Теперь Гегель и его диалектика. Политические убеждения самого философа были крайне реакционными, это общеизвестно. Но не в этом суть. Если внимательно присмотреться к диалектике Гегеля, к методу, лежащему в основе его философии (а именно диалектический метод заимствовал Маркс в большей степени), мы увидим сугубо традиционалистскую и также эсхатологическую доктрину, облеченную в особую специфическую терминологию. Более того, эта методология выражает структуру именно инициатического, эзотерического подхода к проблемам познания, в отличие от сугубо профанической, обыденной логики Декарта и Канта, опиравшихся на «здравомыслие», гносеологические нормативы "обыденного сознания", ярыми апологетами которого, заметим a propos, являются все либералы и, в частности, Карл Поппер.
Философия истории Гегеля — это версия традиционного мифа, сопряженная с сугубо христианской телеологией. Абсолютная Идея отчуждается от самой себя и становится миром (вспомним кораническую формулировку: "Аллах был тайным сокровищем, которое пожелало быть узнанным"). Объективируясь в историю, Абсолютная Идея действует на людей извне, как "хитрость мирового разума", предопределяя провиденциальность событийной ткани. Но в конечном счете, через пришествие Сына Божьего, открывается апокалиптическая перспектива полного осознания Абсолютной Идеи на субъективном уровне, который перестает быть от этого «субъективным» и становится «объективным». "Бытие и мысль становятся одним". Атман совпадает с Брахманом. Причем происходит это в особом избранном царстве, в Империи Конца, которую немецкий националист Гегель отождествлял с Пруссией. Абсолютная Идея — тезис, ее отчуждение в истории — антитезис, ее осознание в эсхатологическом царстве — синтез. На таком видении онтологии базируется и гносеология Гегеля. В отличие от обычной рациональности, основанной на законах формальной логики, оперирующей только с позитивными утверждениями, связанными актуальными причинно-следственными отношениями, "новая логика" Гегеля, учитывает особое онтологическое измерение, сопряженное с потенциальным аспектом вещи, недоступным "обыденному сознанию", но активно использовавшимся мистической школой Беме, герметиков и розенкрейцеров. Факт предмета или утверждения (которым исчерпывается кантианская «обыденная» гносеология) для Гегеля есть лишь одна из трех ипостасей. Второй ипостасью является «отрицание» этого факта, причем понятое не как чистое ничто (как это видит формальная логика), но как особый сверхрассудочный модус существования вещи или утверждения. Первая ипостась — Ding fuer uns ("вещь для нас"), вторая — Ding an sich ("вещь в себе"). Но в отличие от Канта эта "вещь в себе" понимается не как нечто непознаваемое и чисто апофатическое, не как гносеологическое небытие, но как гносеологическое инобытие. И обе эти относительные ипостаси разрешаются в третьей, которая есть синтез, охватывающий и утверждение и отрицание, тезис и антитезис. При этом если рассмотреть процесс мышления последовательно, то синтез происходит после «отрицания», как второе отрицание, т. е. "Отрицание отрицания". В синтезе одновременно берется и утверждение и отрицание, в нем вещь сосуществует со своей собственной смертью, расцененной в особой онтологической и гносеологической шкале не как пустота, но как инобытие жизни, душа.
Кантовский гносеологический пессимизм, корень либеральной метаидеологии, опрокидывается, разоблачается как «недомышление», а Ding an sich ("вещь в себе") становится Ding fuer sich ("вещь для себя"). Причина мира и сам мир сливаются в эсхатологическом синтезе, где существование и несуществование соприсутствуют, не исключая друг друга. Земное Царство Конца, управляемое кастой посвященных (идеальная Пруссия), сопрягается с нисходящим Новым Иерусалимом. Начинается конец Истории и эра Святого Духа. Этот эсхатологический мессианский сценарий заимствовал Маркс, применив его к несколько иной сфере — к области производственных отношений. Интересно, почему он так поступил? Обычные «правые» объясняют это "недостатком идеализма" или "грубостью натуры" (если не субверсивными намерениями). Удивительно глупое объяснение, которое, тем не менее, пользуется популярностью у нескольких поколений реакционеров. Скорее всего, Маркс, внимательно изучавший английскую политэкономию, был шокирован соответствиями между либеральными теориями Адама Смита, который видел историю как прогрессивное движение к открытому рыночному обществу и универсализации материального денежного общего знаменателя, и концепциями Гегеля относительно исторического антитезиса, т. е. отчуждения Абсолютной Идеи в истории. Предел этого отчуждения Абсолюта от самого себя Маркс гениально отождествил с Капиталом, с той общественной формацией, которая активно подминала под себя современную ему Европу. Анализ структуры капитализма, история его становления давали Марксу знание механики отчуждения, алхимическую формулу того, по каким законом оно протекает. А постижение этой механики, "формулы антитезиса", и являлось первым и необходимым условием для Великой Реставрации или Последней Революции. Царство грядущеcо коммунизма было для Маркса не просто «прогрессом», но результатом переворота, «революции» в этимологическом смысле этого слова. И не случайно, начальную стадию развития человечества он называет "пещерным коммунизмом". Тезис — "пещерный коммунизм", антитезис — Капитал, синтез — мировой коммунизм. Коммунизм — синоним Конца Истории, эры Святого Духа. Материализм и акцент, сделанный на экономике и производственных отношениях, свидетельствуют не о приземленности интересов Маркса, но о стремлении его к магическому преображению действительности и радикальному отказу от компенсаторных грез безответственных мечтателей, своим бездействием лишь усугубляющих стихию отчуждения. С таким же успехом можно было бы упрекнуть средневековых алхимиков в «материализме» и жажде наживы, если упустить из виду глубоко духовный и инициатический символизм, скрытый за их рассуждениями о дистилляциях мочи, получении золота, превращении минералов в металлы и т. д.
Именно эта гностическая линия Маркса и его предшественников была подхвачена русскими большевиками, воспитывавшимися в среде, где против отчужденного, светского, выродившегося монархического режима копились таинственные силы русского сектанства, мистицизма, народного мессианства, тайных обществ и страстных романтических натур русских бунтарей. "Москва — Третий Рим, русский народ — богоносец, нация Всечеловека. Россия призвана спасти мир." Все эти идеи пропитывали русскую жизнь, резонируя с заложенными в марксизме эзотерическими сюжетами. Но в отличие от чисто спиритуальных формулировок, марксизм предлагал экономическую, социальную и политическую стратегию, ясную и конкретную, понятную даже простому человеку и дающую основание для социально-политических шагов. В России восторжествовал именно "правый марксизм", получивший название «большевизма». Но это не значит, что так дело обстояло только в России. Подобная линия присутствует во всех коммунистических партиях и движениях во всем мире, если, конечно, они не вырождаются в парламентскую социал-демократию, конформирующую с либеральным духом. При этом не удивительно, что социалистические революции кроме России произошли только на Востоке — в Китае, Корее, Вьетнаме и т. д. Это еще раз подчеркивает, что именно традиционные, непрогрессивные, наименее «современные» ("отчужденные от духа") и, значит, наиболее «консервативные», наиболее «правые» народы и нации, распознали в коммунизме его мистическую, духовную, «большевистскую» суть. Национал-большевизм преемствует именно такую большевистскую традицию, линию "правого коммунизма", которая уходит вглубь веков к древнейшим инициатическим обществам и духовным учениям. При этом экономический аспект коммунизма не умаляется, не отрицается, но рассматривается как механизм теургического, магического праксиса, как конкретный инструмент преображения реальности. Единственно, что следует здесь отбросить — это неадекватный, исторически исчерпанный дискурс марксизма, в котором часто наличествуют случайные, свойственные прошедшей эпохе гуманистические и прогрессистские темы. Марксизм национал-большевиков — это Маркс минус Фейербах, т. е. минус эволюционизм и иногда встречающийся инерциальный гуманизм.
Другая половина термина «национал-большевизм» — «национал» — тоже нуждается в пояснении. Само понятие «нация» далеко не однозначно. Существует его биологическая, политическая, культурная, экономическая интерпретации. Национализм может означать как акцентирование "расовой чистоты" или "этнической однородности", так и объединение атомарных индивидуумов ради достижения оптимальных экономических условий в ограниченном социально-географическом пространстве. Национальная составляющая национал-большевизма (и исторического, и метаисторического, абсолютного) является совершенно особенной. Исторически национал-большевистские круги отличались устойчивой ориентацией на имперское, геополитическое понимание нации. Последователи и единомышленники Устрялова, левые евразийцы, не говоря уже о советских национал-большевиках, понимали «национализм» как явление сверхэтническое, связанное с геополитическим мессианством, с «месторазвитием», с культурой, с континентальным масштабом государства. У Никиша и его немецких сторонников мы также сталкиваемся с идеей континентальной империи "от Владивостока до Флессинга", а также с идеей "третьей имперской фигуры" ("Das dritte imperiale Figur"). Во всех случаях речь идет о геополитическом и культурном понимании нации, свободном даже от намеков на расизм, шовинизм или "этническую чистоту".
