Причины скептического отношения к вышеназванным работам подробно изложены в «Библиографическом очерке», опубликованном в заключительной части книги Гетти «Истоки больших чисток» (1986)[191] и до сих пор нисколько не утерявшем своего значения.
В своей монографии историк доказывает, что задолго до распада Советского Союза каждый вдумчивый и критически настроенный ученый просто не мог не заметить, что большинство источников, которые были известны в те годы и которыми воспользовался Коэн, очень ненадежны. Один из первых вариантов «Библиографического очерка» написан Гетти для докторской диссертации (1977).[192] Ее материалами мы тоже воспользуемся далее.
Коэн «верит» речам Хрущева, в частности, тезисам и сведениям из печально знаменитого «закрытого» доклада на XX съезде КПСС, которые принимаются за чистую монету.
Но, как стало теперь известно, буквально каждое из «обличительных» утверждений хрущевского доклада — неправда. Более того, не только мы сегодня, но и сам Хрущев еще в предсъездовские дни прекрасно осознавал цену своего насквозь лживого выступления.[193] Что касается сведений из «закрытой» речи, их ненадежность давно общеизвестна и комментариев не требует.[194]
Коэн опирается на источники хрущевского времени, хотя их политическое происхождение и их мотивация были секретом Полишинеля и тогда. В десятой главе «Бухарина» широко использован пухлый труд Роя Медведева «К суду истории», в котором предпринята попытка обобщить материалы, опубликованные в «те 10 лет» пребывания Хрущева у власти, собранные самим автором «истории», а также слухи из неопубликованных воспоминаний. Медведевское сочинение задумывалось для дискуссии в поддержку идейно-политического наследия Бухарина и написано с позиций оголтелого антисталинизма.
«Работа Медведева почти целиком основана на собранных после 1956 года воспоминаниях оставшихся в живых членов партии… Ни один из медведевских информаторов, нередко анонимных, не был близок к центральной власти настолько, чтобы объяснить, почему все происходило так, а не иначе… Все его информаторы были «вне» событий… Их предположения, почему это случилось таким образом или какова была точка зрения Сталина, ничуть не лучше наших собственных догадок» (выделено автором. — Г.Ф., В.Б.).
(Заметим в скобках, что здесь мы используем как английский перевод книги Медведева, так и первое русскоязычное издание его книги, опубликованное в 1974 году в Бельгии.)
Коэн также полагается на крайне ненадежные источники из «вторых рук», ссылками на которые особенно богата книга «Большой террор» Роберта Конквеста. Последняя представляет собой еще одну попытку — и, кстати, более успешную и лучше структурированную, нежели у Медведева, — совместить «разоблачительные» публикации и заявления хрущевского времени с продукцией антикоммунистического агитпропа, выставив их всех источниками, якобы заслуживающими полного доверия.
Отмечая отсутствие у Конквеста критического отношения к источникам, Гетти писал:
«Нет другого периода или вопроса [прошлого], где историки были охвачены таким стремлением описывать и принимать за истину события, информация о которых почерпнута из слухов. Фундаментальные обобщения строились на основе кем-то пересказанных обрывочно подслушанных коридорных сплетен. Тюремные истории («В лагере мой друг встретил жену Бухарина, и та сказала…») стали первичными источниками для сведений о системе принятия центральной властью политических решений. Потребность в получении выводов из отдельных и непроверенных частностей превратила слухи в [исторические] источники, а повторение россказней подменило собой их подтверждение. Более того, ведущий специалист по большим чисткам (т. е. Конквест. — Г.Ф., В.Б.) писал, что «правда может, таким образом, просачиваться лишь в форме слуха» и что «наилучший, хотя и не безупречный источник, это сплетня».
Утверждения такого рода будут удивительны для любой другой области истории. Конечно, историки не признают слухи или сплетни в качестве доказательств. Конквест продолжает говорить, что наилучший способ проверить слухи — сравнить их между собой. Но такая метода имела бы смысл только в случае, если бы сплетни не повторялись, а мемуаристы не читали бы работы друг друга».[195]
В своей диссертации Гетти высказывался в отношении Конквеста еще более критически:
«Иногда «ученость» бывает даже более чем просто небрежной. Недавнее расследование деятельности британской разведки (шедшее по стопам уотергейтских[196] разоблачений) наводит на мысль, что Роберт Конквест, автор очень влиятельной книги «Большой террор», оплачивался британскими спецслужбами за сознательную фальсификацию сведений о Советском Союзе. Следовательно, работы такой особы вряд ли могут быть сочтены подлинно научными его коллегами (peers) из западного академического сообщества».[197]
Гетти дает небезынтересную ссылку на статью Дэвида Лея «Конец несуществовавшего отдела»[198] в британской «Гардиан», где Конквест изобличен как один из тех, кто участвовал в подготовке пропагандистских материалов для Отдела изучения информации (Information Research Department, или IRD) британского Форин-офис и затем опубликовал их в североамериканском издательстве «Прейгер паблишере», связанном с ЦРУ США. По словам проф. Колумбийского университета Джона Хэзэрда, в научно-исторических кругах господствовало мнение, что большая часть конквестовских работ на самом деле была подготовлена британскими спецслужбами, а затем передана будущему «автору».
Но хорошая работа остается таковой независимо от того, кто ее автор. Книга Конквеста была бы очень полезна, будь она добротным исследованием. Но ничего общего с такими трудами она не имеет. Конквест собрал в кучу разнообразнейшие слухи и использовал ничего не значащие работы лишь потому, что те имели антикоммунистическую направленность. Так, в первом и исключительно влиятельном издании его капитального сочинения «Большой террор» чаще других источников цитируется крайне ненадежная книга советского перебежчика Александра Орлова.
Книгу Орлова[199] часто использует и Коэн. Однако задолго до того, как в начале 1990-х первые исследователи получили доступ к материалам личного дела Орлова в архиве бывшего НКВД, стало известно, что его «Тайная история сталинских преступлений» — одна из разоблаченных фальсификаций. Гетти в своей вышедшей в 1986 году монографии тщательно проанализировал, почему сфабрикованные мемуары Орлова необходимо исключить из числа надежных источников:
«Как правило, показания бывшего сталинского агента, массового убийцы и экс-шпиона вызывают по меньшей мере хоть какое-то критическое отношение и сомнение. Но вопрос политической предвзятости — только часть большой проблемы с таким источником, как Орлов: он находился вдалеке от событий».[200]
Изучив досье на Орлова, Олег Царев и Джон Костелло в книге «Роковые иллюзии» приводят множество примеров неприкрытой лжи в «Тайной истории…».[201]
Вслед за Конквестом Коэн довольно часто обращается к «Письму старого большевика», опубликованному Б.И. Николаевским. Видный меньшевик, состоявший в родственной связи с А.И. Рыковым, Николаевский был знаком с Бухариным, посетившим его в Париже в 1936 году. Теперь известно: в основном «Письмо» сочинено самим Борисом Николаевским, но представлено им так, будто оно основано на его приватных беседах с Бухариным. Гетти в 1979 году или даже раньше сумел распознать, что «Письмо» — сомнительный источник».[202]
К 1986 году Гетти дал «Письму» еще более жесткую оценку, признав его ничего не значащим источником:
«Несомненно, что «Письмо» — лживый источник, и необходимо по меньшей мере соблюдать осторожность и с подозрением относиться к его утверждениям. Там лишь представлена собранная Николаевским коллекция противоречивых и ни на чем не основанных слухов, имевших хождение в Европе в 1930-е годы».[203]
Множество противоречий и изъянов в «Письме старого большевика» Николаевского присутствовали в нем задолго до того, как в 1970-х годах на них обратил внимание Гетти. Были они на своих местах и в 1960-х, когда сочинительствовали Конквест, Коэн и другие. И, как понятно, никто не принуждал антикоммунистических писателей использовать столь ненадежные опусы, как мемуары Орлова и сочинения Николаевского.
Среди других источников Коэна — работы видных меньшевиков вроде Федора Дана и авторов, публиковавшихся на страницах парижского «Социалистического вестника» и «Бюллетеня оппозиции» Троцкого. Вместе они названы не случайно: их объединяет не только крайняя предвзятость, но и значительное удаление от всего, что происходило в Советском Союзе, хотя изредка до них все же доходили вести от сторонников внутри СССР.[204]
