Пожилой доктор наук, считающий своим «по жизни» начальником некоего кандидата наук, который моложе его лет на пятнадцать, возмущен поведением молодого коллеги, разговаривавшего с упомянутым начальником доктора не с подобострастием, а как с коллегой: как можно так говорить с таким человеком!
Коллектив лаборатории не любит завлаба за тиранство и в его отсутствие постоянно перемывает ему кости. Когда же один из сотрудников в глаза высказывает начальнику недовольство, коллектив дружно встает на сторону начальника. А в приватных разговорах все наперебой объясняют «бунтарю», почему он теперь должен уволиться: с начальником так разговаривать нельзя и теперь «пойдут склоки». А на встречный вопрос: а начальнику так себя вести можно? — отвечают: но ведь он же начальник!
Профсоюзный функционер приходит на завод, на котором несколько лет никто не работает — все перебрались на рынки и приусадебные участки. Но в традиционные дни аванса и зарплаты «работники» собираются поболтать (денег им, естественно, не дают). Ela вопрос функционера, почему они не бастуют, отвечают, что тогда уволят зачинщиков. Функционер удивляется — а не все ли им равно? Они хором отвечают: а трудовая книжка хорошо лежит.
Коллектив министерства в ужасе полдня обсуждает, как в ответ на матерную брань начальника департамента рядовая сотрудница ответила ему тем же.
Сотрудницы не любят одного из членов коллектива за некоторую неряшливость и с возмущением рассказывают всем, что он ставит свое грязное пиво в их чистый холодильник.
А напоследок не пример из жизни, а анекдот. Директор звонит из Флориды главному инженеру:
— Ну как, платишь?
— Нет.
— А ходят?
— Ходят.
— Ну ладно.
Через год он звонит опять, вопросы и ответы повторяются. Тогда он спрашивает: «Слушай, а может, с них плату за вход брать?»
Формулировка теории
Подобные примеры на самом деле знакомы каждому — отсюда и многочисленные анекдоты. Но никаких выводов из них никто не делает — как будто на них наложен запрет.
Выводы между тем почти напрашиваются — из этих примеров довольно легко получить феноменологическую классификацию людей. Она выглядит примерно так.
Люди делятся на три основных типа. Деление это, разумеется, нестрогое, так как имеются переходные типы, обладающие качествами разных основных типов (понятно, что переходных типов четыре). Но здесь я сосредоточу внимание на «чистых» типах.
Для их характеризации я не буду пытаться придумать научно звучащие термины, а возьму готовые, в основном из бандитского жаргона, тем более что они наиболее емко и точно раскрывают смысл означаемых понятий. По вопросу применения таких терминов хорошо высказался Эрик Берн: «Страница ученых слов не сможет передать простого смысла таких простых фраз, как «этот мужчина — придурок, а эта женщина — сука».
Самый массовый тип людей составляет до девяти десятых населения (точное их количество, как и количество людей других типов, можно выявить только социологическими методами). Этих людей я буду называть «лохами».
Лохи характеризуются неспособностью противостоять малейшему давлению в денежных и политических вопросах. Виды давления могут быть прямо-таки смехотворными — в силу их несоразмерной эффективности. Часто бывает достаточно недовольного нечленораздельного ворчания, поднятия брови, скривления рта и т. п. Лохи легко смиряются с получением за свою работу и за дополнительные унижения на работе десятой части от той цены, которую сами считают справедливой. Их существование протекает в «стратегии» улавливания отдаленных «угроз» возникновения конфликтов и в попытках от них убежать или спрятаться на манер анекдотического страуса. Они также непрерывно и, можно сказать, активно приспосабливаются к обстоятельствам, прямо-таки стелятся под них. В этом отношении они ведут себя в высокой степени когерентно.
Их «участие» в политике уже было описано. Они гораздо больше боятся тех, кто вступается за их права, чем своих притеснителей, даже тогда, когда им ничего не угрожает, а, наоборот, есть шанс что-то приобрести, оказав притеснителям сопротивление. Они и друг другу-то не помощники. Элементы солидарности проявляются у них почти только в семье и изредка по отношению к тем, кого они считают друзьями (именно «считают», так как на реальную дружбу они вряд ли способны, ведь дружба — это отношение власти, урегулированное на основе взаимности). Они напоминают газ или жидкость термодинамически одинаковых частиц.
По существу, людей именно такого типа Шпенглер презрительно называл «феллахами», и их же имел в виду Бердяев, когда говорил о «вечно бабьем в русской душе».
Второй массовый тип образуют те, кого я на том же языке буду называть ломщиками. Они составляют до десятой доли населения. Это люди, которые «хотят». Хотят они власти, богатства, славы, высокого социального статуса. Они не задаются вопросом, почему они этого неуклонно хотят и оправданно ли это их хотение. На этот счет у них имеется обширное «слепое пятно», способствующее настойчивости и упрямству.
Они выстроены на манер бандитской иерархии, в которой практически каждый знает, какое место занимает он сам и какое место занимают известные ему другие, причем знание это основано не на свидетельстве должностей и размеров богатства, а на чем-то другом (в этой среде придуман для этого даже соответствующий термин — крутость).
К этой иерархии, как уже было сказано, они относятся как к природному явлению, которое надо просто принимать и сообразовывать с ним свои действия. Единственное дополнительное отношение к иерархии состоит в желании подняться в ней выше.
На самый верх среди них пробиваются отнюдь не самые свирепые, не самые умные, не самые циничные и вообще не какие-нибудь «самые». Процесс этот случаен и «по спектру» близок к белому шуму, а управляется описанными в начале статьи «невидимыми референдумами».
Напоследок можно отметить, что ломщики имеют несколько общих черт с лохами. Это когерентностадное поведение, отсутствие солидарности, мнение о «бесполезности» любых попыток изменения общественного устройства в желаемую сторону и вообще отношение к вышеописанному, так сказать, «мотивационному разделению труда» как к неизменному объективно-природному явлению.
Таким образом, популярная поговорка, утверждающая, что «человек человеку — волк» (почти то же говорит тезис Гоббса), нуждается в серьезной корректировке: кое-какой человек действительно «человеку волк», зато другой по отношению к этому волку чаще всего «баран».
Третий чистый тип образуют те, кого я называю философами. Их количество я предварительно оцениваю как один процент населения. У них в отличие от ломщиков нет стремления получить желаемое почти за бесплатно, а в отличие от лохов они способны сопротивляться давлению и, в частности, хотят получать за свою работу или услуги справедливую плату. То есть афористически можно сказать, что они готовы платить и хотят, чтобы им платили.
Их положение наиболее сложно: они лучше всех видят несправедливость общественного устройства и не согласны с ней примириться. Но они именно благодаря тому, что не являются марионетками властного отношения, способны оценить его роль в общественной структуре и придумать схемы преобразования общества к более справедливому состоянию. Кроме того, они способны к солидарности, обладают любопытством (жаждой знания) и способностью понимать сигналы, которые окружающие их люди подают своим поведением. Эта способность изначально свойственна любому ребенку, а у них — в отличие от других типов — осталась неподавленной. Поэтому их труднее всего заставить играть по молчаливо подразумеваемым правилам. В этом смысле они больше всего похожи на андерсеновского мальчика — не в том смысле, что они всегда кричат о голости какого-либо короля, но в том, что им всегда хочется крикнуть.
По моему мнению (которое здесь нет места обосновывать), именно они вместе с союзниками из переходных типов (т. е. «полуфилософами») сумели гуманизировать жизнь многих стран, в том числе и России.
Например, сталинский режим, который в среднем не хуже режима Петра Первого и большинства допетровских режимов, представляется большинству нынешнего российского общества чем-то крайне ужасным (что вполне справедливо), а в прежние времена, скажем, при Алексее Михайловиче подавляющее большинство населения воспринимало наличное общественное устройство как нечто вполне нормальное.
Описанное мною деление людей, по-видимому, свойственно всем странам, но из-за отсутствия традиций и институтов урегулирования конфликтов в России оно проявляется наиболее отчетливо. Природа этого деления мне не известна: она может быть генетической, пренатальной, зависящей от воспитания, зоопсихологической или какой-либо иной. Но какова бы она ни была, я, в соответствии со всем вышесказанным, утверждаю, что в России мораль людей определяется их как бы природными склонностями, и чуть ли не только ими, и что существо российского морального кризиса в этом и состоит. Те, кто хорошо знает жизнь других стран, вероятно, согласятся, что моя классификация применима и к этим странам, но, скажем, американские ломщики и лохи благодаря корректирующему воздействию институтов ведут себя все же не совсем так, как в России.
