В январе 2002 г. некоторые семьи жертв приехали в Афганистан, чтобы встретиться с афганскими семьями, потерявшими родных и близких во время американских бомбардировок. Они виделись с Абдулом и Шакилой Амин, чья пятилетняя дочь Назила погибла. Одной из американок была Рита Ласар, брата которой президент Буш назвал героем (он остался с парализованным другом на верхнем этаже рушившегося здания, вместо того чтобы попытаться спастись самому). Она сказала, что посвятит остаток жизни делу мира.
Критики бомбардировок утверждали, что корни терроризма уходят в давние обиды на США, и чтобы положить ему конец, надо решить связанные с этим проблемы. Подобные претензии к Соединенным Штатам легко перечислить: размещение американских войск в Саудовской Аравии, месте расположения наиболее почитаемых святынь ислама; десять лет санкций против Ирака, в результате которых, по данным ООН, погибли сотни тысяч детей; постоянная поддержка США израильской оккупации Палестины, в том числе ассигнование миллиардов долларов в качестве военной помощи.
Однако эти проблемы невозможно было решать без изменений основ американской внешней политики. Но на это не мог согласиться военно-промышленный комплекс, контролирующий обе ведущие партии, поскольку пришлось бы выводить войска США из разных стран мира, отказаться от политического и экономического господства над другими государствами – короче говоря, отказаться от дорогого Соединенным Штатам статуса сверхдержавы.
Такие кардинальные изменения потребовали бы радикальной смены приоритетов. Вместо того чтобы ежегодно расходовать 300–400 млрд. долл. на военные нужды, стране пришлось бы использовать это богатство на улучшение условий жизни американцев и народов других стран. Например, по оценкам Всемирной организации здравоохранения, если бы небольшая часть военного бюджета США направлялась на лечение туберкулеза в мире, это могло бы спасти миллионы жизней.
Благодаря такому резкому повороту в своей политике Соединенные Штаты стали бы не военной сверхдержавой, а гуманитарной сверхдержавой, направляющей свои ресурсы на помощь нуждающимся.
За три года до ужасных событий 11 сентября 2001 г. бывший подполковник ВВС США Роберт Боумен, который совершил 101 боевой полет во Вьетнаме, а затем стал католическим епископом, прокомментировал взрывы, устроенные террористами в американских посольствах в Кении и Танзании. Он писал в «Нэшнл католик репортер» о корнях терроризма: «Нас ненавидят не за то, что мы придерживаемся демократии, ценим свободу или защищаем права человека. Нас ненавидят за то, что наше правительство отказывает в этом людям стран Третьего мира, ресурсы которых жаждут заполучить наши транснациональные корпорации. Ненависть, которую мы посеяли, вернулась к нам в виде терроризма… Вместо того чтобы посылать наших сыновей и дочерей в другие страны убивать арабов с целью заполучить нефть, лежащую под их песком, мы должны послать их в другие государства, чтобы восстанавливать инфраструктуру, обеспечивать чистой водой и кормить голодающих детей… Короче говоря, мы должны делать добро, а не творить зло. Кто тогда осмелится нас остановить? Кто будет нас ненавидеть? Кто захочет нас взрывать? Такова истина, которую американский народ должен услышать».
Подобные выступления практически не появлялись в американских СМИ после терактов 11 сентября. Но это был пророческий голос, и существовала хотя бы некоторая вероятность, что глубокое нравственное содержание послания Р. Боумена распространится среди народа США и люди поймут бессмысленность ответа насилием на насилие. Несомненно, если исторический опыт имеет смысл, будущее мира и справедливости в Америке не может зависеть от доброй воли правительства.
Демократический принцип, провозглашенный в Декларации независимости, объявлял вторичным правительство, а народ, который привел его к власти, первичным. Таким образом, будущее демократии зависит от народа и растущего осознания людьми того, как надо относиться к своим братьям, таким же людям, которые живут в других странах.
Меня часто спрашивают, как мне пришла мысль написать эту книгу. Один из ответов – моя жена Рослин настояла на том, чтобы я это сделал, и продолжала настаивать в те моменты, когда я, смущенный масштабом проекта, хотел от него отказаться. Еще одно объяснение заключается в том, что обстоятельства моей жизни (которая, как я теперь могу написать, охватила во времени четверть истории нации, – пугающая мысль) требовали от меня создания истории иного рода. Под этим я подразумеваю историю, отличающуюся от той, что я изучал в колледже и аспирантуре, и от той, что я увидел в учебниках, по которым учатся студенты всей страны.
К тому моменту, когда я решил написать эту книгу, я уже 20 лет преподавал историю и предмет под помпезным названием «политология». Половину этого времени я участвовал в правозащитном движении на Юге, в основном когда преподавал в Колледже Спелмана в Атланте (Джорджия). А затем было десять лет борьбы против войны во Вьетнаме. Этот опыт вряд ли способствует нейтральному преподаванию истории и ее трактовке.
Однако мои убеждения, несомненно, сформировались еще раньше – когда я рос в семье рабочих-иммигрантов в Нью-Йорке, три года был рабочим на судоверфи и служил в бомбардировочной авиации ВВС США на европейском театре военных действий (странным кажется слово «театр» в таком контексте) в годы Второй мировой войны. Все это было до того, как я поступил в колледж согласно «солдатскому биллю о правах» и стал изучать историю.
К моменту, когда я начал преподавать и писать, у меня не осталось иллюзий относительно «объективности», если это слово означает отказ от какой-либо точки зрения. Я знал, что историк (равно как журналист или любой человек, рассказывающий что-либо) вынужден выбирать из бесконечного числа фактов то, о чем надо сообщить и о чем следует умолчать. Это решение неизбежно отразит, сознательно или бессознательно, интересы историка.
Сейчас раздается громкая брань относительно того, должны ли студенты изучать факты. «Нашу молодежь не учат фактам», – заявил кандидат в президенты США Роберт Доул (кандидаты ведь всегда так скрупулезны относительно фактов) на собрании членов Американского легиона. Мне это напомнило диккенсовского персонажа из «Тяжелых времен», педанта Грэдграйнда, который распекал молодого учителя: «Учите… только фактам»[258].
Но не существует такой вещи, как чистый факт без всякой интерпретации. За каждым фактом, представленным свету, – учителем, писателем, любым человеком, – стоит суждение, согласно которому этот факт важен, а другие сведения, о которых умалчивается, незначительны.
Я обнаружил, что в ортодоксальных вариантах истории, доминирующих в американской культуре, не хватает многих тем, очень важных для меня. В результате подобных умолчаний мы не только получили искаженное представление о прошлом, но, что более существенно, нам всем навязаны заблуждения относительно настоящего.
Например, есть проблема классов. В Преамбуле Конституции утверждается, что этот документ написали «мы, народ», а не 55 привилегированных белых мужчин, чьи классовые интересы требовали создания сильного центрального правительства. Такое использование правительства для классовых нужд, для обеспечения потребностей богатых и могущественных продолжалось на всем протяжении американской истории, вплоть до сего дня. На словах оно маскируется утверждением, будто все мы: богатые, бедные и представители среднего класса – имеем общие интересы.
В частности, состояние нации описывается едиными терминами. Писатель Курт Воннегут изобрел слово «granfalloon», означающее большой пузырь, который надо проколоть, чтобы увидеть сложную картину внутри. Когда президент радостно объявляет, что «наша экономика крепка», он не хочет признать, что она вовсе не является таковой для 40–50 млн. человек, которые борются за выживание, хотя экономика, возможно, более или менее крепка для многих представителей среднего класса и просто непоколебима для 1 % богатейших американцев, которые владеют 40 % богатства страны.
Периоды нашей истории снабжены ярлыками, которые отражают благосостояние одного класса и игнорируют все остальные группы населения. Когда я просматривал досье конгрессмена Ф. Лагардиа, который в 20-х гг. XX в. был представителем жителей восточной части Гарлема, я читал письма отчаявшихся домохозяек, которые не могли заплатить за квартиру, чьи мужья лишились работы, а дети сидели голодные, – и все это происходило в годы, известные как «век джаза», «ревущие двадцатые».
То, что мы узнаем о прошлом, не дает нам абсолютно правдивого представления о настоящем, но может заставить шире взглянуть на сегодняшний день, чем это позволяют сделать гладкие заявления политических лидеров и «экспертов», которые приводит пресса.
