Для возникновения современного консерватизма были необходимы определенные социально-экономические, политические и духовные предпосылки, созданные Просвещением и Великой французской революцией. Это настолько зримые рубежи, что их признает и большинство современных буржуазных историков. С этой точки зрения характерно высказывание консервативного американского ученого и идеолога Р. Нисбета: «Современный консерватизм… — дитя реакции на Французскую революцию и Просвещение, главным образом также во Франции, которое предшествовало революции»{4}.
Действительно, Просвещение и Великая французская революция настолько тесно связаны друг с другом, что их воздействие, в частности, на генезис консерватизма нельзя рассматривать каждое в отдельности. Ф. Энгельс отмечал: «Подобно тому как во Франции в XVIII веке, в Германии в XIX веке философская революция предшествовала политическому перевороту»{5}. Просвещение означало окончательный разрыв с духовными путами средневековья. Оно подрывало устои феодального общества в целом. «Великие люди, которые во Франции просвещали головы для приближавшейся революции, — подчеркивал Ф. Энгельс, — сами выступали крайне революционно… Религия, понимание природы, общество, государственный строй — все было подвергнуто самой беспощадной критике; все должно было предстать перед судом разума и либо оправдать свое существование, либо отказаться от него»{6}. Не случайно, что и друзья и враги Французской революции видели в ней воплощение принципов Просвещения. Первые с гордостью говорили, что человек уже настолько зрел и умен, что может творить свою собственную социальную среду в соответствии с принципами разума, другие негодовали на то, что человек посмел вступить в противоборство с «естественным ходом вещей», с божественной волей.
Если Просвещение поставило под угрозу всю систему духовных ценностей феодализма, то Великая французская революция подорвала его социально-экономический и политический фундамент. «Франция, — писал Ф. Энгельс, — разгромила во время Великой революции феодализм и основала чистое Господство буржуазии с такой классической ясностью, как ни одна другая европейская страна»{7}.
Французская революция, говорил В. И. Ленин, «недаром называется Великой. Для своего класса, для которого опа работала, для буржуазии, она сделала так много, что весь XIX век, тот век, который дал цивилизацию и культуру всему человечеству, прошел под знаком Французской революции. Он во всех концах мира только то и делал, что проводил, осуществлял по частям, доделывал то, что создали великие французские революционеры буржуазии…»{8}.
Наряду с масштабностью Французская революция отличалась ярко выраженным социальным характером. В отличие от предшествовавших европейских буржуазных революций она вела борьбу против феодализма открыто и решительно, без религиозных покровов, как это было, в частности, в буржуазной революции Англии в середине XVII в. Острота противоборства между буржуазией и феодальной аристократией была так велика, что здесь не возникло почвы для компромисса в стиле «славной революции» 1688 г. в Англии, где влиятельные аристократические группировки смогли договориться с буржуазией, устранив от власти склонную к феодальной реакции династию Стюартов в пользу более благосклонного к буржуазно-конституционным принципам правления принца Оранского.
По феодализму был нанесен удар такой силы, что содрогнулась вся феодально-абсолютистская Европа; произошли сдвиги системного характера, сжатые во времени и потому особенно ощутимые. Переломный, кризисный характер эпохи в той или иной мере понимали теоретики и практики зарождающегося консерватизма.
Грандиозное революционное действие вызвало отчаянное противодействие. «Великим страхом» были объяты не только феодалы; он распространялся на значительную часть имущих слоев вообще, по мере того как революция развивалась по восходящей линии. «Буржуазия, — отмечал Ф. Энгельс, — класс, в лучшем случае лишенный героизма. Даже наиболее блестящие ее достижения, в Англии XVII века и во Франции XVIII века, не были ею самой завоеваны для себя, а их завоевали для нее плебейские народные массы, рабочие и крестьяне»{9}. Именно эти социальные силы, по словам В. И. Ленина, смогли наложить на Французскую революцию «отпечаток своих требований, своих попыток по-своему построить новое общество, на место разрушаемого старого»{10}. Благодаря их напору Французская революция продвинулась гораздо дальше, чем того хотелось бы умеренным элементам буржуазии. Якобинская диктатура — кульминационный момент революции — вызвала трепет у благонамеренного буржуа, не говоря уже о землевладельческой и финансовой аристократии. В этом весьма широком антиреволюционном потоке и зародилось явление, получившее несколько позже название «консерватизм», в котором отразилась его антиреволюционная, антипрогрессивиая суть.
Понятие «консерватизм» имеет много общего с понятиями «реакция» и «контрреволюция», но оно не идентично им, поскольку лагерь реакции и контрреволюции может быть гораздо шире, чем консервативный. Во времена революционного кризиса в нем оказываются и более умеренные по сравнению с консерваторами элементы либерального и реформистского толка. Так, к антиякобинской реакции присоединились многие из тех, кто поначалу приветствовал революцию, праздновал вместе с народом падение Бастилии. Кроме того, нужно учитывать, что реакция и контрреволюция в отличие от консерватизма в большей степени подвержены ситуационным колебаниям, связаны преимущественно с революционными потрясениями.
Поэтому можно сказать, что консерватизм возник не просто как реакция на Просвещение и Великую французскую революцию; его становление обусловлено крушением феодальной формации и вызреванием капиталистической на той фазе данного процесса, когда социально-политические преобразования совпали с промышленной революцией, антагонизм между буржуазией и феодальной аристократией принял четкие классовые формы, а из «третьего сословия» начало выделяться «четвертое» — пока еще в виде предпролетариата.
Нисходящему классу феодалов более надежными казались крайние меры: крестовый поход против нечестивого Парижа, беспощадная расправа с французскими якобинцами и их последователями в других странах. Силой сохранить старый режим, где он еще существует, и реставрировать его во Франции — таково кредо феодальной реакции. Правда, решить эту задачу ей не удалось. Более приглушенно в лагере противников революции звучал иной мотив: нельзя уповать только на одну силу. Благодаря ей, конечно, проще справиться с уже вспыхнувшим революционным пожаром, но нужно уметь и предотвращать его. Первый метод, безусловно, был ближе формирующемуся консерватизму. Пройдет еще немало времени, прежде чем он возьмет на вооружение и второй, придав ему специфическую консервативную окраску, хотя немногочисленные наиболее дальновидные из зачинателей консерватизма не исключали наряду с применением силы использование крайне ограниченных реформ.
«Отцы-основатели» консерватизма
Именно такой, более «широкий», подход характерен для общепризнанного тогда теоретика консерватизма Э. Берка (1729–1797). Э. Берк нес службу в качестве секретаря видного вигского политика маркиза Рокингэма, который бывал и премьер-министром Англии. За свои заслуги Берк был удостоен места в парламенте от одного из «гнилых местечек». Его книга «Размышления о Французской революции» считалась чем-то вроде библии консерватизма. Она появилась уже в 1790 г., и менее чем за год вышло 11 ее изданий. К моменту смерти Берка было распродано 30 тыс. экз.{11} Интересно, что отпрыск скромного ирландского законника, поставивший свое перо и дар красноречия на службу аристократическо-буржуазной вигской олигархии, оказался проницательнее, чем такие «классики» махрового феодально-аристократического консерватизма, как Ж. де Местр и Л. де Бональд. Своей книгой он опередил их на несколько лет. Это говорит о незаурядном политическом чутье вигского оратора и публициста.
