Первым представил аргументы подсудимый Квачков: «В прошедшем судебном заседании Карватко заявил о примененных к нему пытках. Поэтому сама постановка вопроса о допустимости доказательств, полученных под пытками, является кощунственной. А суд решил, что судебное расследование о пытках, причиненных свидетелю, для дела не имеет значения. На мой взгляд, оглашение перед присяжными доказательств, полученных под пытками, является вызовом российскому правосудию».
Затем свои доводы предъявил адвокат Квачкова Першин: «Свидетель Карватко объяснил, как его пытали, где его пытали. Он говорил, что меры насилия применяли не только к нему, но и к его семье. Согласно статье 75 УПК РФ, показания этого свидетеля, полученные при применении насилия, не могут являться допустимыми».
Подсудимый Миронов начал с того, что: «Нельзя в суде зачитывать показания, подписанные рукой свидетеля, обожженной милицейскими окурками…», но тут же был перебит судьей, которая сначала встревоженно переспросила: «Что Вы сказали, Миронов?» и, не дожидаясь ответа от Миронова, возмущённо продолжила: «Все Ваши литературные изыскания, Миронов, не подходят к судебному процессу!».
Миронов пожал плечами, не понимая, за что такая отповедь: «Хорошо, Ваша честь, я буду исправляться. Так вот, чтобы понять причину появления таких показаний Карватко, надо разобраться, кто и с какой целью его похитил, держал в Твери, заставлял подписывать ложь. Если мы поймем цель, которую ставили похитители, пряча Карватко в тверской тюрьме, это будет гораздо важнее сегодня, чем все остальное».
Судья недовольно поморщилась: «Применяя литературные изыскания, Миронов, Вы растворяете в них юридически значимые факты. Вот Вы упражняетесь в изящности речи и упускаете юридические основания дела. В том, что Вы сказали, отсутствует процессуальная мысль».
Миронов бесхитростно удивился: «Окурки, потушенные о человеческую кожу, мешок на голову, приковывание наручниками… – я не считаю это литературными изысканиями, Ваша честь».
Тогда адвокат Михалкина заговорила с судьей на юридическом языке без «литературных изысканий»: «Прошу суд обратить внимание на юридически значимые факты. Согласно статье 75 УПК РФ, доказательства, полученные с нарушением Уголовно-процессуального кодекса, недопустимы. Карватко здесь на суде свидетельствовал, что он для получения ложных, нужных следствию показаний подвергался насилию, пыткам и другим действиям, унижающим человеческое достоинство. Таким образом, была грубо нарушена статья 9 УПК РФ, которая прямо говорит о том, что никто из участников судебного процесса не может подвергаться насилию, пыткам, другому жестокому или унижающему человеческое достоинство обращению.
Найденов с адвокатом Котеночкиной активно поддержали позицию своих коллег. Подсудимого Роберта Яшина судья по-прежнему не пускает на заседания, лишая его права на защиту.
Обратив благосклонный взор в сторону обвинения, судья изготовилась слушать, что имеет против пыток на следствии прокурор с адвокатами Чубайса. Самое поразительное, что те – и прокурор, и адвокаты Чубайса – ничего не имели против пыток и насилия на предварительном следствии.
Прокурор даже ухмыльнулся: «Я внимательно выслушал показания Карватко и сделал единственный вывод: никакого похищения не совершалось, никаких пыток не применялось и все показания Карватко давал сугубо добровольно. Например, я спросил: когда Вы оказались в Твери? Он путался, говорил: то ли 21-го, то ли 22-го. А согласно детализации телефонных переговоров, звонок с его телефона зафиксирован с адреса его местожительства. Другой звонок – 24-го числа – с улицы Житной в Москве. Что находится на улице Житной? Министерство внутренних дел. Зачем Карватко был в МВД? Не знаю, но главное, в это время он не был в Твери!».
Першин, Квачков, Миронов возмущенно вскакивают с мест. Миронов: «Его телефон – он что, вшит в голову Карватко?! Это его телефон был в МВД, а сам Карватко был в Твери!».
Прежде чем судья подоспела на подмогу прокурору, Першин тоже успел уличить обвинителя: «Прокурор вводит суд в заблуждение, Ваша честь! Карватко не говорил, что его телефон был при нем! Я в письменном виде предъявлю свои возражения, я Вам это покажу!».
Судья гневно нависла над адвокатом: «Першин! Вы предупреждаетесь за то, что угрожаете суду. Вы сказали: «Я вам покажу!».
Першин объясняет, что он собирался показать судье вовсе не то, о чем та подумала. Судейское кресло перестает яростно скрипеть, и прокурору вновь дают слово.
Прокурор, победоносно поглядывая на подсудимых: «Что касается секретных тюрем, в которых якобы содержался Карватко, то я на прошлом судебном заседании вовсе не отрицал, что свидетель находился в тверском изоляторе. Но вопрос – как он туда попал и когда из него вышел?».
Не выдержал, возмутился Квачков: «Господин прокурор, Вы лжете прямо у нас на глазах!».
Но судья зорко сторожит честь прокурора и объявляет в ту же секунду: «Суд постановил: за оскорбление прокурора удалить Квачкова до конца заседания».
Квачков выходит под конвоем судебных приставов, бросив прокурору в лицо что-то гневное, но нераслышанное в зале. Зато до слушателей донесся горделивый прокурорский ответ: «Вы еще найдите такого прокурора!».
После небольшого перерыва в заседании прокурор, из тех, кого еще надо поискать, продолжал представлять доказательства того, что Карватко добровольно и чистосердечно давал показания на следствии вопреки его собственным признаниям суду о принуждении, шантаже и пытках: «Что касается якобы изъятия телефона у Карватко, то 27 марта ему дали позвонить родственникам с телефона следователя. Ну и что? Это вовсе не означает, что у него изъяли телефон. Но это означает, что Карватко никто не похищал. Это было не похищение, это скорее похоже на программу защиты свидетеля. Если Карватко считал, что в его показаниях на следствии что-то записано не так, то у него было право исправить это. Карватко нам поведал, что он от сотрудников милиции не прятался и встречался с полковником Корягиным неоднократно. Какой же здесь страх?! Если полковник Корягин так насолил Карватко, то Карватко надо было бежать куда глаза глядят, но он же не убежал! Я настаиваю, что все следственные действия с Карватко были законными и прошу огласить показания этого свидетеля на следствии!».
Замешательство, воцарившееся в зале, заразило даже судью. Представить похищение свидетеля милицией с целью выбивания из него нужных показаний как программу защиты этого свидетеля – о таком в российской судебной практике до сих пор никто не слыхивал. Действительно, надо еще поискать такого прокурора…
И эта юридическая что называется «новелла» вмиг овладела умами адвокатов Чубайса.
Шугаев, главный представитель интересов бывшего главного энергетика страны, начал издалека: «Суд правильно обратил внимание на то, что мы должны оперировать юридически значимыми фактами. Вот появился сейчас новый факт, что Карватко жгли руки, надевали ему мешок на голову. О чём это свидетельствует? О том, что Карватко подвергался серьезным угрозам, но это были угрозы со стороны защиты. Карватко просил защитить его, и это была программа защиты свидетеля! Объективных доказательств, что на Карватко было оказано давление со стороны органов прокуратуры, не имеется. Прошу огласить все материалы в полном объеме».
Следом выступил еще один чубайсовский полпред - адвокат Коток: «Ходатайство защиты о признании показаний Карватко на следствии недопустимыми доказательствами не обосновано и подлежит отклонению, так как факты, изложенные в нем, не нашли своего подтверждения. Карватко показал, что в СИЗО его обследовал медицинский работник, но никаких фактов насилия установлено не было. Он просто просил защитить его от стороны защиты».
Последний в адвокатской чубайсовой компании на троих – Сысоев – и вовсе обрушил на свидетеля обличительный пафос: «Считаю, что обстоятельства, на которые ссылается сторона защиты, не нашли своего подтверждения. У Карватко было время обратиться в правоохранительные органы с жалобой на действия правоохранительных органов. А он этого не сделал! Значит, ничего не было!».
Судья глубоко и надолго задумалась. Ей действительно предстояло нелегкое дело выбирать из двух зол, второпях успевая взвесить, какое из них меньшее. Если признать показания свидетеля Карватко, добытые под пытками и шантажом в тюрьме, недопустимым доказательством, то придется признать также и то, что в России есть тюрьмы, где пытают и запугивают даже не подсудимых, а свидетелей. Если признать те же самые показания допустимым доказательством и закрыть глаза на то, что они добыты преступным путём, то такое признание влечёт за собой легализацию допросов с пытками и отбрасывает российскую судебную систему к временам инквизиции, когда щипцы и пламя развязывали языки самых несговорчивых обвиняемых, и их показания под пытками становились неопровержимыми свидетельствами самых фантастических преступлений вроде полётов на метле или плясок с чертями на Лысой горе. Это последнее зло судья и посчитала меньшим: «Суд постановил: огласить заявления и протоколы следственных действий, произведённых с участием Карватко».
