составе нескольких сот человек представляла собой коллекцию соответствующих человеческих образцов, но и на всех последующих,
низших этажах пирамиды находились люди тех же достоинств. Вот почему советский строй не способен был принципиально
измениться в случае устранения его высшего руководящего слоя.
Успешное развитие государственного организма в огромной степени зависит от того, насколько удается “совместить” элиту
интеллектуальную с элитой управленческо-политической, проще говоря, в какой мере удается в данном обществе привести
интеллектуальные качества человека в соответствие с его общественным положением - обеспечить продвижение по служебной
лестнице если не наиболее одаренных, то, по крайней мере, наиболее образованных людей. Если одаренность может оцениваться
субъективно, то для уровня образования в каждом обществе существуют объективные критерии, и по тому, насколько они
оказываются значимы для служебной карьеры, можно судить об установках данного общества.
Если управленческая элита дореволюционной России состояла из лиц, получивших лучшее для своего времени воспитание и
образование, если государственная элита современных европейских стран также в огромном большинстве состоит из выпускников
самых престижных университетов, то в СССР, идеологическую основу власти в котором составлял принцип "диктатуры
пролетариата" (то есть как раз наименее образованного слоя), наблюдалась прямо противоположная картина. Выдвижение на ведущие
посты лиц по принципу превосходства в уровне образования и общей культуры было не только невозможно по идейно-политическим
соображениям, но и превращено в свою противоположность - практику "отрицательного отбора", когда сознательно отбирались и
выдвигались люди, обладавшие, по возможности, некоторыми организаторскими способностями и знанием узкого "ремесла" (хотя и
это было не обязательно), но как можно меньшего интеллекта, кругозора, знаний и творческих способностей (каковые качества не
предполагали искреннего принятия господствовавшего идеологического маразма и, соответственно, лояльности властям, его
насаждавшим).
Не удивительно, что высший политико-управленческий слой отличался едва ли не самыми худшими культурно-образовательными
характеристиками среди других категорий лиц умственного труда в стране (479). В составе управленческой элиты почти не
встречалось даже выпускников тех немногих престижных учебных заведений, которые (пусть даже только на фоне других советских
вузов) действительно отличались качеством даваемого образования. Советские управленческие кадры получали чисто символическое
образование в провинциальных технических вузах и техникумах (к тому же очень часто "без отрыва от производства") плюс ВПШ, т.е.
по общекультурному уровню худшее из возможного даже в СССР. Для выдвиженца на партийную работу требовалась
"сознательность", а не творческие достижения и тем более способность самостоятельно мыслить, поэтому о привлечении к
государственному управлению подлинных интеллектуалов просто не мог стоять (на ХХIV съезде КПСС с гордостью отмечалось, что
свыше 80% секретарей ЦК, республик, крайкомов, обкомов, председателей Совминов, краевых и областных исполкомов и около 70%
министров и председателей госкомитетов начинали свою деятельность рабочими и крестьянами).
Более того, практика отрицательного отбора, отсеивавшего все самостоятельно мыслящее, действовала настолько эффективно, что до
сих пор в провинции интеллектуальный уровень лиц, принадлежащих к местной управленческой верхушке (по результатам
тестирования на известный IQ - "коэффициент интеллектуальности", проведенного зарубежными социологами) ниже не только
среднего показателя по образованному слою, но даже среднего по всей популяции. То обстоятельство, что средний уровень
образованности и культуры партийной номенклатуры был ниже такового интеллигенции в целом, привнесло некоторую объективную
правомерность в известное противопоставление “чиновник - интеллигент” (лишенное смысла до революции, когда культурный
уровень высшего эшелона власти был выше среднего уровня тогдашнего интеллектуального слоя).
Во всей советской истории наиболее благоприятными для интеллектуального слоя (разумеется, не в политическом, а в социальном
плане) были 40-50-е годы, когда наметилось некоторое приближение к тем стандартам его статуса, комплектования и материального
обеспечения, которые были свойственны старой России (что было тесно связано с общей тенденцией уподоблению дореволюционным
образцам), тогда как пристальное внимание к социальному составу образованного слоя характерно для периодов повышенного рвения
властей в попытках привести социальные реалии в соответствие с постулатами коммунистической идеологии (не случайно все
исследования такого рода сопутствовали соответствующим практическим мерам или предваряли их). Послевоенный период поэтому
не оставил данных по этой теме. Однако в дальнейшем советский режим никогда уже не оставлял своим вниманием социальный
состав интеллигенции.
На качестве и положении интеллектуального слоя катастрофически отразилось хрущевское правление и заданные им подходы к
политике в области науки и образования, обусловленные ожиданием пришествия коммунизма уже в ближайшие десятилетия. Именно
тогда профанация высшего образования достигла апогея. Открывались десятки новых вузов, не имеющих реальной возможности
соответствовать своему назначению. Именно в 60-е годы произошел наиболее резкий скачок численности студенческого контингента
в сочетании с резким ухудшением его качества. Именно тогда была заложена основа для невиданного “перепроизводства”
специалистов, столь остро обнажившегося к 80-м годам. Именно в результате и в ходе невиданного расширения в эти годы
образованного слоя произошло решающее, “переломное” падение престижа умственного труда и качественное понижение
относительного благосостояния занимающихся им людей.
Особенно тяжелые последствия имели эти годы для будущего науки. Обвальное расширение штатов НИИ, умножение их количества
имело естественным следствием заполнение научных должностей первыми попавшимися людьми, которые в обычных условиях не
имели бы шансов попасть на научную работу, а в значительной части и не помышлявшими об этом. Люди, пришедшие в науку в 60-х
годах, в пору “массового призыва”, без естественного конкурса - худшее ее пополнение за все советские годы. К 80-м годам они
составили большую часть того “балласта”, от которого никак не могли избавиться в ходе начавшихся тогда поползновений на
реформы. Более того, в силу естественного процесса смены поколений они заняли к тому времени основную часть руководящих
постов в науке, проводя кадровую политику в этой сфере соответственно своей сущности.
Еще одним обстоятельством, определившим новый этап падения качественного уровня интеллектуального слоя в 60-х годах по
сравнению с 50-ми, было то, что как раз к тому времени был полностью исчерпан запас специалистов дореволюционной формации,
получивших действительно полноценное образование. С их исчезновением было окончательно утрачено понятие о критериях
образованности и общей культуры. Наличие хотя бы мизерного числа старых интеллектуалов позволяло, по крайней мере, зримо
представлять разницу между ними и интеллигентами советской формации. Их отсутствие сделало тип советского интеллигента
абсолютной нормой. Плачевное состояние и положение в обществе интеллектуального слоя, наблюдаемое в настоящее время,
полностью определилось уже к концу 70-х - началу 80-х годов. Окончательная его деградация уже тогда стала свершившимся фактом.
Состояние интеллектуального слоя, сформированного за годы советской власти таково, что даже идентификация его членов вызывает
затруднение. При определении его как подлинно элитного слоя общества, за пределами его должны остаться не только низшие слои
лиц умственного труда (естественным образом выпадающие из него по мере сравнивания их уровня информированности и общей
культуры с уровнем всей массы населения - как это происходило во всех европейских странах), но и большинство членов тех
профессиональных групп, которые еще остаются элитными по европейским понятиям, поскольку степень их компетентности и
культуры не соответствует соответствующим стандартам.
Поэтому даже в случае разрыва с советской традицией (какового на протяжении последнего десятилетия ХХ в. так и не произошло)
