3) С охарактеризованной выше ошибкой Троцкого была тесно связана его неспособность правильно определить, какая общественная сила представляла собой подлинный авангард контрреволюции. Защищая СССР, он руководствовался ложным критерием. В отличие от итальянских левых, Троцкий не придавал решающего значения роли Советского Союза на международной арене, следствиям его внешней политики, и даже вопрос о том, сохраняет ли в действительности советский рабочий класс в своих руках политическую власть, не являлся для него ключевым. На первый план он выдвигал чисто юридический критерий–сохранение государственных форм собственности в качестве доминирующих в экономике и удержание государственной монополии на внешнюю торговлю. Поэтому возможный термидор представлялся ему исключительно как отмена этих юридических установлений и возврат к классическим формам частной собственности. Настоящими «термидорианцами», по его убеждению, являлись те элементы, которые толкали режим на путь возвращения к частной (или, точнее говоря, индивидуальной) собственности – такие, как кулаки, нэпманы, экономисты вроде Устрялова, а также их видимые союзники внутри партии–в частности, фракция Бухарина. Сталинизм характеризовался лидером оппозиции как центризм, не способный выработать собственную политическую линию и постоянно балансирующий между левым и правым крылом партии. Отождествление социализма с национализацией помешало Троцкому понять, что капиталистическая контрреволюция может утвердиться и на почве государственной собственности. Отсюда неверное понимание троцкистами самой сути сталинистского проекта и их постоянные «предупреждения» о приближающейся реставрации частной собственности, которой так и не произошло (по крайней мере, до 1991 года, хотя и тогда частный капитализм был восстановлен лишь частично).
Эта роковая ошибка нашла свое яркое отражение в том, каким образом оппозиция прореагировала на выдвижение Сталиным печально знаменитой теории «социализма в одной стране».
«СОЦИАЛИЗМ В ОДНОЙ СТРАНЕ» И ТЕОРИЯ «ПЕРВОНАЧАЛЬНОГО СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО НАКОПЛЕНИЯ»
Осенью 1924 г. в длинном и претенциозном опусе, озаглавленном «Вопросы ленинизма», Сталин сформулировал теорию «социализма в одной стране». Эта теория, в основу которой была положена одна-единственная цитата из ленинской работы 1915 г., открывавшая простор для различных толкований, означала разрыв с базовым принципом коммунистического движения – признанием того, что бесклассовое общество может установиться только в мировом масштабе. Сталинская теоретическая «новация» прямо искажала суть самой Октябрьской революции–ведь Ленин и большевики не уставали повторять, что восстание российских рабочих явилось интернационалистическим ответом на империалистическую войну и представляло собой не что иное, как первый шаг к мировой пролетарской революции.
Провозглашение «социализма в одной стране» было не просто теоретической ревизией. Это была открытая декларация контрреволюции. К тому времени большевистская партия уже была разрывалась между собственными интернационалистическими принципами, с одной стороны, и потребностями Российского государства, которое все в большей степени капиталистические антипролетарские интересы, с другой. Сталин разрешил это противоречие одним росчерком пера: отныне партия должна была подчиняться только требованиям российского национального капитала и бороться с теми в своих рядах, кто сохранял верность изначальной пролетарской миссии большевизма.
Итак, сталинская фракция раскрыла свои истинные намерения. Два события создали благоприятный фон для этого демарша сталинистов: поражение немецкой революции в октябре 1923 г. и смерть Ленина в январе 1924 г. Неудавшееся восстание в Германии – в большей степени, чем предыдущие поражения – наглядно продемонстрировало, что отступление европейского пролетариата приняло затяжной характер, хотя никто в тот момент не мог сказать, как долго будут длиться сумерки контрреволюции. Поражение революции в Германии играло на руку тем, кто считал, что идея интернационализации революционной процесса мешает развитию России и ее превращению в экономическую и военную державу.
Как мы видели в предыдущей статье, перед уходом из политической жизни Ленин уже начал борьбу против сталинизма, и, вне всякого сомнения, он не одобрил бы отказ от принципов интернационализма, который бюрократия с такой откровенностью поспешила провозгласить вскоре после его смерти. Конечно, один Ленин не смог бы остановить победоносное наступление контрреволюции. В 1930-х гг. «Билан» писал, что ввиду объективных обстоятельств, на которые натолкнулась русская революция, Ленина ожидала бы та же судьба, что и остальных оппозиционеров: «Проживи он дольше, центристы использовали бы против него те же методы, которые они использовали против тысяч большевиков, заплативших за свою верность интернационалистической программе Октябрьской революции ссылкой, тюрьмой или депортацией из страны» (L'Etat Proletarien// Bilan, № 18, April-May 1935, p. 610.). Как бы то ни было, с его смертью было устранено главное препятствие для реализации замыслов сталинистов. Сразу после смерти Ленина Сталин похоронил его теоретическое наследие и принялся создавать культ «ленинизма» по образу и подобию православных культов святых. Соответствующий тон был задан уже на самих похоронах Ленина в «клятве» Сталина. Символичен тот факт, что Троцкий не присутствовал на похоронах. В тот момент он был на Кавказе, где восстанавливался после болезни. Но Троцкий еще и поддался на маленькую уловку Сталина, который дезинформировал его о дате похорон. Так Сталин представил себя всему миру в качестве законного преемника Ленина.
В большевистской партии не сразу поняли смысл «социализма в одной стране» – отчасти потому, что эта откровенно контрреволюционная идея была хитро замаскирована Сталиным, подавшим ее под соусом маловразумительного «теоретизирования». Но главная причина заключалась в том, что большевики были недостаточно вооружены теоретически, чтобы немедленно отвергнуть сталинскую концепцию.
Мы уже отмечали, что рабочее движение долгое время преследовала путаница по вопросу о соотношении социализма и государственной централизации буржуазных экономических отношений. Особенно это относится к социал-демократическому периоду. Но и в ходе революционного наступления 1917-1923 гг. дух «государственного социализма» вовсе не был изгнан из программ революционных партий. Как бы то ни было, в тот период восходящая волна революции открывала перспективу подлинного социализма, удерживая на переднем плане идею социалистического переустройства в мировом масштабе. Когда же произошел откат революционной волны и русский аванпост был брошен на произвол судьбы, ситуация переменилась: идея о том, что путем развития государственного, «социалистического» сектора экономики можно заложить основы социализма в СССР, становилась все белее популярной, принимая теоретически оформленный вид. В цитированной выше статье итальянских левых отмечалось, что эта тенденция заметна в некоторых поздних работах Ленина:
«В статьях Ленина о кооперации отразилась новая ситуация, сложившаяся после ряда поражений мирового пролетариата. И вовсе не удивительно, что эти работы могли быть использованы фальсификаторами для оправдания их теории «социализма в одной стране.»
Указанный круг идей был развит Левой оппозицией – особенно Троцким и Е. А. Преображенским – в ходе «дискуссии об индустриализации» в середине 1920-х гг. Дискуссия была вызвана экономическими затруднениями на очередном витке нэпа, в ходе которого проявились типичные признаки капиталистического кризиса–безработица, ценовая нестабильность, дисбаланс различных отраслей экономики. Троцкий и Преображенский критиковали аппарат за его осторожную экономическую политику, отсутствие долгосрочного планирования, упование на легкую промышленность и рыночную стихию. По их убеждению, для того чтобы оздоровить советскую экономику и сделать ее более динамичной, необходимо было увеличить инвестиции в тяжелую промышленность, следуя долгосрочному плану экономического развития. «Индустриализаторы» из левой оппозиции рассуждали следующим образом: так как тяжелая промышленность составляет основу государственного сектора, социалистического по своей сути, промышленный рост означает продвижение к социализму и отвечает интересам рабочего класса. Они были убеждены, что можно запустить процесс индустриализации в преимущественно аграрной российской экономике, не попав в чрезмерную зависимость от иностранного капитала и технологий. Сделать это предполагалось посредством своего рода «эксплуатации» отдельных слоев крестьянства (прежде всего богатейшего), осуществляемой через налогообложение и ценовую политику. Такая «эксплуатация» обеспечила бы необходимый приток капитала для инвестиций в государственный сектор и рост тяжелой промышленности. Таким образом, согласно представлениям оппозиционеров, Россия должна была пройти период «первоначального социалистического накопления», сходный по своему содержанию, если не по методам, с первоначальным накоплением капитала, описанным Марксом в «Капитале». В частности, Преображенский видел в «первоначальном социалистическом накоплении» ни много, ни мало фундаментальный закон переходной экономики, действующий в противовес закону стоимости:
