В Карпатах
Где же она, эта самая позиция? Где предметное олицетворение слова, которое не сходило с уст миллионов людей всех рас и культур во всех странах мира? Стучало в висках, глаза пожирали пространство передо мною. Кусты. За кустами склон переходит в долину шириною в полкилометра. По ту сторону долины такой же склон, такой же лес и прогалинки с белыми полосками снега. Ни следов разрушения, ни выстрела — тишина.
— Не вижу, — говорю.
— Да вон, — показывает офицер, пришедший с позиции, — видите: опушка леса, а от нее спускайтесь по полянке, которая идет вниз, в долину. Видите кустик? Ну и тонкая полоска.
— Вижу, вижу!
Тончайшая полоска, и там — подумать только! — русские. Расстояние ничтожное, прицел две тысячи, самое большое.
Ночью мы поодиночке перебрались в окопы, занятые малочисленной первой ротой. Окопы удобные, но низко, на склоне горы. Нас предупредили: «Днем голову не высовывать! Напротив — сибирские стрелки».
Обстановка в роте была неважной. С. относился к нам враждебно и как кадровый офицер к офицерам запаса, и как словенец-ренегат к словенцам-патриотам. Днем он с двумя унтер-офицерами упражнялся в стрельбе по русским. Когда сибирякам надоедали эти упражнения, они несколькими меткими выстрелами надолго отнимали у С. охоту показываться в бойнице.
Ночами мы слышали редкие ружейные перестрелки. Зато правее от нас, с Дуклы, всю ночь доносилась артиллерийская канонада. Там, где силуэты гор опускались, стояло большое зарево. Это был один из жертвенников войны, жуткий и величественный, созданный человеком. Самое человеческое из всех его изобретений. Много огненных жертвенников воздвигала история на славянских полях. А теперь пришло время освободиться от чужеземного ига и соединиться в несокрушимую силу, чтобы настал наш славянский век, одухотворенный религиозным и нравственным началом великой русской культуры.
Но как перейти к русским? Мы стоим на месте, они тоже. Их окопы близко, ночью разведка выходит редко, и то только шагов на двести, в лощину, правее нашего окопа. Солдаты почти все немцы, ротный командир хуже немца, нам не доверяет, возможно, шпионит. Подождем… Дни проходили скучно: чтения мало, а размышления излишни — все уже было решено.
Четвертого мая 1915 года русские атаковали соседний участок. Стрельба началась по всей линии, потом постепенно прекратилась. Наутро русские окопы оказались оставленными. Мы получили приказ продвинуться вперед. Пока подходили и строились части, поступали и новости. Немцы у Тарнова и Горлицы прорвали фронт, русские повсюду отступают, у них не хватает снарядов, не хватает даже винтовок. Первые линии еще вооружены, а задние подбирают оружие убитых и раненых.
Что же это такое? Громадное государство с неисчислимыми природными богатствами, житница Европы со стопятидесятимиллионным населением посылает своих сыновей на посмешище и гибель! Еще сильнее стало желание перейти. Я верил, что каждый славянин там теперь нужнее, чем когда-либо.
В это время правее от нас истекала кровью 48-я русская дивизия со своим прославленным командиром Корниловым. Отбиваясь от превосходящих неприятельских сил, выходя из окружения, блуждая в лесах, остатки славянской дивизии с тяжелораненым генералом на третий день после упорного штыкового боя вынуждены были сдаться.
Прекрасная долина Ондава. Русские и словаки живут здесь в белых домиках с завалинками, с цветами на подоконниках, среди вишневых садов, огороженных плетнями. Среди зеленых полян, окаймленных лесом, живут в тех же местах, где когда-то словенец и древлянин были одним племенем.
Мы уже несколько дней двигались под палящим солнцем с неузнаваемыми от пыли и пота лицами по пятьдесят-шестьдесят километров в сутки, и все виденное там сегодня воспринимается как во сне. Когда мы проходили по селеньям, становилось веселее, мы прислушивались к речи, рассматривали лица жителей, одежду. Сколько сходства с нашим народом!
В каком-то венгерском городке мы наконец-то погрузились в эшелон и двинулись по венгерской равнине на юг. У Мармарош-Сегеда снова свернули в Карпаты. На одной станции долго стояли. Пошли в деревню, к гуцулам. Худощавые, высокие, в широкополых черных шляпах, в длинных бурках. Говорят на русском наречии. Живут бедно, хатки у них курные, пахотной земли мало, леса по большей части принадлежат не им. Немецкий генерал Людендорф, побывавший в гуцульских деревнях, в своих воспоминаниях пишет, что жизнь под Австрией воодушевлять этих людей, по-видимому, не может.
Потом мы где-то разгрузились, снова долго маршировали, стояли привалом около двенадцатидюймовой австрийской моторизованной батареи, рыли окопы на зеленых холмах, поросших кустами и березняком. Ночью прошел дождь, природа засияла, защебетали птицы.
Вдруг из-за горки — глухой удар. Следуя взглядом по невидимому гудящему пути снаряда, я увидел деревушку. Снова глухой удар — и на ее правой окраине поднялся черный столб. Затем где-то за деревушкой другой, отдаленный удар, прогудела та же «воздушная дорога» и за нашими окопами поднялся такой же столб. Так звучала «воздушная дорога» и летали странные пассажиры в оба конца. А внизу, в равнине, две лошади тянули плуг, за которым шагал крестьянин. Зеленое поле за ними становилось коричневым. Они тоже двигались в оба конца: взад и вперед. И была в этом человеке, шедшем за плугом, не обращавшем внимания на снаряды, какая-то правда, сильнее и выше этих черных столбов.
Чью землю пашешь, крестьянин? Свою или панскую? Или ростовщика? Позавчера мы проходили местечко и видели, как русские крестьяне кому-то кланялись в три погибели. А еще мы видели, как бедный крестьянин спешил по дороге с небольшим мешком картофеля. Когда он поравнялся с нами, его догнали помещик и австрийский жандарм. Жандарм ударил его плетью по лицу, а помещик орал, будто командовал корпусом в развернутом строю: «Проклятые свиньи! Этому их русские научили!» Крестьянин-то русский… Уехали они победителями. Крестьянин жаловался: «Четверо детей, голодаем, все на него работаем, а он тебя и за собаку не считает. Все равно картофель уже гниет».
Наш батальон стоял в резерве германского корпуса генерала Бюлова. Мне приказали изучить пути на случай подхода резерва к немецкой линии и занести их на карту. Я вышел рано утром с патрулем из пяти человек и был рад возможности посмотреть вблизи на немцев, на их жизнь, на их окопы. К тому же в роте становилось невыносимо. С. за нами следил и даже запрещал нам с товарищем говорить по-словенски. Настоящие немцы этого не делали, но С. считал своим долгом демонстрировать преданность Австрии.
В деревушке, под холмом, стояли немецкие уланы. С холма немецкая батарея вела беглый огонь, ее прислуга суетилась. Нам не советовали идти дальше. Как бы ни так! Может, русские наступают и мне удастся перейти. Но огонь прекратился.
Около полудня я зашел к начальнику одного участка. Землянка была большая, в ней можно было стоять выпрямившись. За столом обедало четыре офицера. Старший встал, выслушал меня и сказал сухо, вежливо, тоном человека, никогда в жизни не колеблющегося: «Резервы можно подводить как угодно, но они не потребуются. У меня восемь рядов проволочных заграждений, двенадцать пулеметов. Позиция неприступна». Потом спустились в их окопы. И как раз вовремя. Позиция проходила по возвышенности. На расстоянии трех тысяч шагов, параллельно окопам чернели верхушки леса. Посередине шла железнодорожная насыпь. Из-за нее поднялась цепь — человек сто. В бинокль было хорошо видно: фуражки набекрень, красные лампасы. Не бегут, идут спокойно. Немцы ударили шрапнелью. Ни один не прибавил шага, ни один даже не обернулся. Шрапнель ложилась все ближе. «Скорей бы дошли до леса!» Не успел я об этом подумать, как из лесу выскочили коноводы с лошадьми. Сели казаки на своих коней, под шрапнельным огнем построились по трое и спокойно двинулись рысью в лес. Слава Богу, никого даже не ранило. Немцы были в восторге от храбрости и хладнокровия русских.
Мы возвращались в свою часть, усталые и голодные, солнце уже заходило. Когда оно коснулось горизонта, я вспомнил человека из рассказа Толстого, которому все было мало земли. Нас ожидал батальон, выстроенный в походную колонну. Схватили по куску хлеба и двинулись. Среди ночи стало невыносимо тяжело, а отдыху давали мало. Беспрерывно скакали какие-то верховые, кто-то нас все время подгонял, но мы едва волочили ноги.
Незадолго до рассвета был дан двухчасовой привал, для нас в штабе дивизии приготовили еду, выдали много пива. Австрийский генерал произнес речь и поздравил с завтрашним боем и победой. На дороге нас ждала вереница крестьянских подвод. Часов через шесть подводы остановились в небольшой деревне, где скопилось много солдат из самых разных полков. Я двинулся в лес со своей полуротой. Долго мы бродили и заблудились бы, если бы не компас. Вдруг над нами что-то затрещало, посыпались ветки, как будто пронесся громадный олень. Потом заревело, застонало и лесные своды понесли этот рев дальше. Скоро уже гудел весь лес.
