проголосовавших поддержали его позицию, большинство граждан предпочли остаться дома (как и призывала оппозиция) или выразили свое мнение недействительными бюллетенями. «Партия двухвостой собаки», группа пранкеров, которая вместе с 21 неправительственной организацией выступила главным оппонентом правительства в ходе кампании, должно быть, смеялась последней: число бюллетеней оказалось недостаточным для признания результатов действительными.
Несмотря на безрезультатность, венгерское голосование показывает, как референдумы могут служить «национальными вето» для саботирования согласованной, общей европейской политики. Вкупе с итальянским и голландским оно иллюстрирует потенциально гибельный для Европы парадокс референдумов. Кризис либеральной демократии в странах ЕС – следствие широко разделяемого и значительно усилившегося с началом экономического кризиса 2008 года чувства, что голос одного человека ничего не значит или не имеет влияния на европейскую политику. Вынужденные как-то реагировать, политические элиты попытались укрепить легитимность системы, внедрив элемент прямой демократии. Но этот элемент способен в конечном счете погубить Европейский союз.
Референдум Ренци показал, насколько ненадежен этот инструмент, если преследует цель институциональной реформы. Голландский случай демонстрирует, как с помощью референдума можно парализовать Союз. А голосование Орбана дает наглядный пример его использования для достижения откровенно антибрюссельских целей. Все три разновидности референдумов могут оказать большое влияние на европейский политический процесс и привести к усилению такого сорта открытого европессимизма, который не идет ни в какое сравнение с евроскептицизмом последних лет.
Заключение
Можетград: размышления о хрупкости и стойкости Европы
В далеком сегодня 1951 году Чеслав Милош писал:
Человек, как правило, склонен считать порядок, в котором он живет, естественным. Дома, которые он видит, идя на работу, представляются ему скорее скалами, рожденными самой землей, чем созданием человеческого ума и рук. Свои занятия в фирме или в учреждении человек оценивает как важные и решающие для того, чтобы мир функционировал гармонично… Он не верит, что на так хорошо знакомой ему улице, где дремлют кошки и играют дети, может появиться всадник с лассо, который будет ловить прохожих, и потащит их на бойню, где их тут же убьют и повесят на крюках… Одним словом, он ведет себя немного как Чаплин в «Золотой лихорадке», который, суетясь в своей хате, не подозревает, что она висит на краю пропасти [75].
До недавнего времени Европейский союз оставался таким естественным миром для своих граждан. В конце 2016 года, потрясенные Брекзитом и обеспокоенные победой Дональда Трампа на американских президентских выборах, многие европейцы поддались отчаянию. Они смирились с мыслью, что эпоха Европейского союза подошла к концу. Полгода спустя ничего не изменилось, но все уже было по-другому.
Летом 2017 года опросы общественного мнения показывали рост числа сторонников Европейского союза. Уверенная победа Эммануэля Макрона во Франции с открыто проевропейской программой – сначала на президентских выборах в мае, потом на июньских выборах в парламент – заставила многих европейцев поверить в будущее Союза и, возможно, даже более глубокую интеграцию. Укрепившаяся на всем континенте экономика, провал популистов в Нидерландах и позор, пережитый сторонницей «жесткого Брекзита» Терезой Мэй на всеобщих выборах в Британии, заставили многих поверить в то, что Евросоюзу был дан второй шанс и он непременно им воспользуется.
Однако энтузиазм лета 2017 года может оказаться столь же обманчивым и недолгим, сколь и отчаяние конца 2016 года. Соблазн видеть едва ли не в каждых крупных выборах поворотный момент истории прекрасно иллюстрирует охватившую Европу неопределенность.
Наблюдая, как легко отчаяние может смениться надеждой, хочется вспомнить совет Макиавелли о том, что «капитуляция» – всегда плохая идея, поскольку никогда не знаешь, какие сюрпризы уготованы тебе судьбой.
Триумф Макрона на президентских выборах во Франции ясно показывает, что будущее Европы не укладывается в некий единый структурный тренд или институциональную реформу, но будет созидаться талантом, амбициями и простой удачливостью европейских политических лидеров. В конце концов, не мифическое проевропейское большинство и не абстрактный либеральный центризм одержали победу на французских выборах. Их выиграл 39-летний мужчина, осмелившийся нырнуть в политический водоворот в момент, когда его шансы на успех были близки к нулю. Человек, который дерзнул мечтать, когда другие предпочли скорбеть, и который – вопреки общепринятому мнению правящих кругов – понял, что большинство хочет перемен, формула которых звучит как «другая Европа», а не «без Европы». Умный политик, вместо того чтобы дистанцироваться от ЕС, он решил работать над его укреплением. С единственным обещанием – радикально изменить политику Брюсселя.
Человеком, способствовавшим исторической победе Эммануэля Макрона во Франции, как ни странно, стал Дональд Трамп. Приход Трампа к власти и первые хаотичные дни его правления напугали многих избирателей из числа среднего класса, но сработали как приманка для популистских политических лидеров. Результаты попыток ультраправых использовать методы Трампа оказались разочаровывающими не только во Франции, но и в Австрии, и Нидерландах. Победа Трампа привела к тому, что крайне правые партии отошли от центра именно тогда, когда заручились достаточной для победы поддержкой. Правые популисты отбросили с трудом давшуюся умеренность и в очередной раз выбрали более агрессивный тон и апокалиптический взгляд на мир. Брекзит заставил их поверить, что нападки на ЕС, требование выхода из состава Союза или, на худой конец, еврозоны помогут им завоевать голоса. Неудача Норберта Хофера, кандидата от австрийской ультраправой партии на президентских выборах в декабре 2016 года, последовавший за ней провал Гирта Вилдерса в Нидерландах и худший, чем ожидалось, результат Марин Ле Пен доказывают губительное действие их вновь обретенного радикализма. Растерянность и беспомощность Британии после Брекзита была последней каплей, убедившей многих евроскептиков в том, что выход из ЕС – не мечта, а нечто ей противоположное.
Не только крайне правые, но и Кремль пал жертвой обманчивого впечатления, что на пороге всемирная антиглобалистская революция, и лучшее, что может сделать переживающая кризис великая держава, – это попытаться использовать эту революцию в собственных геополитических целях. Российская элита, травмированная – как и жители Восточной Европы – памятью о событиях 1991 года, склонна воспринимать сегодняшнее положение дел в Европе как повторение истории распада СССР. Вера в обреченность ЕС способствовала тому, что Кремль стал открыто поддерживать партии евроскептиков и противников истеблишмента. Однако, по крайней мере на сегодняшний день, ставка на крах Европейского союза оказалась проигрышной.
Триумф Макрона в корне изменил настроения в Европе, но не решил ни одной стоящей перед Союзом проблемы. И хотя можно надеяться, что новое франко-германское руководство сумеет преодолеть разрыв между европейским Севером и Югом, который образовался в результате финансового кризиса, все больше свидетельств в пользу того, что раскол между Востоком и Западом, вновь обозначившийся с началом миграционного кризиса,
