Р. Замураев: Следующий вопрос будет немножко объемный. Небольшая вступительная часть. Вы позволите, ваша честь?
Эксперт: Можно я ещё добавлю к тому, о чем я говорила. Отвечая на этот ваш вопрос – он действительно сложный – я хочу такую мысль развернуть. Я о ней вначале говорила. О том, что, да, я написала, что этот текст является проектом закона. Раз это закон, то этот текст официально-деловой. Я об этом говорила. Но в данном случае текст построен так и выбраны такие языковые средства, что он строгим текстом, соответствующим жанру закона, не является. Здесь есть такие выражения, я их приводила, слова и выражения, которые содержат эмоционально-экспрессивную окраску. И этот предлагаемый проект Закона имеет больше языковых особенностей не столько официально-делового стиля, сколько публицистического. Может быть, из-за этого как раз. Из-за того, что…
Р. Замураев: Эмоциональные оценки все-таки в третьей части содержатся, а не в первых двух.
Эксперт: Ну и здесь тоже есть, почему. Посмотрите. Да, есть. Есть, по-моему, как же. Вот… И поэтому…
Р. Замураев: В первых двух частях, где эмоциональные оценки есть? Я попрошу привести.
Эксперт: Сейчас посмотрим… (долгая пауза). Например, раздел, где речь идет о неотвратимости действия Закона. Статья 19. «Если Президент или члены Федерального Собрания попробуют уклониться от наказания или предварительного заключения, определенного этим Законом, то они признаются особо опасными преступниками и подлежат немедленному наказанию согласно ст.18 этого Закона».
И ещё. «Если исполнительный орган власти России по любым причинам в течение месяца не приведёт в исполнение приговор по ст.19 настоящего Закона, то обязанность его исполнения ложится на каждого гражданина России и её иностранных друзей. Им дается право действовать в отношении этих преступников самостоятельно любыми способами, в любой точке мира». На мой взгляд, вот в этой статье 20 неявно, но в подтексте эта эмоциональность выражена, что каждому гражданину России дается право действовать в отношении этих преступников самостоятельно любыми способами и в любой точке мира. То есть как это может восприниматься?
Р. Замураев: В Уголовном кодексе тогда то же самое, что вы говорите, «скрытая эмоциональность»?
Судья: Так, я этот вопрос снимаю, поскольку мы не анализируем Уголовный кодекс.
Эксперт: Да.
Р. Замураев: Хорошо. Немножко длинный вопрос. Три судьи Курского областного суда, проанализировав тот же материал, что и вы, сделали вывод, цитирую:
«Как следует из спорного фрагмента выступления Бочкова В.Б., в нем отсутствуют призывы о присвоение каким-либо лицом или органом полномочий судебной власти, а содержатся лишь предложение о введении Суда народа, о предоставлении права народу, избирателям решать судьбу избранных ими депутатов в зависимости от результатов их деятельности. При этом в выступлении отсутствуют призывы к осуществлению данного права избирателей вне зависимости от положения законодательства. Напротив, в выступлении прямо указано, что необходимо установить новую ответственную власть, ответственную перед народом систему государственной власти, краеугольным камнем которой будет Закон «О суде народа России…». Тем самым предлагается ввести суд народа законодательным путем, то есть путем совершения законных действий. Предложение Бочкова о передаче народу части полномочий судебной власти является по существу предложением об изменении основ конституционного строя (ст.10 Конституции РФ). Однако в силу абзаца «2» подпункта «в» ФЗ «О противодействии экстремистской деятельности» к экстремистской деятельности относятся призывы к совершению действий, направленных лишь на насильственное изменение основ конституционного строя». Всё.
И трое судей, толкуя эти законодательные проекты, не увидели в этом материале никакого формирования «негативного, неуважительного» отношения к Президенту и членам Федерального Собрания. Признаете ли вы, что выводы анализа данных законодательных проектов судьями резко отличаются от ваших выводов?
Прокурор: Ваша честь, разрешите…
Судья: Так, я снимаю этот вопрос.
Прокурор: Эксперт не обязана знать эти решения судов.
Р. Замураев: Я только что ей процитировал. Девятый вопрос.
Судья: Напомню, мы допрашиваем эксперта только по данному ею заключению и не предлагаем анализировать какие-то другие документы…
Адвокат Корольков: У нас закон один в государстве, а судебная практика разная, да?
Судья: Да, конечно.
Адвокат Корольков: Так не должно быть у нас.
Эксперт: Ну, я хочу сказать о том, что в начале вашего вопроса было упоминание о каком-то спорном фрагменте. Вы прочитали фрагменты других экспертиз, с которыми я не знакома. Кроме того, там есть упоминание об экстремистской деятельности. Когда мне задавали вопросы, вынесенные на экспертизу, слово «экстремизм», «экстремистская деятельность» нигде не профигурировали. То есть мне не было задано конкретных вопросов о том, допустим, представлен ли в этом тексте каким-то образом, содержательно или эмоционально, экстремизм. Когда я давала свою экспертизу, я тоже этим понятием не оперировала. Нигде в моей исследовательской части слова «экстремизм» нет. Это второе. И третье, я уже говорила о том, что текст может быть интерпретирован по-разному. Я тоже как исследователь, как читатель имею право на свое понимание, на свое представление содержания, структуры и особенностей эмоционально-экспрессивного воздействия...
Р. Замураев: Спасибо. Десятый вопрос.
Эксперт: ...Потому что я обладаю необходимой квалификацией.
Р. Замураев: Признаете ли вы, что совокупные знания о законах, различных правах и обязанностях, правовых отношениях между гражданами и государством, умение применять эти знания на практике и изучение действующих законов и их проектов относятся к области знаний юриспруденции, а не к области знаний лингвистики?
Эксперт: Хорошо, попробую я ответить, хотя этот вопрос напрямую к содержанию текста, который я анализировала, не имеет отношения. Этот вопрос не по тексту.
Р. Замураев: Вы признаете, что это проект закона?
Эксперт: Да, конечно, я признаю. Сейчас я отвечу на этот вопрос. Я уже говорила, я думала, что в принципе уже ответила. Да, я не являюсь специалистом в области судебной лингвистики или криминальной лингвистики, у меня более широкая специальность. Я филолог вообще. Филолог по определению – это человек, который умеет работать с текстом. «Филио» - любовь, «логос» - слово. Филолог, буквальный перевод, - «любитель слова». Самая главная квалификационная характеристика филолога, вы можете ее прочитать в наших нормативных документах, которые определяют уровень подготовленности выпускников, - это умение работать с разными текстами, с текстами разных жанров и текстами разных стилей. В том числе и с текстами официально-деловыми, и законами, и с текстами публицистическими. Ну, конечно, преимущественно художественными, поскольку мы ориентированы на специальность русский язык и русская литература. И тем не менее как филолог я могу дать достаточно квалифицированную оценку любого текста, любого жанра и стиля. Подчеркиваю, учитывая, разумеется, мои читательские восприятия. Ведь у нас, например, в современной лингвистике так. Кроме понятия «текст» в последние десятилетия интенсивно вводится понятие «дискурс». И наш анализ носит дискурсивный характер. Дискурс – это текст плюс экстралингвистические факторы. Именно дискурсивный анализ обусловливает множественность интерпретаций текста, художественного либо какого-то другого. Субъективность анализа появляется там, где есть эмоционально-экспрессивные языковые средства. То есть множественность интерпретаций большей частью, конечно, свойственна текстам художественным и текстам публицистическим. Дискурс – это текст плюс экстралингвистические факторы. Под экстралингвистическими факторами многое подразумевается. Прежде всего, конечно, читательские установки. Когда я анализировала этот текст, мои читательские установки определены вопросами, которые мне заданы. То есть мне дано определенное задание, вопросы, и я на них конкретно отвечаю. Отвечаю по возможности объективно, разумеется, ориентируясь на семантику языковых средств, ориентируясь на мои теоретические знания о структуре и содержании текста вообще, об основных текстовых категориях. Но не исключено, я об этом говорила не раз, что здесь и мои субъективные оценки и отношение выражаются тоже. Поскольку я тоже читатель и могу этот текст воспринимать как-то индивидуально, по-особенному. И кроме этих читательских установок к экстралингвистическим факторам относятся и возрастные особенности, и так называемые гендерные особенности, сейчас очень много в науке об этом говорится, потому что восприятие текста, например, читателем-мужчиной или читателем-женщиной будет разным. Женщина воспримет этот текст более эмоционально-экспрессивно. К экстралингвистическим факторам также относятся и наши культурные предпочтения, особенности нашего мировоззрения, и общественное сознание тоже оказывает влияние на восприятие текста. Наверняка этот текст мог бы быть по-разному прочитан в разные эпохи. Сейчас или, скажем, в конце 80-х - начале 90-х годов он воспринимался бы иначе. И таких примеров очень много. Например, мне легче приводить примеры из области художественной литературы. Мы знаем, что одни и те же произведения прочитываются по-разному. Например, изменились наши отношения к тем произведениям, которые были классикой советской литературы. Или по-разному сейчас прочитываются и нами воспринимаются произведения Островского, там, где изображается купечество. Отношение было негативным, сейчас отношение изменилось, потому что развиваются рыночные отношения, рыночная экономика. Сами писатели не очень любят об этом говорить, но вспомните, как по-разному воспринимались произведения Ивана Сергеевича Тургенева. Ведь Тургенев мастер тайной психологии, и он ориентировался на умного, догадливого читателя, поэтому он своему читателю все не разжевывал, многое было как раз в подтексте. И обижался, когда читатели прочитывали в его тексте то, чего он, казалось бы, сам и не хотел сказать. В этом феномен и загадка любого текста, особенно публицистического и художественного, что хотелось сказать одно, а, как выяснилось, оказалось немножко иначе. Эти разночтения связаны как раз с концептуальной информацией и с подтекстовыми оценками.
