В двух аспектах факт правопреемства (или, напротив, отсутствие такового) одного режима от другого проявляется особенно наглядно: в отношении к лицам, служившим прежнему режиму и лицам, боровшимся против него. В первую очередь государственно-политическое преемство предполагает, что данный режим признает службу прежней власти как службу ему самому, а её противников — преступниками. Посмотрим, как обстояло дело в отношении первых. После исчезновения СССР, законодательство РФ признало не только права и стаж формальных советских управленцев, но и распространило льготы, пенсии и преимущества государственной службы на неформальных — партийно-комсомольскую номенклатуру, т.е. признало государственную службу Российской Федерации прямым продолжением советской. Несмотря даже на то, что высшая судебная инстанция РФ признала факт узурпации государственной власти в СССР Компартией в лице её высших органов незаконным (как бы нелепо это ни выглядело в свете того, что сам СССР был творением этой самой партии), бывший секретарь обкома мог с полным правом требовать персональной пенсии и иных льгот: его прежняя деятельность законом признавалась и одобрялась.
Однако в самом СССР по отношению к Российской империи дело обстояло диаметрально противоположным образом. Советским режимом военная и гражданская государственная служба человека в Российской империи рассматривалась, напротив, как криминализирующий фактор: не просто как служба какому-то постороннему государству, но как деятельность, советскому государству враждебная. Уже в конце 1917 г. офицеры и их семьи были лишены выслуженных пенсий. Кого хотели использовать — до поры до времени «прощали», но в принципе служба «царизму» была вполне самостоятельным и достаточным поводом для репрессий. В списках жертв в качестве основания для расстрела слова «офицер», «бывший полицейский», «царский чиновник» или просто «слуга старого режима» встречаются даже значительно чаще, чем «участник такого-то восстания», «белогвардеец», «буржуй», «бывший дворянин» и т.п. Такие лица, если после революции они не были на советской службе, попадали в категорию «лишенцев», были лишены ряда гражданских прав, в том числе избирательных. Потому все, кто имел хоть какой-то шанс скрыть факт старой службы, ею отнюдь не гордились, но, наоборот, скрывали (да и это было чревато репрессиями: расстрел или заключение «за утайку офицерского звания» встречается тоже нередко). Поступая на советскую службу, человек начинал её «с чистого листа», на практике при назначениях могли учитываться его знания и опыт, но ни в коем случае не заслуги, награды и прежнее служебное положение. Вот в белых армиях (которые считали себя продолжателями исторической России и были её осколком) действовали в полном объеме прежние положения о службе, статуты орденов и т.д., признавались связанные с ними права и преимущества, сохраняли силу прежние документы: в те же послужные списки просто продолжали вноситься очередные записи, как если бы большевистского переворота не было.
Для советского режима своими были не те, кто служил Российской империи, а, напротив, те, кто против неё боролся — разного рода революционеры. Вот их деятельность как раз и рассматривалась в СССР как своего рода «предшествующая служба», за неё они получали всевозможные блага и привилегии. Это было совершенно закономерно, так как большевики возводили свою политическую генеалогию к так называемому «освободительному движению» и выступали в качестве преемников предшествующих им «борцов с царизмом».
Отсюда и подход к «реабилитациям». Реабилитация предполагает подход к делу с позиции тех установлений, по которым люди были репрессированы, и которые признаются в основном вполне законными и той властью, которая реабилитирует. Невозможно себе представить, чтобы большевики озаботились реабилитацией, скажем, народовольцев, декабристов или петрашевцев и после прихода к власти ставили вопрос об их посмертном оправдании и «восстановлении в правах». Такая идея для них выглядела бы просто кощунственной: все борцы с царизмом по определению были героями и ни в какой реабилитации, естественно, не нуждались. Точно так же в государстве-правопреемнике исторической России революционеры считались бы преступниками (каковыми они и были по её законам), а все те, кто боролся против советской власти — героями, не нуждающимися в реабилитации уже по одному тому, что они боролись против преступного режима. Но именно потому, что РФ есть продолжатель советской власти, а не старой России, те, кто боролся против советского режима, считаются и врагами РФ, то есть в принципе преступниками. К некоторым из них по обстоятельствам момента может быть проявлено снисхождение, которое и принимает форму «реабилитации» (подчас весьма забавную, когда, например, расстрелянному 70 лет назад человеку посмертно снижают наказание до 5 лет заключения). Реабилитируют, скажем, тех, кто боролся средствами, ныне не запрещенными («антисоветская агитация и пропаганда»), но не тех, боролся не словом, а делом. В свете этого попытки поднять вопрос о реабилитации наряду с уничтоженной в 1937–1938 гг. «ленинской гвардии» деятелей Белого движения крайне нелепы: если каменевы-зиновьевы пали в междоусобной борьбе и против советской власти действительно не злоумышляли, то попытки «оправдать» перед ней, например, таких деятелей, как адмирал Колчак (и как оправдать — он что, против неё не боролся, или, может быть, боролся недостаточно хорошо?) выглядят оскорблением их памяти.
Если бы даже вопрос об отсутствии какой бы то ни было преемственности между Российской империей и СССР не явствовал однозначно из основополагающих документов советского режима, то обращение к любому аспекту связанных с ним прав физических и юридических лиц свидетельствует об этом вполне очевидно.
Важнейшим обстоятельством, обозначившим радикальный разрыв Советского государства и исторической России и повлиявшим на степень этого разрыва была полная смена после революции общественно-политической элиты и культуроносного образованного слоя в целом. Причем полнота этого явления в России практически не имеет прецедентов в европейской истории последних столетий.
Элитный слой может быть представлен тремя уровнями. Первый — это круг высших должностных лиц, условно говоря политический, административный и военный «генералитет», включающий (для крупных государств) несколько сот или тысяч чел. Следующий уровень — более широкий слой, из которого обычно непосредственно комплектуется первый — он охватывает десятки и сотни тысяч чел. (менее 2% населения); например, для традиционных европейских стран это дворянство или в целом офицерство и чиновничество, для СССР — так называемая номенклатура. Наконец, в широком смысле к этому слою относятся все, кто стоит выше «простого человека», выделяясь из массы населения наличием качественно отличных знаний, богатства, престижа. Для любого традиционного общества, т.е. по крайней мере до 20-х гг. XX в. — это 3–5%, или чуть больше (максимум до 10%) населения (т.е. для крупных государств несколько миллионов человек).
Когда речь идет о смене политической элиты, имеется в виду не персональный состав (который естественным образом меняется каждое поколение), а тип её, то есть — люди каких социальных характеристик составляют её «генералитет» (обычно говорят почти исключительно о нем, поскольку при революции именно он в первую очередь радикально меняется). Состав элиты первого (да обычно и второго) уровня специфичен для каждого режима и обычно принципиально не меняется весь период его существования (от нескольких десятков до сотен лет) потому что отражает существо этого режима. Кстати, смена формы государственного строя вовсе не обязательно влечет смену элиты: если новая государственность считает себя непосредственным продолжением прежней, то изменения в составе элиты бывают минимальны. Действительная смена элиты в истории государства происходит нечасто (и обычно сопровождается значительной физической убылью или почти полным истреблением старой элиты — таковы в нормандское завоевание Англии, монгольское нашествие на Русь, войны Алой и Белой розы в Англии, французская конца XVIII в. и русская революции) и, как правило, означает смену культурно-исторической эпохи. Всякая конкретная государственность, цивилизация есть творение конкретной элиты, определенного слоя людей, связанных общими культурными, политическими и идеологическими представлениями и обладающих характерными чертами и понятиями. Сходит слой людей, воспитанных определенным образом и в определенных понятиях, — сходит и связанная с ним культура, форма государственности.
Но что такое «смена элиты»? Говорить о такой смене (индикатором тут является высший слой) можно тогда, когда через несколько лет после некоего события (когда новый режим устоится) хотя бы простое большинство новой оказывается происходящей из иной среды, чем это было ранее. То есть, если мы видим, что, условно говоря, на смену «генералам» пришли «подполковники» или более младшие «кадровые офицеры» можно констатировать, что элита ни в малейшей степени не изменилась. Потому что все это люди, положение которых при данном режиме предполагало (с той или иной вероятностью для конкретного индивида) такое продвижение. Это одна и та же среда (и даже сверхнормативная быстрота карьеры тут никакой роли не играет, ибо таковая — вещь вполне обычная, например, при массовых чистках или во время войны, то есть заведомо внутри одного и того же режима). А вот если «генералами» в большинстве оказались лица, для среды «кадрового офицерства» посторонние, которые при прежней ситуации генералами стать бы в принципе не могли, смена элиты налицо. И тогда это действительно революция (хотя, как правило, в этих случаях в составе новой элиты всегда остается и какая-то часть прежней, но такая, которая не может уже существенно влиять, а тем более определять, её характер и основные черты. Так вот события, связанные с российской революцией в этом плане дают смену практически стопроцентную (сопоставимую с результатом иноземного завоевания, и то не всякого).
