Замысел же союзников являл полную противоположность наполеоновскому, но был более легковесным. Об этом можно судить по диспозиции, разработанной генералом Вейротером и утвержденной Александром I. Вейротер исходил из того, что французы, имея в строю всего 40–50 тыс. человек, будут оставаться абсолютно пассивными и полностью предоставят инициативу союзникам. Поэтому предполагалось, что войска П.И. Багратиона и И. Лихтенштейна на правом фланге скуют силы Наполеона, а основной удар нанесут четыре колонны (55 тыс. человек) с Праценских высот против левого фланга в районе Кобельниц – Сокольниц – Тельниц, а затем эти четыре колонны начнут согласованное движение в северном направлении в район Беллавиц – Шпаниц. Русская гвардия же оставалась в качестве резерва. В диспозиции ничего не говорилось о целях, к которым должна стремиться армия в случае развития успеха, лишь только можно предположить, что войска четырех колонн после выполнения первой задачи совершат десятиверстное обходное движение (конечно, соблюдая при этом равнение на головы колонн), зайдут во фланг неприятельской позиции и перережут Наполеону дорогу на Брюнн (заодно и на Вену), даже в одной из копий содержалась оговорка «о преследовании неприятеля в горы», а при успешном завершении дня Главная квартира должна была расположиться за г. Брюнном [55] . То есть все-таки предполагалось поражение Великой армии (только до какой степени?). Парадоксален другой факт – армия Кутузова действовала в центре союзной Австрийской империи, но у командования не имелось каких-либо достоверных ни агентурных, ни разведывательных сведений о Великой армии, а о замыслах противника судил крайне самоуверенный выскочка Вейротер, уже составлявший диспозиции сражений при Арколе и Гогенлиндене, т. е. для дел, с треском уже проигранных австрийцами. Военному человеку это очень сложно понять с точки зрения логики. Факт предательства или злого умысла со стороны Вейротера не находит подтверждения в источниках. Хотя абсолютно непонятно, как он вырвался на первые роли, как такому схоласту во многом доверили судьбу армии или почему военачальники (опытных людей все же было много и среди русских и австрийских генералов) не смогли ограничить его влияние. Можно лишь с большим трудом попытаться объяснить сложившуюся ситуацию политическими, придворными и карьерными моментами, ведущими свое начало как от русского, так и от австрийского дворов.
Вызывает особый интерес – каким образом эта диспозиция была доведена до начальствующего состава союзных войск! Высшие военачальники были собраны непосредственно перед сражением у Кутузова, примерно в два часа ночи 20 ноября (2 декабря). Вейротер зачитал русским генералам (Ф.Ф. Буксгевдену, Д.С. Дохтурову, М.А. Милорадовичу, И.Я. Пржибышевскому, А.Ф. Ланжерону, отсутствовал Багратион) диспозицию по-немецки. Правда, там находились и австрийские генералы. Если же рассматривать русских военачальников, то только Буксгевден являлся прибалтийским немцем, но, если верить мемуарам Ланжерона, а это один из немногих источников об этом совещании высшего состава, вряд ли даже он понимал, о чем докладывал Вейротер, остальные тем более, так как для них немецкий язык не являлся родным. Кутузов, задремавший во время чтения, «совсем заснул», а проснувшись, около трех часов ночи отпустил генералов поспать. После чего диспозиция за ночь была переведена К.Ф. Толем на русский язык, размножена рукописным способом, а роздана русским генералам в ограниченном количестве экземпляров лишь к 6–8 часам утра (по разным источникам) в день сражения. Фактически, командный состав не имел времени не только осмыслить, но и ознакомиться с ее основными положениями, ведь начало движения колонн по диспозиции было назначено на 7 часов утра.
Излишне говорить о схоластичности этой малопонятной диспозиции, об этом уже не раз писали все историки, касавшиеся сражения. В сущности, это был в лучшем случае план проведения маневров, а не генерального сражения. Но поскольку он был одобрен Александром I, все русские генералы приняли его как данность, которую уже нельзя было оспорить. Лучше других, видимо, это понимал главнокомандующий, который и решил продемонстрировать крепкий сон вместо бесплодных возражений. В этом, по словам известного русского военного теоретика Г.А. Леера, «и выразилась вся его оппозиционность плану». Отметим, во время совещания был задан только один вопрос Ланжероном, как он сам написал в мемуарах. Для наглядности и чтобы не быть голословным, приведем большой абзац из его воспоминаний, касающийся процедуры этого совещания: «...пришел генерал Вейротер, развернул на большом столе огромную, очень точную и подробную карту окрестностей Брюнна и Аустерлица и прочел нам диспозицию возвышенным тоном и с самодовольным видом, обнаруживавшими внутреннее убеждение в своих заслугах и в нашей бездарности. Он походил на профессора, читающего лекцию молодым школьникам; может быть, мы были действительно школьниками, но зато он был далек от того, чтобы быть профессором. Кутузов, сидевший и наполовину дремавший, когда мы собирались, кончил тем, что перед нашим отъездом совсем заснул. Буксгевден слушал стоя и наверно ничего не понимал. Милорадович молчал. Прибышевский держался сзади, и только один Дохтуров внимательно рассматривал карту. Когда Вейротер кончил разглагольствовать, то один только я просил слова. Я сказал: «Ваше превосходительство, все это очень хорошо, но если неприятель откроет наше движение и атакует нас близ Працена, то что мы будем делать? Этот случай не предвиден». Он лишь отвечал: «вы знаете дерзость Бонапарта; если бы он мог нас атаковать, он сделал бы это сегодня». – «Значит, вы не считаете его сильным?» – «Много, если он имеет 40 000 человек». – «В таком случае он идет к погибели, ожидая атаки с нашей стороны; но я считаю его слишком искусным, чтобы быть столь неосторожным, потому что если, как вы этого хотите и этому верите, мы отрежем его от Вены, то у него останется только путь отступления через горы Богемии. Но я предполагаю у него другую идею: «Он погасил огни, слышен сильный шум из его лагеря». – «Это потому, что он отступает или меняет позицию и, даже предполагая, что займет позицию у Тураса, избавляет нас от большого труда, и диспозиция остается та же» [56] . В последних словах Вейротер озвучил опасения сторонников партии «наступления», что Наполеон может сняться с позиций и отступить, поскольку во французском лагере перед полночью стали зажигаться большое количество огней и раздавался мощный гул (это французские солдаты приветствовали своего императора). Но последователи Вейротера зря боялись, что противник отступит, напротив, французы готовились и жаждали на следующий день сразиться с русскими.
Самое главное, что по утвержденной диспозиции силы союзников дополнительно растягивались на левом фланге, ослабляя середину расположения (там практически не оставалось войск) и абсолютно игнорируя возможность нанесения противником контрудара именно в центре их позиции, т. е. в месте, оказавшемся весьма уязвимом для возможного прорыва. В данном случае уместно привести замечания Ланжерона на диспозицию Вейротера: «Простого взгляда на карту и одного изложения диспозиции достаточно, чтобы каждый военный мог судить, насколько она была неосуществима и даже нелепа, имея противниками искусного полководца и его опытных помощников, умеющих маневрировать, как это следует на войне, а не на параде; противника, численно равного и сосредоточенного, нельзя растягивать фронт почти на восемь верст (два французских лье) от левого фланга до правого, не рискуя быть повсюду прорванным, что в действительности и случилось» [57] .
Конечно, можно предположить, если бы не противостоял русским генералам в 1805 г. Наполеон (а диспозицию нашим войскам составлял не австриец Вейротер), то, возможно, была бы совсем другая история и иной исход событий. Но, увы, в 1805 г. жил и действовал Наполеон. И он не собирался отступать и даже отсиживаться в обороне, это было ему абсолютно несвойственно, что он и доказал во время сражения. Стоит упомянуть, что как раз когда русские генералы в три часа ночи разъехались, чтобы хоть немного поспать, Наполеона разбудили, он отправился на аванпосты и тогда принял последние и очень важные коррективы в свой план действий, в частности усилил войска на своем правом фланге, против которого русские собирались нанести главный удар.
Около 6 часов утра 20 ноября (2 декабря) французские войска (почти все в парадной форме) выдвинулись на исходные позиции. На левом фланге поперек дороги на Брюнн расположились войска маршала Ж. Ланна (дивизии Л.Г. Сюше и М.Ф.О. Кафарелли), опираясь на лесистые холмы Моравии, особенно на бугор, прозванный солдатами-ветеранами Египетского похода «Сантон» (перевод с фр . – дервиш). Его занимал 17-й легкий полк, с приказом сражаться до последнего человека и ни в коем случае не оставлять этот стратегически важный пункт. Позади Ланна находилась гренадерская дивизия генерала Ш.Н. Удино, чуть дальше корпус маршала Ж.Б.Ж. Бернадотта, а еще глубже – императорская гвардия. Четыре кавалерийские дивизии под общим командованием И. Мюрата располагались между левым флангом и центром. В центре у деревень Пунтовиц и Гиршковиц были выдвинуты две дивизии (генералов Л.В.Ж.Л. Сент-Илера и Д.Ж.Р. Вандамма) из корпуса маршала Н.Ж. Сульта в направлении предполагаемого главного удара. Третья дивизия из корпуса Сульта (генерала К.Ж.А. Леграна) должна была побригадно защищать деревни Тельниц, Сокольниц и Кобельниц, Это была достаточно обширная местность, поэтому позади них для поддержки расположилась кавалерийская бригада генерала П. Маргарона. Чуть позднее в этот район для усиления из аббатства Райгерн подошли войска маршала Л.Н. Даву – только что прибывшие из-под Вены дивизии генералов Л. Фриана и Ф.А.Л. Бурсье, проделавшие накануне путь длиною 115 км. Причем непонятно, кто отдал приказ идти на помощь Леграну (Наполеон или это было самостоятельное решение Даву), поскольку с утра эти войска двигались к центру французской позиции.
