Николаев (пенсионер): Я лично с Бродским не знаком. Я хочу сказать, что знаю о нем три года по тому тлетворному влиянию, которое он оказывает на своих сверстников. Я отец. Я на своем примере убедился, как тяжело иметь такого сына, который не работает. Я у моего сына однажды видел стихи Бродского. Слушая Бродского, я узнавал своего сына. Мой сын тоже говорил, что считает себя гением. Он, как Бродский, не хочет работать.
Ромашова (преподавательница марксизма-ленинизма в училище имени Мухиной): Я лично Бродского не знаю. Но его так называемая деятельность мне известна. Пушкин говорил, что талант — это прежде всего труд. А Бродский ? Разве он трудится ? Разве он работает над тем, чтобы сделать свои стихи понятными народу? Меня удивляет, что мои коллеги создают такой ореол вокруг него. Ведь это только в Советском Союзе может быть, чтобы суд так доброжелательно говорил с поэтом, так по-товарищески советовал ему учиться. Я как секретарь партийной организации училища имени Мухиной могу сказать, что он плохо влияет на молодежь.
Адвокат: Вы когда-нибудь видели Бродского?
Ромашова: Никогда. Но так называемая деятельность Бродского позволяет мне судить о нем.
Судья: А факты вы можете какие-нибудь привести ?
Ромашова: Я как воспитательница молодежи знаю отзывы молодежи о стихах Бродского.
Адвокат: А сами вы знакомы со стихами Бродского?
Ромашова: Знакома. Это ужас. Не считаю возможным их повторять».
Приведем также некоторые аргументы защиты:
«Наша задача — установить, является ли Бродский тунеядцем, живущим на нетрудовые доходы, ведущим паразитический образ жизни.
Бродский — поэт-переводчик, вкладывающий свой труд по переводу поэтов братских республик, стран народной демократии в дело борьбы за мир. Он не пьяница, не аморальный человек, не стяжатель. Его упрекают в том, что он мало получал гонорара, следовательно и не работал. (Адвокат дает справку о специфике литературного труда, порядке оплаты. Говорит об огромной затрате труда при переводах, о необходимости изучения иностранных языков, творчества переводимых поэтов. О том, что не все представленные работы принимаются и оплачиваются.)
На что жил Бродский? Бродский жил с родителями, которые на время его становления как поэта поддерживали его.
Никаких нетрудовых источников существования у него не было. Жил скудно, чтобы иметь возможность заниматься любимым делом».
Это был настоящий спектакль, срежиссированный идеологами КПСС и направленный на создание диссидентского движения в СССР. Выбрали человека, имеющего определенные литературные задатки. Тон был нарочито грубый и вызывающий, публикации в печати стали рекламой (антирекламой), делающей все происходящее известным массовому читателю. Это, с одной стороны, выводило Бродского в круг диссидентов, с другой — объединяло многих для отпора несправедливости, т.е. создавало в кругах интеллигенции оппозицию. Существовал и другой аспект. Об этом также говорится у Гордина [8]:
«И на том, и на другом подробнейшие записи вела Фрида Абрамовна Вигдорова. Они распространялись „самиздатом“, были изданы за рубежом, считались стенограммами, хотя на самом деле это вовсе не стенограммы: Фрида Вигдорова обладала феерическим даром, позволявшим ей фиксировать услышанные диалоги с непостижимой точностью, пожалуй, точнее, нежели стенографические отчеты, ибо аналитический ум, писательский талант и наблюдательность давали право Вигдоровой отсекать— ненужные мелочи, фиксируя самое характерное, включая интонации собеседников».
В результате «эта запись, будучи вскоре переведена на многие европейские языки, привела мировую общественность в состояние шока» [8]. В конечном счете суд огласил приговор: сослать И. А. Бродского в отдаленную местность сроком на пять лет с применением обязательного труда. Бродский был сослан в Архангельскую область.
Почему же молодой человек, имевший (формально) семиклассное образование, обладавший определенными литературными способностями, ни с какого бока не причастный к политике, подвергся такому пародийному судилищу? Кому нужно было это высосанное из пальца дело? Ответ Гордина носит не менее пародийный характер:
«Несмотря на армию и флот, они (т.е. правители государства) боялись Бродского и того культурного движения, которое он символизировал».
О дальнейших событиях [8]:
«Эта почти необъяснимая для нормального сознания ненависть преследовала Иосифа и после того как он, просидевший в селе Норинском полтора года, пытавшийся по освобождении включиться в литературный процесс и не получивший такой возможности, вынужден был в семьдесят втором году уехать за границу».
Приведенные факты достаточно наглядно описывают механизмы действий идеологов и методы достижения своих целей в психологической войне против СССР.
Подробно рассмотренную операцию «Бродский» можно считать эталоном дальнейших операций идеологов по производству диссидентов, которое было поставлено на поток. Большой резонанс вызвало дело Александра Ивановича Солженицына, прошедшего непростой жизненный путь: фронт, лагеря. Им была написана повесть о лагерных порядках «Один день Ивана Денисовича». Пришедшие к власти Хрущев и его окружение нуждались в любой литературе, которая подтверждала бы дискредитацию Сталина и его времени. А у Солженицына к тому же был и талант. Он одаряется высочайшей милостью. Его имя гремит в печати, на радио и телевидении. Вот как описывает Б. Жутовский встречу руководителей страны во главе с Н. С. Хрущевым с деятелями литературы и искусства в это благословенное время (1963 г.) [3]:
«Огромный зал, столы с яствами. Справа, поперек, для ЦК, а перпендикулярно, в три шпалеры — для остальных. Молчаливые мальчики за стульями, чисто вымытые, пробор, салфетка, готовы и налить, и подать, и вынести… Оживленное харчение, с редкими одобрениями с главного стола, здравицами (хотя без всякого горячительного). Одна здравица за Солженицына. Он встал, далеко от меня, лицо бледно-серое, рядом Твардовский видится курносо. Зал хлопает чуть ли не стоя».
В это время А. И. Солженицын обретает широчайшую известность. О нем говорят все средства массовой информации, его выдвигают на Ленинскую премию. О его умонастроениях свидетельствует обращение в ЦК КПСС к помощнику Н, С. Хрущева В. С. Лебедеву (цит. по [9]):
«Я глубоко взволнован речью Никиты Сергеевича Хрущева и приношу ему глубокую благодарность за исключительно доброе отношение к нам, писателям, и ко мне лично, за высокую оценку моего скромного труда. Мой звонок Вам объясняется следующим: Никита Сергеевич сказал, что если наши литераторы и деятели искусства будут увлекаться лагерной тематикой, то это дает материал для наших недругов и на такие материалы, как на падаль, полетят огромные, жирные мухи. Пользуясь знакомством с Вами и помня беседу на Воробьевых горах во время первой встречи наших руководителей с творческой интеллигенцией, я прошу у Вас доброго совета. Только прошу не рассматривать мою просьбу как официальное обращение, а как товарищеский совет коммуниста, которому я доверяю. Еще девять лет тому назад я написал пьесу о лагерной жизни „Олень и шалашовка“… Мой литературный отец Александр Трифонович Твардовский, прочитав эту пьесу, порекомендовал мне передавать ее театру. Однако мы с ним несколько разошлись во мнениях, и я дал ее для прочтения в театр-студию „Современник“ О. Н. Ефремову, главному режиссеру театра. Теперь меня мучают сомнения, учитывая то особенное внимание и предупреждение, которое было высказано Никитой Сергеевичем Хрущевым в его речи на встрече по отношению к использованию лагерных материалов в искусстве, и сознавая свою ответственность, я хотел бы посоветоваться с Вами — стоит ли мне и театру дальше работать над этой пьесой… Если Вы скажете то же, что А. Т. Твардовский, то эту пьесу я немедленно забираю из театра „Современник“ и буду над ней работать дополнительно. Мне будет очень больно, если я в чем-либо поступлю не так, как этого требуют от нас, литераторов, партия и очень дорогой для меня Никита Сергеевич Хрущев».
Вскоре после этого обращения Идеологический отдел ЦК резко меняет свою позицию. Вместо восхваления — поносительство. Наступает необратимое отчуждение Солженицына от власти. Идеологи отправляют его в нужную им «стезю».
Все это роднит дело Солженицына с делом Бродского. Производство диссидентов идет по отработанной схеме. С точки зрения нормального человека, характерной чертой большинства дел была их внешняя бессмысленность, и многим казалось, что их проводили идиоты. Это относится, в частности, к делу А. Синявского и Ю. Даниэля и прошедшего за ним дела «четырех» (А. Гинзбурга, Ю. Галанскова и др.). Так же, как и дело Бродского, они подробно, во всех деталях излагались в СМИ Запада. Вот выдержка из последнего слова подсудимого Александра Гинзбурга на процессе «четырех» 12 января 1968 г. [10]:
