Основываясь на допросах свидетелей, ушедший с остатками разбитых белогвардейских частей за границу Соколов в 1925 году выпустил в Берлине книгу «Убийство царской семьи», где подробно воссоздал более-менее полную картину расправы в подвале Ипатьевского дома и уничтожения следов за городом, в глинистых ямах, наполненных грязной водой. Эта книга, выпущенная в «самиздате», имела хождение и среди ограниченного круга наших сограждан. Описание чудовищной ночи вызывало отвращение, прочитанному не хотелось верить, тем более, что автором был враг революции, белоэмигрант.
В советской исторической литературе избегали подробностей, связанных с убийством последнего русского царя и его семьи. Для этого использовали туманную, но спасительную формулу: расстреляны по решению президиума Уралсовета в связи с приближающейся угрозой захвата города белыми. Более того, сам факт убийства всей царской семьи был признан только в середине двадцатых годов. До этого времени слухи внутри страны на данную тему расценивались как антисоветская пропаганда и преследовались вплоть до расстрела. Известен случай, когда в 1920 году по обвинению в клевете были расстреляны несколько эсеров — за распространение слухов об убийстве большевиками царской семьи. Предполагалось даже в случае открытия злодейства обвинить в нем левых эсеров и организовать судебный процесс.
Но вот сенсация: кинодраматург и писатель Эдвард Радзинский, давно занимающийся историей Николая II, неожиданно обнаружил таинственно исчезнувшие в 1940 году листки, написанные для знаменитого русского историка М. Н. Покровского руководителем расстрела последнего русского царя и его семьи Я. М. Юровским через два года после кровавой драмы в Екатеринбурге. В 1927 году Юровский, названный историками Мельгуновым «самым отпетым преступником», а Сиднеем Гибсом — «хладнокровным палачом», передал в Музей Революции маузер и кольт, из которых он добивал членов царской семьи, метавшихся по подвальной комнате Ипатьевского дома. В хранилище этого музея попали и машинописные странички с рассказом о чудовищном преступлении. В 1940 году при невыясненных обстоятельствах все бумаги Юровского и оба револьвера были изъяты. По мнению некоторых исследователей, готовилась гигантская мистификация. Событиям в Екатеринбурге предполагалось дать новую трактовку, согласно которой справедливый приговор в отношении кровавого царя привел в исполнение простой русский рабочий, пролетарий. И статиста на эту роль подыскали — русского Ермакова. Уж больно невыгодно было выставлять личность Юровского Янкеля Хаимовича, выходца из семьи сосланного за кражу в Сибирь.
Странички, написанные Янкелем Хаимовичем для историка Покровского, не только воссоздают жуткие подробности бесчеловечной расправы над пятью беззащитными детьми, на глазах которых убили их родителей, но и прямо указывают источники, откуда поступило указание об уничтожении царской семьи. Вот они, эти строки: «16.7. была получена телеграмма из Перми на условном языке, содержащая приказ об истреблении Романовых. 16-го в шесть вечера Филипп Голощекин предписал привести приказ в исполнение. В 12 часов должна была приехать машина для отвоза трупов…»
Телеграмма пришла из Перми. Но ведь тогда пермские органы подчинялись Уралсовету, находившемуся в Екатеринбурге и, следовательно, не могли ему приказывать. Значит, приказ через Пермь шел из Москвы. От кого?
В 1988 году журнал «Урал» публикует каким-то чудом сохранившуюся рукопись В. В. Яковлева, которому была поручена уникальная по своей значимости политическая операция — перевозка бывшего царя и его семьи из Тобольска, в котором они находились с августа 1917 года, на Урал, в Екатеринбург. Яковлев был известным боевиком в революцию 1905–1907 годов, участвовал в нападениях на почтовые поезда, в которых перевозили ценности, крепко дружил со Свердловым. Именно ему, своему доверенному лицу, и поручил Яков Михайлович доставить царскую семью в Екатеринбург. С этой целью Яковлева срочно вызвали в Кремль, сформировали поезд специального назначения, придав ему автомобили и даже броневики. По всему пути следования от Москвы до Тюмени дали срочную телеграмму, предписывающую пропускать этот поезд вне всякой очереди и оказывать комиссару Яковлеву всяческое содействие. Яковлев справился с порученным ему нелегким делом, о чем председатель президиума Уралсовета Белобородов доложил телеграммой лично Свердлову. Это было в конце апреля 1918 года.
А 4 июля из Екатеринбурга в Москву по срочному вызову Якова Михайловича отбывает Голощекин. Назад он возвратился 12 июля. Смещается прежний комендант Ипатьевского дома Авдеев, который заменяется преданным и надежным Юровским. Янкель Хаимович сменяет значительную часть караула, во внутреннюю охрану вводит «интернационалистов» из числа бывших военнопленных, плохо знающих русский язык. Из посторонних лиц в дом допускается только Голощекин.
Почти неделю провели близкие друзья в приятных беседах. Все это время Голощекин жил на квартире Свердлова. Обсуждались варианты ликвидации царской семьи. В день возвращения из Москвы в здании Волжско-Камского банка заседал Уральский совет. Председательствовал Белобородов, когда-то служивший мальчиком на посылках у боевиков, возглавляемых Свердловым, пойманный ими на краже крупной суммы денег и расстрелянный в 1938 году соратниками. Уралсовет решает участь царя и его детей. Указание председателя ВЦИК исполнено — всех приговаривают к расстрелу.
Неоднократно нам жизнь доказывала, что все тайное непременно становится явным. Одной из сенсаций международного аукциона «Сотбис» стала вот эта адресованная секретарю Совнаркома Горбунову зашифрованная телеграмма от 17 июля 1918 года: «Москва, Кремль. Скажите Свердлову, всю семью постигла та же участь, что и ее главу. Официально семья погибнет в эвакуации». Телеграмма подписана Белобородовым. В 1990 году она воспроизведена журналом «Студенческий меридиан».
Точно так же, по нотам, были разыграны и остальные акты трагедии по уничтожению родственников царя. В течение двух недель всех их подвергли физическому истреблению, независимо от того, где они находились — в Москве, Петрограде, Перми, Екатеринбурге, Алапаевске. Учинив кровавые расправы, схоронили так, чтобы никто и никогда не нашел их останков. Все делалось одинаково, по одному сценарию.
Сотворив свое гнусное дело, убийцы, глядя на еще теплые трупы, начали грабеж. В Свердловском партархиве хранилась стенограмма встречи Юровского со старыми большевиками в 1934 году. Янкель Хаимович, в то время занимавший крупный пост в Москве (и это с его полутора классами образования), рассказывал, как после убийства царской семьи они, чтобы развлечься, надевали военные мундиры царя и весело маршировали. Много вещей и одежды было роздано родственникам подручных убийства. Некоей Голубевой, казначейше при исполкоме, Голощекин подарил пуховую подушку царицы и женские ботинки на пуговицах очень хорошей мягкой кожи. Не забыли и своих высоких покровителей в Москве. В белокаменную, кроме золота и бриллиантов, направили три вагона вещей царской семьи. В них потом блистали жены наркомов и члены их семей.
Тему причастности Свердлова к расстрелу царской семьи затрагивал и Троцкий. В его книге «Дневники и письма», вышедшей в 1990 году в Нью-Йорке, есть запись от 9 апреля 1935 года. «Белая печать, — пишет Лев Давидович, — когда-то очень горячо дебатировала вопрос, по чьему решению была предана казни царская семья… Либералы склонялись как будто к тому, что Уральский исполком, отрезанный от Москвы, действовал самостоятельно. Это не верно. Постановление было вынесено в Москве. Дело происходило в критический период Гражданской войны, когда я почти все время проводил на фронте, и мои воспоминания о деле царской семьи имеют отрывочный характер. Расскажу здесь, что помню.
В один из коротких наездов в Москву — думаю, что за несколько недель до казни Романовых, — я мимоходом заметил в Политбюро, что ввиду плохого положения на Урале следовало бы ускорить процесс царя. Я предлагал открытый судебный процесс, который должен был развернуть картину всего царствования (крестьянская политика, рабочая, национальная, культурная, две войны и пр.); по радио (?) ход процесса должен был передаваться по всей стране; в волостях отчеты о процессе должны были читаться и комментироваться каждый день. Ленин откликнулся в том смысле, что это было бы очень хорошо, если бы было осуществимо. Но… времени может не хватить… Прений никаких не вышло, так как я на своем предложении не настаивал, поглощенный другими делами. Да и в Политбюро нас, помнится, было трое-четверо: Ленин, я, Свердлов… Каменева как будто не было. Ленин в тот период был настроен довольно сумрачно, не очень верил тому, что удастся построить армию… Следующий мой приезд в Москву выпал уже после падения Екатеринбурга. В разговоре со Свердловым я спросил мимоходом:
