Тут продавщица заметила, наконец, Коха, расшифровала его пантомиму по поводу моей книги и с какой-то горечью сунула ему в лицо свою растопыренную ладонь: пять экземпляров. Но Кох, разумеется, не унимался и опять начал приставать к бедной женщине теперь уже со своей книжкой. Тут киоскерша обернулась и так показала нам один палец, что разночтений в том, что это – фигура, а не цифра, быть не могло. Мы с Кохом обменялись книжками (причем каждый купил в ларьке свою книгу и передал конкуренту) и разошлись по углам писать язвительные дарственные надписи. Я, памятуя, что Кох как-то раз назвал себя «великим русским писателем», разумеется, вывела на титульном листе: «Великому русскому писателю от великой русской писательницы». Алик примирительно написал мне: «Жаль, что приходится конкурировать. Если бы договорились, могли бы поделить рынок».
* * *Что же касается моей вечной сердечной боли – Чубайса, то он, как пересказали мне мои друзья с радиостанции «Свобода», грустно заявил им в интервью, что «Байки кремлевского диггера» – очень искренняя книга, но что он «до сих пор так и не понял, к кому я причислила его лично – к мутантам или диггерам». Видите ли, Анатолий Борисович, я вам напоследок, как диггер – диггеру, раскрою тайну. Главное в диггерском деле – не забывать: консервы имеют свойство портиться. И если диггер, уходя в подполье, берет с собой консервы, нужно четко знать их срок годности. Именно так вы законсервировали свой ресурс влияния – в надежде на то, что в самый последний, критический момент вскроете НЗ и всех спасете. Но критический момент уже прошел. А вскрывать НЗ уже незачем – поздно. Стухло. Самое обидное, что ресурс личного влияния на ситуацию в стране потенциально был у вас, пожалуй, больше, чем у кого бы то ни было в России. Просто потому, что для Запада вы оставались последним «живым» символом (или, скорее, иллюзией) либеральных рыночных реформ в России. И ровно поэтому до недавнего времени все кремлевские руководители предпочитали держать вас где-нибудь неподалеку, под рукой, во властных структурах – как аленький цветочек. И даже если забыть про теневые ресурсы, у вас, как у диггера, всегда оставался последний патрон, последняя серебряная пуля. Когда начались аресты и уголовные дела против неугодных Кремлю предпринимателей, когда ликвидировали все неподкремлевские телеканалы, когда ввели тотальную цензуру – вы могли просто встать и объявить, что отказываетесь работать на этот режим. Но вы этого не сделали. А теперь – в силу неприличных цен на нефть и мыслительных способностей господина Буша Кремлю на вас уже в принципе наплевать. Тем более что один, два, три, пять раз подряд вы уже промолчали (или слишком осторожно сказали – что сейчас абсолютно одно и то же), когда Путин, на которого вы работаете, растоптал ваши прежние личные принципы относительно гражданских свобод и недопустимости передела собственности репрессивными методами в пользу кремлевских ставленников. Вы прекрасно знаете: я никогда не верила в корыстную мотивировку ваших действий. Ради чего тогда? Бороться с теплоцентралями, когда страна, построение которой вы считали смыслом своей жизни, уничтожена? В смысле, фидеры дороги вам как память об убитой мечте? Я встретила Чубайса в ночь выборов, когда мои друзья – лидеры СПС с изменившимися лицами пытались объяснить друг другу чудовищный смысл цифры 4,3% на мониторах. Чубайс, потерянный, жалкий, осунувшийся, не вполне отдающий себе отчет в том, что все происходящее с выборами – не кошмарный сон, попытался заговорить со мной. А я не смогла. Отдернулась, отстранилась и ушла, сделав вид, что у меня срочные, неотложные дела в другом конце зала. И даже соврала, что сейчас, сейчас вернусь. И не вернулась. Уехала домой. Потом переживала, что как-то не по-человечески это сделала. Он ведь растоптанный, проигравший все. И тут я еще его добила, даже разговаривать не стала. Я ведь действительно на протяжении нескольких лет считала его своим близким другом. Нужно было подойти, обнять, как-то поддержать, пожалеть.
А потом я поняла, почему не подошла и не пожалела. Потому что, если честно: вот не жалко мне уже вас больше ни капельки, друзья-демократы. Потому что не надо быть трусами. Вы сами сделали выбор. Никто вас не заставлял шоколадному Путину облизывать все, что можно. Кого мне жалко, так это страну, которую вы кинули.
* * *Уже после того как меня уволили из газеты Березовского, вдруг раздался телефонный звонок, и я услышала в трубке:
– Лена, это Березовский. Я звоню, чтобы выразить вам восхищение вашей книгой!
Березовский заявил мне, что «Байки кремлевского диггера» – «первая книга за последнее время, которую он прочитал от начала и до конца на одном дыхании. Последней книгой, которую я вот так же прочитал от корки до корки, была только „Невыносимая легкость бытия“ Кундеры…»
Надо же, читать умеет, – с ехидством подумала я. Березовский заверил, что мне удалось «абсолютно точно передать запах времени» и «ощущение ответственности за страну, вернее, ощущение отсутствия такой ответственности у основных политических игроков». Из уст одного из главных участников инсайдеровского процесса ельцинского двора (да еще и того, кто наверняка обижен данным ему в книге эпитетом «злой гений российской политики») такая оценка звучала не только как комплимент, но и как самокритика. Не скрою: я была польщена. Хотя и отдавала себе отчет, что накануне выборов ценителю литературы Березовскому в первую очередь наверняка приятно, что Путину в книге досталось еще больше. Впрочем, в демонстрации дружеских чувств Березовский пошел еще дальше: в конце января 2004 года я получила приглашение приехать к нему на день рождения. Я почувствовала, что навестить его в «изгнании» – это круто. И внезапно очутилась среди очень тесной компании его ближайших друзей и семьи – сначала на празднике в лондонском офисе, а затем в его доме под Лондоном. Говорили о Маркесе. Надо сказать, что самым сложным был выбор подарка для олигарха. Ну что можно подарить человеку, входящему в сотню самых богатых людей мира, рассуждала я. «Ролс-Ройс»? – как-то пошло… Я подумала, что нужно подарить что-то такое, чего ему точно никогда не подарят его богатые друзья и испекла Березовскому в подарок домашнее еврейское печенье с корицей, изюмом, грецкими орехами, вареньем и тертой лимонной корочкой. Делаю я это печенье, конечно же, гениально. Но все гениальное, как известно, бывает штучным. И сильно разнесенным во времени. Так, чтобы запомнилось на всю жизнь. Короче, последний раз я делала это печенье, когда мне было 17 лет. Ну и, разумеется, как всегда, отложила все на последний момент. Представьте себе: глубокая ночь с четверга на пятницу. А в пятницу утром я должна вылетать к Березовскому. И тут я обнаруживаю, что дома у меня, разумеется, даже скалки нет, чтобы раскатать тесто для печенья. Я бужу соседку напротив и прошу у нее скалку напрокат (ту самую соседку, у которой спустя полторы недели вышибло взрывом бомбы верхнее перекрытие двери. И которая потом, наслушавшись каких-то папарацци, с тревогой спросила меня: «Лена, а правда, вы моей скалкой торт для Романа Абрамовича делали?»). Возвращаюсь домой, раскатываю печенье, готовлю начинку, закатываю рулетики, укладываю на противень, посыпаю корицей, аккуратненько разрезаю дольками, ставлю в духовку и обнаруживаю, что духовка не работает. Разумеется, я ни разу в жизни ею не пользовалась с тех пор, как сняла эту квартиру. Таким образом, в три часа ночи я оказалась перед нехитрым выбором: либо выбросить сырое тесто со вкуснейшей начинкой в мусорное ведро и явиться к имениннику без подарка, либо… разбудить соседку еще раз. Дважды за ночь будить одну и ту же соседку я все таки не решилась. Взяв противень, я отправилась на первый этаж к легендарной Галине Бекетовне – душе Дома Нирнзее (той самой, к которой потом после взрыва приходил какой-то тип и просил шпионить за мной, как вы прочитаете чуть ниже). Я пощадила нервы женщины и не стала ей говорить, для кого до полпятого ночи пекла печенье в ее плите. Ну и, в общем, пока я, поставив противень в духовку, бегала то к себе в квартиру, то к Галине Бекетовне, печенье, разумеется… Нет, ну не до угольков, конечно… Но, как бы так сказать поприличнее: нежность уже перешла в зрелость. Поэтому, когда 2 февраля сразу после взрыва бомбы около моей квартиры Березовский позвонил, чтобы узнать, живали я, и выразить поддержку, я на всякий случай осведомилась у него:
– Борис Абрамович, скажите честно: вы там случайно, зуб о мое печенье не сломали?
Он оценил шутку и со смехом заверил, что нет, что печенье ему понравилось. В интервью «Коммерсанту» сразу после взрыва, когда корреспондент поинтересовался, не считаю ли я, что взрыв заказал Березовский, мне пришлось объяснить:
– Вы знаете, несколько дней назад я была у этого человека дома на дне рождения. Я подарила ему печенье. Печенье, конечно, слегка подгорело. Но, честно говоря, я не думаю, что он стал бы мне за это мстить таким способом.
