Если в Болгарии перестройка пойдет так, как замышляет номенклатура (начнется в экономике и только затем — в политической сфере), получится китайский вариант демонтажа, и фашизация будет выражена совершенно ясно. Впрочем, поскольку экономические реформы кое в чем уже осуществляются и определенные группы населения начинают чувствовать себя самостоятельнее и увереннее, напряжение между базисом и надстройкой в той или иной степени уже начинает ощущаться. Речь идет не столько о субъективной стороне этого процесса, сколько о некоторых его объективных проявлениях.
Все эти рассуждения о своеобразной фашистской стадии на пути к полному демонтажу нашей коммунистической модели тоталитарного режима, который, повторяем, представляет собой совершенную форму тоталитаризма, не ставят под сомнение общую последовательность распада: тоталитарная система — военная диктатура (или перестройка) — многопартийная демократия. Общая формула относится к двум типам тоталитаризма, практически ко всем тоталитарным режимам. Стоит добавить, что более совершенный из них — коммунистический, прежде чем достигнет второго звена, зачастую скатывается до уровня менее совершенного — фашистского. Этот момент деградации иногда может быть достаточно ясно выражен как отдельный подэтап эрозии первого звена, а иной раз проявляется настолько слабо, что может быть вообще не замечен.
Как видим, новейшая актуализация темы фашизма идет оттуда, откуда ее меньше всего ожидали — от перестройки, и это опять-таки показывает тесную связь между двумя основными разновидностями тоталитаризма. Прежде эту связь или отрицали, или видели ее только в историческом, историко-генетическом плане (например, как коммунизм породил или стимулировал возникновение фашизма, или как фашизм затем обогатил политический арсенал коммунизма и т.п.), сегодня эта связь рассматривается в актуальном политическом смысле.
Это обстоятельство снова и снова возвращает нас к основным методологическим проблемам исследования фашизма.
Последние данные подтверждают, что фашизм нельзя понять в его основе, если не рассматривать его как тоталитарный режим, как разновидность тоталитарной системы. Без модели тоталитаризма не увидеть места феномена «фашизм» в масштабах XX века, не раскрыть его связь с другой версией тоталитаризма — коммунистической, не постичь общее и различия между ними. Априорное и преднамеренное, продиктованное чисто идеологическими соображениями отрицание этой связи, а также выпячивание мнимой противоположности между ними, которую к тому же представляют как самое существенное и основное, — это никакая не наука. Такой прием сводится к компрометированию пока еще нескомпрометированной или мало скомпрометированной формы тоталитаризма посредством другой, абсолютно скомпрометировавшей себя и осужденной в Нюрнберге. Но сегодня этот прием вряд ли имеет какой-либо смысл...
Из уже сказанного должно быть ясно, что для нас, болгар, особенно для болгарской интеллигенции, все эти проблемы, которые заостряет сегодня советская перестройка, не новы. Мы обсуждаем их фактически со второй половины 60-х годов, причем не на уровне политической эмпирии, в рамках которой все еще удерживается советская периодика, а на значительно более высоком теоретическом уровне — с осмыслением закономерностей, позволяющих высказывать прогнозы будущего тоталитарных режимов...
Разумеется, в недавние времена это можно было делать открыто только в отношении одной разновидности тоталитаризма — фашистской, другая оставалась табу. Да и публике был в гораздо большей степени известен обличающий фашизм материал, а насчет коммунизма она все еще питала много иллюзий.
Вспоминаю, когда в апреле 1974 года в Португалии вспыхнула революция младших офицеров и на два года была установлена военная диктатура, а на смену ей пришла парламентская демократия на основе многопартийной системы, многие мои друзья и знакомые, читавшие «Фашизм» в рукописи, говорили, что формула распада тоталитарных режимов срабатывает хорошо или даже «безотказно».
Во второй раз нечто подобное случилось в 1981 году, когда в Польше было объявлено военное положение. Разумеется, тогда никто из друзей не звонил мне по телефону, так как речь шла о братской стране, и такие разговоры были совсем не безопасны.
Когда книга «Фашизм» увидела свет, власти не случайно реагировали такими широкими репрессиями против тех, кто был связан с ее изданием. По реакции публики, по возбуждению и энтузиазму части интеллигенции они ощущали: на открытое обсуждение выносятся самые острые проблемы нашего времени, среди которых и вопрос о судьбе нашего «строя».
Как ни неприятно им было саморазоблачение при преследовании антифашистской книги, они были вынуждены делать это, так как не могли противопоставить ей ни одной идеи.
Были уволены трое из причастных к изданию книги: редактор, поэт Кирилл Гончев, ведущий редактор библиотечки «Мавр» (в которой вышла книга) Виолетта Панова и заведующий редакцией общественно-политической литературы издательства Стефан Ланджев.
Внешний редактор профессор Иван Славов получил взыскание по партийной линии. Обсуждался вопрос и о его административном наказании, но партийная организация философского факультета воспрепятствовала этому. Партийные наказания получили оба рецензента: профессора Кирилл Васильев и Николай Генчев. Более того, на Генчева надавили «сверху» и вынудили подать в отставку с поста декана исторического факультета, его исторические циклы исключили из программ телевидения на 3—4 года. За положительную рецензию, напечатанную в пловдивской газете «Отечествен глас», доцент Асен Карталов был наказан «строгим выговором с последним предупреждением» и выведен из состава лекторской группы окружного комитета БКП. Журналист из той же газеты Славейко Мандев был снят с поста заведующего редакцией и так тяжело это переживал, что вскоре скончался.
Насколько мне известно, одной из главных причин снятия с работы тогдашнего секретаря ЦК комсомола по идеологическим вопросам Белче Иванова стало то, что «Фашизм» был допущен к печати, правда, впоследствии выяснилось, что он не знал об этом, так как находился в то время в отпуске. Я слышал не раз, что выход «Фашизма» в свет использовали против Александра Лилова его недруги из Политбюро, но так ли это, с уверенностью сказать не могу. Во всяком случае, один из его помощников заявил, что «Фашизм» — это нож в спину товарища Лилова».
Естественно, должны были наказать и меня, но так как к тому времени я уже давно был исключен из партии, на мою долю оставалось только «административное воздействие». Меня освободили от должности заведующего секцией, вывели из ученого совета Института культуры. И, дабы избежать скандала, сделали это иезуитским способом: объявили о реорганизации института, в результате которой моя секция «Культура и жизнь» оказалась упраздненной. В списке членов вновь созданного ученого совета не оказалось только одной фамилии — моей.
Я мог бы протестовать, но не стал. Было неудобно защищать себя, когда из-за меня пострадали другие, причем в гораздо большей степени. К сожалению, я ничем не мог помочь им.
Расчет властей на то, что репрессивными мерами удастся запугать культурную общественность, заставить ее публично не комментировать «Фашизм», помешать обладателям книги знакомить с ней друзей и знакомых, не оправдался. Общественный интерес уже стал настолько большим, что репрессии только подлили масла в огонь. Люди, вряд ли когда-либо раньше читавшие политическую литературу, бросились искать «Фашизм».
Тогда власти решили действовать обходным путем, более гибко. Молниеносно было организовано издание двух исследований: первое — «Фашизм: теория и практика» французского автора Бурдерона, второе — «Мифы и действительность» Д. Мельникова и Л. Черной из СССР. Обе книги были документальными. Но...
ЦК организовал разгромную рецензию на мою книгу. Рожденная в муках, она вышла наконец в 12-м номере журнала «Философска мисъл» за 1982 год. Называлась она «За научный, марксистско-ленинский анализ фашизма» и была подписана Митрю Янковым. Основным обвинением было, что в книге нет классово-партийного анализа фашизма, и потому она написана, дескать, не с марксистско-ленинских позиций. Кроме того, в рецензии содержалось абсурдное обвинение в том, что автор — плагиатор и списал все с книги Карла Поппера «Открытое общество». Я был вынужден ответить на грубую и наивную клевету открытым письмом в редакцию. Я настаивал, чтобы либо были предъявлены доказательства плагиата, как это принято во всем мире, либо мне были принесены публичные извинения, в противном случае я оставлял за собой право обратиться в суд. Я действительно был намерен судиться с членами редколлегии журнала, но более мудрые мои друзья убедили меня не заниматься бесполезным делом. Группа активных борцов против фашизма, среди которых такие известные, как Борис Делчев, Брайко Кофарджиев, Борис Спасов, Дачо Маринов, Дучо Мундров, Искри Панова, Невена Мечкова, Радой Ралин, а также более молодые коллеги — Ана Серафимова, Евгения Иванова, Илия Иванов, — написали протесты главному редактору «Философска мисъл», выразив возмущение тем, что в журнале предоставляется место ругательным статьям в духе 50-х годов, а обруганный лишается возможности ответить...
