К началу двадцатого века роль дворян в русском сельском хозяйстве была уже второстепенной. К 1914 г. подавляющее большинство крупного рогатого скота принадлежало крестьянам; они же производили 78 процентов поступающего на рынок зерна. Будущее русской деревни гораздо меньше зависело теперь от дворян, чем от способности крепких хозяев-крестьян преобразовать сельское хозяйство в капиталистическое, используя беспрецедентные возможности, которые давали им грамотность, кооперация, растущий городской рынок и столыпинские земельные реформы. Тем не менее, нельзя вовсе сбрасывать со счетов и значение дворян. В крупном лесном хозяйстве и сахарной промышленности они играли первостепенную роль. Принадлежащие им стада, как правило, по качеству превосходили крестьянский скот, а в части злаковых культур в крупных дворянских поместьях, по самым скромным оценкам, производилось на 50 процентов больше зерна с гектара, чем на крестьянских наделах. Поскольку крестьянское сельское хозяйство большей частью оставалось отсталым, образовательная роль прогрессивного поместного дворянства в России по-прежнему имела гораздо большее значение, чем в Германии и Англии[140].
В отличие от России, Германия и Англия периода позднего викторианства, во многом, по-видимому, были схожи, хотя бы уже тем, что представляли собой индустриальные и урбанизированные общества. Однако судьба сельского хозяйства этих двух стран была как нельзя более различной. В период между 1870–1876 гг. и 1904–1910 гг. производство зерна в Британии упало с 25,5 до 13 процентов от величины всей ее сельхозпродукции. Продукция животноводства возросла от 58,6 до 71,5 процентов. В Британии цены на пшеницу в 1894–1898 гг. в среднем составили половину уровня 1867–1871 гг., тогда как в Германии между 1871–1875 гг. и 1901–1905 гг. максимальное падение цен было 20 процентов для пшеницы и 25 процентов для ржи. В предвоенной Германии процент пахотных земель по существу увеличился, а цена на юнкерские поместья стала вновь стабильно повышаться. В Англии арендная плата и цены на землю сильно понизились. В среднем падение между 1874–1878 гг. и серединой 1890-х годов составило 26 процентов, причем на пахотные юго-восточные земли— 41 процент, а на самые легкие (рыхлые) и самые твердые почвы — даже больше[141].
Легкие почвы Восточной Англии были родиной новаторства и предпринимательства в период английской сельскохозяйственной революции, однако во время депрессии они очень сильно упали в цене. Между 1873 и 1894 гг. стоимость земли в Норфолке уменьшилась вдвое, а арендная плата понизилась на 43 процента; две трети джентри Норфолка продали свои поместья. Не удивительно, что прусское дворянство, которое в основном вело свое хозяйство даже на более легких и песчаных почвах, с ужасом следило за развитием событий по другую сторону Северного моря. «Без тарифов, — считает С. Б. Уэбб, — крупные поместья не разорились бы, но сокращение рабочей силы, годового дохода и основного капитала было бы неизбежно». Многие прусские дворяне не разделили бы даже этот «оптимистический» взгляд. Печальная судьба незащищенного английского земледелия была тем оружием, которым они охотно потрясали в своих речах, ибо как однажды выразился барон Хеерманн, «долг государства <…> не допустить падения сельского хозяйства до уровня, какого оно достигло в Англии, пусть даже для этого необходимо классовое законодательство». Вильгельм фон Кардорф, лидер Свободной консервативной партии, предсказывал, что если Пруссия последует примеру Англии, восточные поместья попросту станут охотничьими угодьями для богатых бизнесменов[142].
Относительное процветание сельского хозяйства в Германии было приобретено ценой защитных тарифов и ожесточенных политических споров, которыми историческая литература переполнена и по сей день. С позиций 1990-х годов, некоторые современные нападки на юнкеров кажутся несправедливыми. Когда дело касается обеспечения защиты сельского хозяйства, фермеры современных либерально-демократических государств ведут себя не менее решительно и успешно, чем юнкера до 1914 г. — и это в гораздо более урбанизированных обществах, чем была в тот период Имперская Германия. В то же время крепкая защита сельского хозяйства современной Германии и Японии не помешала им выдвинуться на передний план в международной торговле и технологии. Даже сугубо националистическая критика Макса Вебера в адрес юнкерства, которое он справедливо обвинял в привлечении польской рабочей силы в восточные пограничные районы, звучит несколько тягостно для слуха нынешних людей, не питающих большой симпатии к национализму и относящихся к миграции рабочей силы через границы с позиций логики международной капиталистической экономики. Конечно, дебаты о протекционизме в Имперской Германии никогда не носили только — или даже преимущественно — экономического характера. Да и к тарифам относились в целом отрицательно, потому что они защищали интересы могущественной юнкерской элиты, которую многие немцы ненавидели и с радостью уничтожили бы. И выудить правду о состоянии дел дворянского земледелия в кайзерcкой Германии из-за огневой завесы пропаганды, порожденной этим конфликтом, ох как непросто![143]
С одной стороны, создается впечатление, что во время Великой депрессии крупные восточные поместья потеряли свое неоспоримое первенство как прогрессивные сельские хозяйства. После 1840-х годов зажиточные крестьяне частично освободились от финансового бремени, легшего на их плечи сразу после освобождения от крепостной зависимости, в большей степени приобщились к образованию и научным сельскохозяйственным технологиям, а также не были, как правило, обременены большими долгами — не в пример восточным помещикам, которые в 1850-х и 1860-х годах продолжали с особым усердием заниматься земельными спекуляциями. Крупнейшей группой передовых аграрных хозяйств к 1900 г. были небольшие фермы в Саксонии, выращивающие сахарные и корнеплодные культуры, но даже на востоке сторонники мелкомасштабного сельского хозяйства заявляли, что крестьяне-новоселы получают по 266,2 немецких марок с гектара от животноводческой и зерновой продукции против всего 213,9 немецких марок, которые давали крупнопоместные хозяйства. Новосельческие фермы, благодаря своим размерам, были удобнее в управлении, не требовали больших затрат на рабочую силу, гораздо лучше удобрялись навозом и, согласно утверждению Эрика Кемпа, производили на 25–90 процентов зерна с гектара больше, чем местные крупные хозяйства[144].
Тем не менее, неэффективность юнкерских хозяйств была излишне преувеличена критиками, как и возможность легкого перехода к формам крупномасштабного сельского хозяйства, включавшего в себя не только выращивание зерна. «Большинство фермеров из восточных территорий, — утверждает Д. А. Перкинс, — не могли откармливать на мясо крупный рогатый скот или создавать молочные фермы на базе постоянных пастбищ вследствие неплодородности почв». Между 1873 г. и 1910 г. сельское хозяйство Германии значительно продвинулось, заняв ведущее место в мире по применению науки в сельском хозяйстве и став в один ряд с британским по урожайности зерновых с акра земли. Важную роль в этом сыграли крупные поместья. В периоды 1899–1903 гг. и 1904–1908 гг. урожай пшеницы с гектара возрос на 29 процентов, а ржи (зерновая культура юнкерских хозяйств par excellence — на 36 процентов, отчасти потому что все шире применялся севооборот, при котором зерновые культуры чередовались с корневыми. По-прежнему хороший доход давал картофель, выращиваемый для перегонки на спирт, и сахарная свекла, которые хорошо произрастали в крупнопоместных хозяйствах. Как заключает Перкинс: «Юнкера, производящие сахарную свеклу и картофельно-алкогольную продукцию, далеко не отвечали образцам, известным по исторической литературе. Они практически совершили полную метаморфозу — из феодальных землевладельцев XVIII века, чье родовое имущество требовало от них службы прусскому государству, они превратились в главных акул «агробизнесса», в котором наипрогрессивнейшее сельское хозяйство объединялось с промышленными предприятиями, основанными на передовых технологиях и принципе получения максимального дохода»[145].
Как в Германии, так и в Англии, вследствие бурного роста и процветания городов увеличивался спрос на мясную и молочную продукцию. В Германии ее преимущественно производили на крестьянских фермах в центральном, западном и южном регионах. В Англии региональное деление было еще четче выражено: десять ведущих графств по производству зерна, располагались на востоке, а десять ведущих в молочной продукции — на севере и западе. Среднее уменьшение арендной платы, составлявшее 26 процентов в период с середины 1870-х до середины 1890-х годов, сгладило различия между снижением платы на 41 процент в южновосточных пахотных регионах и 12 процентами в северо-западных скотоводческих, причем в последних оно в период общего падения цен катастрофическим отнюдь не было. Между 1858 и 1881 гг. герцог Сатерлендский потратил 100000 фунтов стерлингов на строительство и осушительные работы в своем животноводческом поместье в графстве Шропшир, но его капиталовложения окупились тем, что он пережил депрессию без каких-либо общих снижений арендной платы. Однако герцог Бедфорд, также потративший десять тысяч фунтов в борьбе с депрессией, улучшая земли в окружающих Лондон графствах (Мидлсекс, Эссекс, Кент, Сурей) обнаружил, что его инвестиции ничего не решили: дорогостоящий переход от пахотных земель к пастбищам не окупился, и значительное снижение арендной платы было неизбежно[146].
