Когда я вышел на перрон, мне сразу бросился в глаза поезд, составленный из классных вагонов. Перед ним волновалась толпа, залившая перрон. В толпе то тут, то там мелькали бурые папахи матросов. Говорили, что в одном из вагонов находится арестованный генерал Духонин. Раздавались угрожающие возгласы, требующие немедленного расстрела пленника…
Я обошёл поезд и подошёл к вагону с другой стороны. Здесь тоже волновалась громадная толпа… Толпу составляли крестьяне, матросы, солдаты – все прибывшие с воинской платформы… Неожиданно на площадке, где только что стоял Духонин, появился высокий, здоровенный матрос в огромной бурой папахе… Не дослушав его, я перешёл на перрон по другую сторону поезда.
Вдруг в толпе молнией пронеслась весть, что Духонин убит. Толпа хлынула на другую сторону поезда, откуда я только что ушёл. Возникла страшная давка.
Матросы из охраны поезда стали разгонять толпу и, когда она поредела, я увидел перед вагоном какую-то окровавленную массу. Это был труп Духонина…
… после речи матроса толпа снова потребовала Духонина. Его вывели, с него сорвали погоны, и тот же высокий матрос ударом немецкого штыка (узковатого тесака чуть ли ни в полметра длинной. – Ю.В.) сбросил его в толпу, которая с каким-то стихийным… криком (упоения. – Ю.В.) растерзала бывшего главнокомандующего. Я слышал, как находившийся тут же крестьянин заметил: "Так ему и нужно собаке! Его и хоронить не надо. Его в помойную яму нужно спустить"… это был суровый огонь фанатизма и классовой ненависти" [80].
Революционная демократия жаждала крови. Большевистские газеты не зряшно потрудились. Почти каждый в России уяснил тогда: без крови народная свобода не может утвердиться. Настало время пустить под нож имущие классы и офицерство.
Ленинское прославление насилия, внедрение классовой розни делали гражданскую войну неизбежной. Гражданская война давала превосходную возможность для очищения общества по-ленински, поскольку уже всё можно было списывать на необходимые меры. Ленин и прочесал русское общество самым частым гребнем террора. Бывшие имущие сословия вовсе исчезли, поредел и массив "трудящегося и эксплуатируемого народа", декларацию от имени которого примет III Всероссийский съезд рабочих, солдатских и крестьянских депутатов (10-18 января 1918 года). Этот же съезд и объявит Россию Российской Социалистической Федеративной Советской Республикой (РСФСР), лишив её тысячелетнего первородного имени.
Ленин… Люди подобного закала не часто встречаются…
А теперь посмотрим, откуда пришли эти тучи с кровавыми ливнями. Что и как притекало в программы и сознание большевизма и их вождя – Ленина.
Послушаем голоса их пророков и предтечей.
Париж.
Дантон! Великий муж революции! Голосина у него по преданию был не дай Боже…
26 ноября 1793 года Жорж Жак Дантон (1759-1794) выступает в Конвенте. Он говорит о революции и терроре:
"…Народ требует, чтобы террор был поставлен в порядок дня, но он хочет, чтобы террор был применён к действительным врагам Республики, и только к ним, то есть к аристократам, эгоистам, заговорщикам и изменникам, агентам иностранных правительств, но народ не хочет, чтобы всякий, кто родился без революционного пыла, в силу одного этого считался виновным…
Единственно, чего народ хочет теперь, это – сильного и энергичного правительства…
Покараем виновных и покараем беспощадно – и народ признает, что мы достойны его…" [81]
3 декабря 1793 года Дантон, выступая в клубе якобинцев, заявляет:
"…Конституция должна безмолствовать в тот момент, когда народ занят уничтожением и устрашением своих врагов посредством революционных действий… Но, граждане, я предостерегаю против тех, кто хотел бы повести народ за пределы революции и стал бы предлагать ультрареволюционные меры… конституция должна безмолствовать…
Я всегда буду идти об руку с народом…" [82]
24 января 1794 года Дантон выступает в Конвенте. Он говорит о революционной законности:
"Граждане… Революцию нельзя творить в геометрических формах. Революционные меры неминуемо – хотя бы временно – тяжело ложатся даже на честных граждан…
Будем помнить, что, слишком прислушиваясь к голосу справедливости, мы рискуем впасть в опасность чрезмерной снисходительности и дать таким образом оружие против себя нашим врагам ‹…›
Итак, воспользуйтесь… моментом, чтобы направить верные удары против врагов родины, избежать ошибок или исправить их…
Я предлагаю сосредоточить всё наше внимание на том, каким образом обеспечить правосудие, – скорое, верное и без ущерба для революционного движения…
Национальный Конвент только потому победил своих врагов, что он был истинно народным…" [83]
Всё это слово в слово мог сказать Ленин. Это вдохновляло Ленина, укрепляло в сознании того, что капитализм – тот враг, который не уйдёт с исторической сцены по своей воле. Нужен заступ могильщика. Ленин с яростью вогнал заступ в землю…
Интересны выступления Дантона на темы: "По поводу домашних обысков", "Республика единая и неделимая", "Париж – народная столица", "Налог на богатых", "Твёрдые цены на хлеб", "Революция и террор", "Семья и школа"…
Робеспьер уточнит Дантона, заявив, что "террор есть не что иное, как быстрая, срочная и непреклонная справедливость".
В сентябре 1793 года Конвент издаст декрет: "Поставить террор в порядок дня!"
Один из призывов якобинцев утверждал: "Уничтожая негодяев, мы, тем самым, защищаем жизнь целых поколений…"
Дантон будет казнён своей любимой революцией. 5 апреля 1794 года под крики толпы на Гревской площади гильотина срежет ему голову. Крупная, тяжёлая башка с выпуклым лбищем, ещё открытыми гневно выпуклыми глазищами, толстыми губами (до последнего мига они изрыгали отборный мат) и курчавыми волосами грузно скатится в корзину.
Кто теперь прокричит о революции столь оглушающе громко, как эта башка? После покойного Мирабо её хозяин был, слов нет, вторым оратором Франции.
Палач Сансон ухватит её за волосы и высоко поднимет: пусть каждый полюбуется: сам Дантон! Его башка!…
Кровь ручьём лилась с обрезка шеи. Лицо превращалась в синюю маску…
Париж в ту пору населяли 600 тыс. человек [84]. Сотни тысяч глоток в тот день наверняка орали: "Да здравствует революция!"
Сансон улыбался: ещё бы, его рука держала голову короля Людовига XVI (гражданина Капета), потом Марии Антуаннеты, потом… да вот Дантона!…
Каждую Сансон потом швырнёт в корзину.
Потом… потом он будет держать голову самого Робеспьера. Сансон запомнит: с утра стояло невозможное июльское марево. Всё таяло от нещадной жары, когда он взводил лезвие гильотины над головой Робеспьера. Вождь якобинцев производил впечатление если не сломленного человека, то ко всему безучастного. Он не замечал ничего – ни рёва переполненной площади, ни смертного блеска лезвия над головой, ни своих товарищей, ждущих за ним казни. Робеспьер, казалось, был погружён в одну упорную мысль, самую последнюю мысль. В тот день ему было 36 лет…
Дантон лишился головы в 35 лет. Его второй жене, Луизе Желе, не исполнилось и семнадцати. Он очень был жаден до жизни, этот юрист…
Глагол времён! Металла звон!
Твой страшный глас меня смущает,
Зовёт меня, зовёт твой стон…
Державин.
Наполеон вспоминал на Святой Елене:
"Марат был умён, но немножко сумасшедший… Он боролся один против всех. Вообще это был очень странный человек и… крупная историческая личность… Немногие люди имели больше… влияния на исторические события. Марата я люблю, потому что он всегда был искренним и говорил, что думал…
Робеспьера никогда вполне не узнает история, это был настоящий предводитель партии…" [85]
И он же, Наполеон, говорил на Святой Елене, поджидая смерть: "Когда дело заходит о заговоре, всё позволительно".
На Святой Елене Наполеон не жил, он ожидал смерть, и она пришла, когда он был совсем не старый…
И снова глубокая ночь. И снова свидание с самим с собой, лиирм к лицу.
Чаще всего очень тяжёлые свидания…
Ван Гог говорил "Я не умею сдерживаться. Мои убеждения настолько неотделимы от меня, что порой прямо-таки держат меня за глотку" [86].
Я чувствую: мои – крепко держат меня за глотку. Такая хватка – и смерть не разожмёт…
В книге тюремно-колымских воспоминаний сына священника, а по выпавшей невозможно горькой судьбине – летописца и узника десятилетий(!) гулаговской Руси Варлаама Тихоновича Шаламова читаем (случилось это в самое начало 1940-х годов):
