Приложение 1. Хронополитика
В изучении политики нам необходимо отбросить две популярные, чтобы не сказать вульгарные, точки зрения, еще господствующие в науке о политике, как в синтетической научной дисциплине. Первая точка зрения, «практицистская», сводит политику к чистой прагматике, упуская из виду, что формулирование политической практики в терминах конкретных целей и способов их достижения невозможно без хотя бы минимального набора аксиом политической теории. Вторая точка зрения, «догматистская», неоправданно минимализирует прагматику, сводя ее как стратегически, так и в ее конкретных тактических элементах, к применению и реализации аксиом политической теории. Эта точка зрения абсолютизирует политическую теорию и фактически приравнивает последнюю к политической идеологии. Разумеется, говорить об этих двух «полюсах» политического заблуждения будет методологически и исторически правильным только для тех эпох, в которых политика уже отрефлексировала себя как особую, отдельную от других, прагматическую сферу и как особую область научного знания. Примером господства первой точки зрения может служить внешняя политика США начала и первой половины XX века и политика России конца XX и начала XXI века, а примером господства второй точки зрения — внешняя политика СССР с середины 50-х до середины 80-х годов XX века. Совершенно очевидно, что как чрезмерная прагматизация политики, так и ее крайняя теоретизация и идеологизация имеют своей причиной либо недооценку, либо непонимание времени как важнейшего фактора политической рефлексии.
Хронополитикой мы условно называем политическую рефлексию, в которой время фигурирует не только как субъективный (психологический) фактор, но и как фактор, объективность которого делает другие факторы — сколь бы они ни были важны — не только менее объективными, но и более субъективными. Тогда мы могли бы сказать, что время политически целесообразного действия — тут следует особо подчеркнуть, что это именно время, когда это действие совершается, а не внутреннее время действия, — обладает большей объективностью, чем само это
действие, включая и его результат. Таким образом, само понятие цели действия оказывается в иерархии понятий политической рефлексии объективно подчиненным понятию времени.
Вводя понятие хронополитики, нам следует принимать в расчет два негативных фактора, наличие которых неизбежно в любом как теоретическом, так и практическом оперировании со временем в политике. Первый фактор — это идеализация времени, «логически» вытекающая из принятия тезиса о его объективности. Зачастую время в хронополитике теряет свою ситуативную конкретность и начинает мыслиться как некоторый абстрактный объект, характеристики которого остаются неизменными не только для данной ситуации, но и для последующих ситуаций, коль скоро они, как предмет, входят в решение политических задач и в формулирование политических стратегий. Второй фактор — это почти неизбежная в любой политике произвольность оперирования со временем, иначе говоря, произвольность в выборе временных отрезков, которые определяются и устанавливаются в качестве основных ориентиров в постановке и решении как актуальных, так и перспективных политических задач. Оба этих негативных фактора сводятся к субъективности понимания политиком ситуации как «поля» постановки и решения политических задач. По существу, прагматическая сфера хронополитики состоит из таких полей. Напоминаем, что само различение субъективного и объективного в политике имеет смысл только в рефлексии и, более того, является результатом такой рефлексии.
В наших рассуждениях хронополитика не является ни одним из классов политики (как общего понятия), ни одной из разновидностей конкретных политик. Здесь это — термин и понятие политической философии и, в то же время, элемент возможной политической теории.
Из этого следует, что в хронополитике должно приниматься в расчет и «ее собственное» время, то есть время ее рефлексии над политикой в конкретных политических ситуациях.
Принимая во внимание рефлексивный характер хронополитики и учитывая возможность отрицательного воздействия идеализации времени и произвольности в выборе временных отрезков, мы можем перейти от понимания хронополитики как суммы принципиальных теоретических установок относительно времени в политике к хронополитике как определенному образу политического действия. Этот образ накладывает ряд сильных ограничений не только на политическую рефлексию, но и на все аспекты политической практики.
Идея хронополитики как образа политического мышления исторически не случайна. И дело тут совсем не в том, что эта идея связана с какими-то осознанными нами изменениями и сдвигами, которые мы полагаем причиной или условием изменений и сдвигов в нашем собственном понимании времени и истории. История здесь всегда как бы «упирается» в момент ее осознания нами, как бы кончается на этом моменте, который мы называем «актуальное настоящее». Мы скорее склонны считать «актуальное настоящее» таким временем, в котором уже случились какие-то радикальные изменения в осознании нами времени и истории. Тогда хронополитику можно рассматривать как форму отражения этих изменений или как их следствие. Самым радикальным из этих изменений мы считаем резкое снижение роли идеологии не только в политике, но и в культуре и быте современного человека.
Этот феномен деидеологизации мы бы связали не только с потерей большинством идеологий престижа и притягательности для среднего обывателя, но, прежде всего, с уменьшением энергетичности идеологии в целом и, таким образом, с уменьшением количества феноменов культурной, общественной и политической жизни, которые могут приобрести идеологический смысл, то есть могут стать идеологией. Одним из последствий общей деидеологизации общества можно считать повышение в общественном сознании роли так называемых «объективных» факторов — и прежде всего времени. Отсюда, в частности, следует необходимость для современной политической теории нейтрализации идеологических крайностей, а иногда и необходимость сознательного и, так сказать, опережающего устранения идеологии вообще. Однако и это обстоятельство быстро теряет свою силу и оказывается чертой прошлой политической рефлексии.
Мы думаем, что из самой идеи хронополитики следует необходимость пересмотра и переоценки критериев «политического времени». Пересмотр и переоценка этих критериев являются здесь не тактической мерой, диктуемой изменением политической ситуации, а одним из принципов политической стратегии. Возьмем такой почти парадоксальный случай. За последние сорок лет политика арабских стран Ближнего Востока в их конфликте с Израилем практически оставалась неизменной, в то время как политическая идеология как отдельных стран, так и всего мусульманского Ближнего Востока в целом менялась по крайней мере четыре раза в широчайшем спектре — от левого экстремизма до ультраправого фундаментализма и от арабского национализма до интернационального терроризма. Мы слишком привыкли принимать на веру гегелевский (и марксистский) тезис об отставании идеологии от политической действительности, чтобы вовремя переориентировать политическое мышление на современную кратковременность и «очаговость» политических идеологий. Отсюда неизбежные ошибки и российского правительства в его политике в отношении «мусульманских субъектов» Российской Федерации: правительство оценивает центробежные тенденции в этих субъектах то как местно-националистические, то как обще-мусульманские, то как региональные, то как все вместе или что угодно другое; отсюда — безграмотные реакции на эти тенденции, принимающие то форму анти-мусульманских пропагандистских высказываний иерархов Русской православной церкви, то уже вовсе безобразную форму массового употребления позорных для России кличек типа «лица кавказской национальности» и т.д. Причина этих ошибок прежде всего в непонимании крайней нестойкости и кратковременности идеологий и идеологических политических концепций в современном мире. Идеологии стареют все быстрее и быстрее.
Думаем, что особенно важен хронополитический подход к тому, что сейчас называется «глобальной политикой» и «глобальной политической ситуацией». Без такого подхода сама идея глобализма останется одной из модных политико- экономических фикций. Если говорить о «глобальности» серьезно, то сейчас она не более чем бесплотный фантом, хотя и в своей бесплотности он успел породить множество интерпретаций, в которых целиком упускаются как политическое содержание глобальности, так и временность ее функционирования как термина и понятия. Как неудачная имитация давно отжившего и этически скомпрометированного понятия геополитики, глобализм пока представляется какой-то неопределенной возможностью, политическая реализация которой маловероятна, не говоря уже о том, что она в себе таит, как любая другая политическая иллюзия, немалую опасность в отношении возможных непредвиденных эффектов как психологического, так и культурного характера. Оставаясь неотрефлексированной, идея глобальности уже привычно отождествляется с «глобальной либеральной идеологией», ведущей свое происхождение от документов Римского клуба и других текстов «гуманистического оптимизма» 60-70-х годов XX века. Кратковременность глобализма, как идеологии, очевидна в его крайней неэффективности в отношении частных конкретных политик. В этой связи интересно отметить хотя бы тот факт, что 11 сентября 2001-го да имело своим прямым последствием ряд откровенно антилиберальных актов не только во внешней, но и во внутренней политике ведущих государств мира.
