Именно индустриализм (с его необходимыми компонентами — гражданским обществом, фабричным производством и рыночной экономикой) породил тот тип государства, который Гоббс охарактеризовал как Левиафан. Только такой наделенный мощью, бесстрастием и авторитетом страж мог ввести в законные рамки конкуренцию — эту войну всех против всех. А. Тойнби подчеркивает: «В западном мире… в конце концов последовало появление тоталитарного типа государства, сочетающего в себе западный гений организации и механизации с дьявольской способностью порабощения душ, которой могли позавидовать тираны всех времен и народов… Возрождение поклонения Левиафану стало религией, и каждый житель Запада внес в этот процесс свою лепту».
Понятие человека-атома и его взаимоотношений с обществом и государством на философском уровне разработали Гоббс и Локк. Политэкономии они дали новое представление о частной собственности, как естественном праве. Именно исходное ощущение неделимости индивида, его превращение в особый, автономный мир породило глубинное чувство собственности, приложенное прежде всего к собственному телу. Можно сказать, что произошло отчуждение тела от личности и его превращение в собственность. В мироощущении русских, которые не пережили такого переворота, этой проблемы как будто и не стояло — а на Западе это один из постоянно обсуждаемых вопросов. Причем, будучи вопросом фундаментальным, он встает во всех плоскостях общественной жизни, вплоть до политики. Если мое тело — это моя священная частная собственность, то никого не касается, как я им распоряжаюсь (показательны дискуссии о гомосексуализме, эвтаназии и т. п.).
Э. Фромм, рассматривая рационального человека Запада как новый тип («человек кибернетический»), пишет: «Кибернетический человек достигает такой степени отчуждения, что ощущает свое тело только как инструмент успеха. Его тело должно казаться молодым и здоровым, и он относится к нему с глубоким нарциссизмом, как ценнейшей собственности на рынке личностей».
Такое разделение целостной личности на «Я» и «мое тело» произошло лишь в XVII веке (Иллич даже прослеживает этот процесс через его семантическое отражение в европейских языках; он заметил, кстати, что «мое тело» на Западе говорили лишь до 80-х годов, а теперь говорят «моя система», воспринимают свое тело в буквальном смысле как основные фонды, как какой-то станок). Это разделение, проекция декартовского разделения дух — тело, было частным случаем внедренного в мироощущение индустриального человека дуализма (природа — человек, знание — мораль, цивилизация — дикость и т. д.). Но оно и обосновало возможность свободного контракта и эквивалентного обмена на рынке труда. Возможность соединения капитала с рабочей силой, на чем и основана фабрика.
Каждый свободный индивид имеет эту частную собственность, — собственное тело, и в этом смысле все индивиды равны. И поскольку теперь он собственник этого тела (а раньше его тело принадлежало частично семье, общине, народу), постольку теперь он может уступать его по контракту другому как рабочую силу. И до сих пор под влиянием «методологического индивидуализма» Хайека и Поппера современные экономические и социальные теории исходят из квазиестественной природы действующих индивидуумов. Происходит редукция любого коллективного, системного феномена к рациональным действиям индивидуальных личностей. Детерминированному миру фабрики соответствует механистический детерминизм социологии — редукция социальных макроявлений к статистическим параметрам индивидуумов. Это — аксиоматическая база политэкономии. Так возник, а затем всеми способами укреплялся миф о человеке экономическом — homo economicus, который создал рыночную экономику. Эта антропологическая модель легитимировала разрушение традиционного общества любого типа и установление очень специфического экономического порядка, при котором становится товаром рабочая сила, и каждый человек превращается в торговца.
Локк развил теорию гражданского (цивильного, цивилизованного) общества, осью которой стала именно собственность. Те, кто признают частную собственность, но еще не имеют ничего, кроме тела, еще живут в состоянии, близком к природному; те, кто имеют в собственности еще и капитал и приобретают по контракту рабочую силу, объединяются в гражданское общество, в Республику собственников. То есть, по определению в гражданское общество включались только собственники. Цель их объединения — оборона против несобственников, живущих в состоянии природы и склонных вести войну всех против всех не по правилам. Угроза со стороны несобственников постоянна и оправданна, каждый имеет законное, естественное право вести войну. Согласно Гоббсу («Левиафан»), никто не может чувствовать себя в безопасности с уже достигнутой им властью, не занимаясь постоянно тем, чтобы «контролировать, силой или обманом, всех людей, каких только может, пока не убедится, что не осталось никакой другой силы достаточно большой, чтобы нанести ему вред».
Таким образом, принявшие постулаты частной собственности пролетарии составляли некоторую оболочку, которая окружала ядро гражданского общества. А племена в Америке, Африке, жившие как солидарные общности и не принимавшие идеи собственности на тело, жили в состоянии дикости. Возникло образование из трех уровней: гражданское общество — природа — дикость.
Весь этот культурный материал и включил Адам Смит в свою модель политэкономии. А каркасом этой модели была ньютоновская картина мироздания. Адам Смит просто перевел ньютоновскую модель мира как машины в сферу производственной и распределительной деятельности. Это было органично воспринято культурой Запада, основанием которой был механицизм. Как машину рассматривали тогда все, вплоть до человека. Ньютоновская механика была перенесена со всеми ее постулатами и допущениями, только вместо движения масс было движение товаров, денег, рабочей силы.
Экономика была представлена машиной, действующей по естественным, объективным законам (само введение понятия объективного закона было новым явлением, раньше доминировало понятие о гармонии мира). Утверждалось, что отношения в экономике просты и могут быть выражены на языке математики и что вообще эта машина проста и легко познается. Адам Смит перенес из ньютоновской механистической модели принцип равновесия и стабильности, который стал основной догмой.
Более того, Адам Смит, вслед за Ньютоном, должен был ввести в модель некоторую потустороннюю силу, которая бы приводила ее в равновесие (поскольку сама по себе рыночная экономика равновесия не соблюдала). Это — «невидимая рука рынка», аналог Бога-часовщика. Политэкономия, собственно говоря, претендовала быть наукой о приведении в равновесие всех трех подсистем, взаимодействующих с ядром — гражданским обществом Локка — так чтобы эта система функционировала как равновесная. На деле же вся политэкономия индустриализма, начиная с Адама Смита, тщательно обходит очевидные источники неравновесности и механизмы гашения флуктуации, возвращения системы в состояние равновесия. Гомеостаз, равновесие поддерживается только в ядре системы, способном вобрать лишь небольшую часть человечества (в чем, собственно, и заключается нынешний кризис индустриализма).
Мы не можем здесь рассмотреть и другие культурные течения, которые сыграли важную роль в становлении политэкономии, в частности, такую вроде бы постороннюю вещь, как алхимия. Алхимия, которая занимала важное место в культуре Западной Европы, была тем сплавом мистики и ремесленного мастерства, поэзии и философии, в котором возник специфический для Запада культ золота, монеты. Это было предпосылкой того, что мы называем сейчас монетаризмом и считаем экономической теорией, хотя на самом деле это философское учение, которое создавали величайшие умы Западной Европы — от Коперника и Ньютона до Гоббса, Монтескье и Юма. Почти все великие ученые времен научной революции большие усилия и страсть вложили в развитие представлений о монете, о деньгах. Гоббс с энтузиазмом воспринял открытие кровообращения Гарвеем, потому что оно давало ему наглядную и «естественную» метафору: деньги по венозной системе налогов стекаются к сердцу государства-Левиафана. Здесь они получают «жизненное начало» — разрешается их выпуск в обращение, и они по артериальному контуру орошают организм общества. Деньги приобрели смысл одной из важнейших знаковых систем Запада, стали представлять людей, явления, общественные институты. Как сказал видный европейский философ XVII века, «золото и серебро — самая чистая субстанция нашей крови, костный мозг наших сил, самые необходимые инструменты человеческой деятельности и нашего существования».
Разумеется, в Европе, в западной общественной мысли с самого начала были диссиденты. Существовали важные культурные, философские, научные течения, которые отвергали и механицизм ньютоновской модели, и возможность приложения ее к обществу. И экономисты делились на два течения: инструменталистов и реалистов. Более известны инструменталисты, которые разрабатывали теории, излагающие «объективные законы экономики». Инструменталисты использовали методологические подходы механистической науки, прежде всего, редукционизм — сведение сложной системы к более простой модели, которой легко манипулировать. Из нее вычищались все казавшиеся несущественными условия и факторы, оставалась абстрактная модель. В науке это — искусственные и контролируемые условия эксперимента, для экономиста — расчеты и статистические описания.
