей, оставшихся беспризорниками. И дело не в том, что представители официальной культуры самолично не убивали и не грабили. Макбет видел призраков до тех пор, пока в нем еще жил прежний герой. В нашем случае люди вполне успешно умудрились по капле выдавить из себя гражданина.
ПОСЛЕВКУСИЕ
Разрыв между либеральной интеллигенцией и властью наметился лишь в начале 2000-х гг., да и то по инициативе самой власти. Во времена Путина известные имена и прежние заслуги уже ценились гораздо меньше, нежели в администрации Ельцина, во многом еще жившей советскими стереотипами. К тому же сами либеральные интеллектуалы сделали все, чтобы подорвать свою репутацию, утратить моральный авторитет и доверие среди населения. Кремль предпочитал работать с профессионалами от пропаганды, принадлежавшими к новому поколению. С другой стороны, окружение Путина никого не отторгало. Оно было готово и дальше подкармливать лояльных интеллектуалов, только не оказывая им ни особого внимания, ни уважения.
Эта новая ситуация полностью соответствовала ситуации периферийного капитализма и авторитарной политической системы, которую сами же либералы с энтузиазмом строили. Однако теперь многие из идеологов оказались не у дел. А советская ностальгия по вполне понятным причинам ценилась в обществе дороже, нежели рассуждения о западной свободе. Те, кто согласились с изменившимися правилами, получили возможность выступать на кремлевских концертах и фотографироваться рядом с президентом. Тем, кто пытался требовать большего, власть отвечала раздраженным безразличием.
Обиженная либеральная интеллигенция протестовала, но в очередной раз обнаружила вокруг себя вакуум. Ни призывы к защите демократических свобод, ни пророчества о грядущей диктатуре не находили в обществе отклика. Многочисленные ущемления прав граждан, внезапно обнаруженные вокруг себя высоколобыми критиками кремлевского режима, давно уже являлись повседневной практикой для основной массы населения. А конституция, которую они призывали защищать, была построена на крови и родилась в 1993 г. из государственного переворота.
Беда либеральных критиков Путина была не в недостатке фактов или слабости аргументов, а в том, что самим ораторам уже никто не верил. Тем, кто приветствовал кровавый переворот в 1993 г., трудно было теперь разоблачать бескровный ползучий переворот, осуществлявшийся Путиным. Деятелям, не замечавшим на протяжении десятилетия систематической подтасовки результатов голосования, нелегко было доказать гражданам, что отмена выборов будет большой бедой. Тот, кто десять лет подряд публично называл собственный народ быдлом, вряд ли мог теперь рассчитывать на симпатию масс.
Между тем культурная ситуация менялась. Преодолев шок перемен, общество начинало понемногу приспосабливаться к новым условиям и находить все более эффективные средства для самосохранения и сопротивления. Власть начала испытывать очевидный дефицит интеллектуальных кадров: приходилось работать либо с людьми, репутация которых сформировалась во времена советские, либо с карьеристами, не имеющими никакой репутации. Для того чтобы создать себе имя, надо трудиться.
