Приватизация Московского телеканала кончилась тем, что большую часть акций получили представители столичной бюрократии и пропагандистских ведомств. Из высокопоставленных чиновников они превратились еще и в собственников. Приватизация телевидения, таким образом, дала те же результаты, что и все прочие русские приватизации. Та же группа людей в 1992 г. получила в собственность и контрольный пакет акций нового 6-го канала телевидения России, а МОСТ-банк, тесно связанный с администрацией Москвы, прибрал к рукам 4-й канал, где начала вещать телекомпания НТВ. Что значит аббревиатура «НТВ», никто толком не знал — предлагались расшифровки: «независимое телевидение», «настоящее телевидение», «нормальное телевидение» и даже просто «наше телевидение». Последнее в наибольшей степени отражало подход хозяев компании. Компания НТВ стала образцом качественного вещания прежде всего потому, что в нее были вложены немалые средства. Уровень информационных программ оказался в целом выше, чем на государственном телевидении, хотя в конечном счете идеологическое направление было то же самое. Зато НТВ отличалось поразительным провинциализмом в содержании новостей — из их передач можно было подробно узнать биографию какого-либо второстепенного кремлевского чиновника, зато в течение недели не получить ни одного сообщения из-за рубежа.
Большинство газет зависело от правительства не меньше, чем государственное телевидение. Без прямых и косвенных дотаций, предоставляемых властями, они просто не выжили бы. Политику в области прессы и средств массовой информации в первые годы правления Ельцина координировал Федеральный информационный центр Михаила Полторанина. Многие даже не помнили официального названия этого ведомства, называя его просто «министерством правды». Тем временем столичные власти создали в 1991—1992 гг. собственное «министерство пропаганды», поставив во главе его Павла Гусева, главного редактора бульварной газеты «Московский комсомолец». Министерство щедро помогало газетам, проповедовавшим американский образ жизни, кока-колу, ценности свободного предпринимательства и «сильную исполнительную власть». Короче — «идеологию демократического выбора». После нескольких скандалов министерство пропаганды пришлось реформировать, но политика в области печати осталась без изменений.
Дотации предоставляли не только власти. Предпринимательские группы, стоящие за спиной правительства, щедро субсидировали как журналистов, так и самих министров. Благодаря такой системе «перекрестного опыления» все оставались довольны.
Левая пресса не исчезла. Социалистические издания держались на плаву благодаря помощи профсоюзов. «Правда» выходила в свет на средства греческого миллионера, который, как утверждают злые языки, раньше отмывал деньги КПСС. Коммунистическая пресса, однако, оставалась изолирована от массового читателя. Ею интересовались лишь люди, и без того поддерживавшие коммунистов. Понемногу популярность альтернативной прессы росла. Газета «Солидарность», издаваемая на деньги Московской федерации профсоюзов, увеличила тираж с 5000 в 1991 г. до 30 ООО в 1992—1993 гг. В масштабах России, однако, капля в море.
ЦЕНЗУРА
Понимая значение средств массовой информации, осенний переворот 1993 г. правительство начало с расправы над печатными органами парламента. 21 сентября 1993 г. были захвачены «Российская газета» и журнал «Народный депутат». Контроль над телевидением ужесточили, закрыв «Парламентский час». Газета «День» также была запрещена, но быстро перерегистрировалась и снова стала выходить. Несколько дольше продержались «Правда», «Независимая газета» и петербургская телепрограмма «600 секунд», но ни у кого не было сомнения, что в случае успеха переворота их постигнет участь «Парламентского часа».
Пропаганда и ложь играли в событиях той осени не меньшую роль, чем стрельба из танков на улицах. Венгерский политолог Т. Краус писал: «В отличие от августовской попытки 1991 г., для которой была характерна обращенность в прошлое, традиционализм, в 1993 г. произошел настоящий информационный путч эпохи постмодерна. Телевизионный путч»[78]. Главная задача состояла в том, чтобы убедить общество в правильности тезиса, на первый взгляд противоречащего здравому смыслу. А именно, что всякий, кто защищает парламентаризм, разделение властей, конституционный строй и принцип верховенства закона — фашист или коммунист. Надо сказать, что в целом ельцинские пропагандисты со своей задачей справились. Основополагающие принципы демократии были в российском обществе прочно и глубоко дискредитированы.
В свою очередь для масс сторонников парламента телевидение стало символом зла, «империей лжи». Именно поэтому, когда восставшим показалось, что они овладели столицей, толпы народа двинулись к телецентру Останкино, требуя, чтобы в эфир была передана правдивая информация о происходящем в городе.
События 3—4 октября, когда на улицах Москвы лилась кровь, были еще одним испытанием для журналистов. Разгром оппозиционных средств массовой информации шел параллельно с расстрелом здания парламента. «Правда», «Советская Россия» и сравнительно безобидная профсоюзная «Рабочая трибуна» были закрыты моментально. Программа «600 секунд» ликвидирована.
Во время побоища в здании телецентра Останкино сожгли дотла радиостудию «Резонанс». Это было единственное независимое радио, однажды уже закрытое властями (на его волнах выступали Руцкой и деятели оппозиции). Незадолго до октябрьских событий радио «Резонанс» вновь позволили выйти в эфир. 4 октября оно опять замолчало.
На протяжении двух суток не прекращала вещать лишь радиостанция «Юность», которая, избегая политических оценок, регулярно давала информацию о происходящем. Журналисты постоянно попадали под огонь правительственных сил. В редакции даже прошел слух о гибели одного из коллег, но, к счастью, это оказалось ложной тревогой.
Показательно, что государственное телевидение в Останкино за несколько часов побоища почти ничего не сняло. Или не решилось показать то, что было снято. Иностранные корреспонденты и независимые отечественные журналисты снаружи здания пытались работать, несмотря на непрерывный огонь ельцинских сил. Число жертв среди журналистов за два дня событий в Москве было большим, чем за время войны в Афганистане. Огнем снайперов с телецентра было убито два француза и один британец, несколько человек ранено. Погибли люди и в Белом доме. Операторы западных телекомпаний и их русские коллеги, находившиеся на месте событий, были уверены, что спецназ стрелял по ним сознательно, не давая им снимать происходившую бойню. Официальные круги оправдывались, утверждая, будто из здания телецентра охрана принимала красные огоньки работающих телекамер за лазерные прицелы снайперов. Вообще поиски снайперов были любимым оправданием. Даже когда пьяный ОМОН врывался в помещения частных фирм и меняльных контор и просто грабил посетителей, это называлось «борьбой с терроризмом».
Власть сразу же сделала все возможное, чтобы не допустить полной информации о числе жертв. Все сведения об убитых были засекречены, а через несколько дней по государственному телевидению сообщили, будто погибло всего 142 человека. Журналисты, видевшие все своими глазами, не могли сдержать возмущения. Но в первые дни после расстрела парламента опубликовать всю информацию было невозможно. Лишь к середине октября, по мере смягчения цензуры, в прессу стали проникать подлинные факты о числе жертв.
Уже 4 октября «в связи с чрезвычайным положением» была введена предварительная цензура. На страницах газет появились пустые колонки, однако почти никто из журналистов не пошел на «конструктивную работу с цензорами» Не только далекая от правительства «Независимая газета», но и проправительственная «Сегодня» и политически бесцветная «Комсомольская правда» предпочли снять материалы, а не «исправлять» их. Аналогичную позицию заняли «Коммерсантъ-Daily», культивировавший англосаксонский стиль «объективной журналистики», и интеллигентски-резонерская «Литературная газета». Некоторые газеты поместили на месте снятых материалов объявление: «запрещено “демократической” цензурой». Номер «Независимой газеты» с белыми пятнами немедленно подскочил в цене до 300 рублей. Некоторые редакции повторно помещали снятые материалы, пока цензор не сдавался.
Из столичных газет лишь «Московский комсомолец» публично выступил в поддержку цензуры, но возмущение среди журналистов было столь велико, что руководство газеты пошло на попятный. Несколько дней спустя главный редактор «МК» Павел Гусев вынужден был публично выразить сочувствие коллегам, пострадавшим от запретов.
Предварительная цензура была к середине октября заменена карательной. Было объявлено, что газеты, систематически нарушающие требования правительства, будут закрыты. Подтверждением серьезности этих угроз была судьба оппозиционной прессы.
