Что касается конкретных политических программ, то программы атлантистов (= либералов-западников) хорошо известны, они осуществлялись и продолжают осуществляться в России вот уже два десятка лет, тогда как программы евразийцев (= консерваторов-славянофилов) гораздо менее известны, потому что политических и экономических программ в позитивном смысле у них нет. Всех евразийцев-консерваторов-славянофилов можно разделить на две большие группы. Назовем их условно архаисты и новаторы [60]. Язык евразийцев-архаистов — это язык эзотерической традиции и сакральной географии, сочетающийся с языком современной геополитики и политической географии. Сакральная география — это особого рода исследование качественной структуры пространства, символизма частей света, континентов, регионов и так вплоть до ландшафтов. Согласно этой точке зрения, место, где живут те или иные народы, помимо физического имеет еще и метафизическое измерение, будучи связанным с некоторыми духовными, вне— и надматериальными архетипами. Как сам человек состоит из тела, души и духа, так и страны, материки, реки, моря и горы имеют скрытое мистическое измерение, сходное по структуре с душевными и духовными мирами людей. Следовательно, страна, в которой живет тот или иной народ, связана с этим народом, а соответственно и с отдельными представителями этого народа «на тонком уровне». Между ними постоянно осуществляются взаимные влияния, аналогичные тем, которые происходят между человеком и окружающей средой на уровне физическом. «Душа» страны, ее сакральное измерение сопрягается с душой нации, и из этого сопряжения и взаимопроникновения складывается уже та реальность, которую называют цивилизацией, культурным типом или геополитическим единством.
Традиция исходит из того, что ориентация в пространстве — не просто практическая задача путешественников, мореплавателей, картографов, но экзистенциальная, духовная задача каждого человека. С глубочайшей древности не только культовые постройки (святилища, церкви), но любые человеческие строения соотносились со сторонами света, в чем наглядно проявлялось сакральное отношение к пространству, направления которого имеют строго фиксируемое символическое значение. Еще большее значение имеет качественная организация пространства для органических человеческих общностей — народов и наций, которые формируются в конкретном земном пространстве и впитывают сакральное значение этого пространства как составную часть своей национальной души. Так, главный из евразийских архаистов, автор множества увлекательных книг, отмеченных, правда, не столько теоретической строгостью, сколько поэтическим вдохновением, Александр Дугин, к примеру, пишет: «русские расценивали факт расположения „Святой Руси“ на равнине как признак объективной богоизбранности». Объективен также и тот факт, что Россия расположена в центре всего евразийского материка, и эта центральная позиция, с сакральной точки зрения, не может быть ни произвольной, ни случайной. Задача заключается в том, говорит Дугин, чтобы осознать в адекватных терминах обоснованность этой центральности и ее судьбоносное значение. Суть консервативно-евразийского видения геополитики А. Дугин определяет как «Проект великого возвращения», или «Великой войны континентов». Геополитика здесь становится, так сказать, средством приведения реальной политической географии в соответствие с сакральной географией [61].
Тому, кто прочитал предыдущие разделы настоящей книги, начиная с «Метафизики консерватизма», нет надобности разъяснять, что архаист Дугин — если отвлечься от его экзотических и действительно архаичных по лексике и стилю проектов — достаточно полно и последовательно выражает как основные принципы политической философии консерватизма, так и тенденции более «гуманистического» отношения науки к географии, земле, территории, ландшафту. Даже для науки это уже не просто территории, не просто «кормящие» (то есть взятые только с точки зрения их экономической функции) ландшафты, но ландшафты-лица, отражающие историю и актуальное настоящее духа народов.
К архаистам, по нашей классификации, принадлежат и нынешние коммунистические идеологи. Выше говорилось, что левая мысль в принципе не признает геополитики как стиля мышления. Но вот у КПРФ появился такой новый момент — геополитика не просто признана, но принципиально помещена в центр новой коммунистической идеологии. Для этого, правда, идеологам пришлось пойти на одну «маленькую» жертву: на смену Марксову тезису о том, что история есть история борьбы классов, пришел тезис о том, что история есть история борьбы цивилизаций. Основой политического дискурса стала геополитика, социально-экономическая аргументация ушла на второй план. Классовая борьба забыта. Важнее классовой борьбы, общественно-экономических формаций, базиса и надстройки стали цивилизации и архетипы, как у Дугина. Славянская цивилизация в лице России борется с Западной цивилизацией. России ныне важно быстро адаптироваться и выработать новую глобальную стратегию, цель которой — вернуть себе традиционную многовековую роль своеобразного геополитического арбитра, гаранта мирового геополитического равновесия сил и справедливого учета взаимных интересов разных стран. Коммунистов мы тоже причисляем к архаистам, поскольку они даже в еще большей степени, чем старые славянофилы, считают, что борьба России и Запада есть центральная ось мирового развития.
Есть еще новаторы. Это сторонники более мягкого, либерализированного варианта евразийства. Один из самых ярких новаторов — ушедший из жизни несколько лет назад социальный философ Александр Панарин. С его точки зрения евразийский проект должен отказаться от почвенническо-изоляционистских установок. Влияние экзогенных факторов возрастает, появляются новые и новые вызовы, не реагировать на которые невозможно — отсюда отказ от изоляционизма как формы национально-культурного протекционизма. Вместо этого нужно, избегая пассивного заимствования извне, «творчески прочитывать» чужой опыт. При этом, защищая национальные и регионально-цивилизационные ценности, необходимо не упускать из виду «общечеловеческие критерии эффективности» — социальной, научно-технической, политической — и учитывать «общую доминанту модернизации». О специфике и «особом пути» любой страны говорить можно, но только в рамках общих координат, которые представляет парадигма модернизации. Для России, как относительно отсталой страны, рекомендуется тактика «избирательного социокультурного протекционизма» [62]. Стремясь быть более сдержанными и рациональными по сравнению с архаистами, новаторы в евразийстве теряют свою differentia specified, приближаясь к другим, привычным для Запада и его союзников в разных частях света, модернизационным идеологиям.
Как сказано выше, позиции атлантистов и евразийцев асимметричны в том смысле, что если атлантисты располагают политическими, экономическими, социальными программами и готовыми институциональными моделями, которые можно трансплантировать в российскую действительность, то евразийцы не имеют по большому счету ничего, кроме философских, социософских и даже не политологических, а политософских рассуждений о настоящем и будущем России. Это весьма ограничивает возможности их идейного и политического влияния.
Но есть еще одна асимметрия, более важная с точки зрения нашего основополагающего интереса к геополитике. Атлантический и евразийский подходы асимметричны еще и в том отношении, что евразийская сторона отстаивает консервативную геополитическую модель, основывающуюся на представлении о качественной особенности евразийской (славянской, российской…) цивилизации, в то время как в обличии атлантизма выступает описанный выше глобалистский проект со всеми характерными его особенностями. Это две, как мы старались показать выше, принципиально различные политики пространства.
Геополитика представляет собой консервативный способ осмысления международных отношений, который зиждется на подчеркивании качественного своеобразия сосуществующих и борющихся за влияние целостностей, будь то страны и государства, региональные единства или цивилизации. Ей противостоит либерально-демократический и прогрессистский глобалистский проект, идеалом которого является универсализация политических и экономических форм жизни и соответственно нивелирование локальных традиций и ценностей. В России это противостояние воплощается в борьбе «евразийского» и «атлантического» мировоззрений, воспринимаемых как некие соперничающие цивилизационные идеологии. Их, однако, нельзя ставить на одну доску, ибо это асимметричное взаимодействие: если сосуществование двух или более локальных идеологий, зиждущихся на собственных традициях и понимании собственной качественности, возможно, то глобализм не может отказаться от претензии на универсальное господство, не утрачивая собственной сущности. Возможно, в силу этого мягкие, демократические варианты евразийского подхода оказываются противоречивыми и эклектичными.
