Раух усматривал симптомы обуржуазивания советского общества в усилении дифференциации внутри социальной группы служащих и в особенности внутри офицерского корпуса — в результате введения служебных званий, мундиров и других знаков отличия. Новая иерархическая структура породила новые социальные барьеры, особенно ощутимые в армии [32].
В середине 30-х годов рабочий класс был лишён имевшихся у него образовательных льгот (преимущественных условий при поступлении в вузы). Эта тенденция в сфере образования достигла кульминационного момента в 1940 году, когда была введена плата за обучение в старших классах средней школы и в высшей школе. Данная мера замедлила рост образовательного уровня рабочего класса и положила начало процессу самовоспроизводства интеллигенции.
Основная часть рабочих и служащих продолжала находиться в крайне тяжёлых жизненных условиях. Их реальные доходы снизились в силу действия инфляционных тенденций, характерных для периода форсированной индустриализации. В 1928—1940 годах происходило повышение и цен, и заработной платы, причём рост цен обгонял рост оплаты труда. В целом государственные розничные цены в 1940 году были в 6—7 раз выше, чем в 1928 году, а средняя номинальная заработная плата рабочих и служащих возросла за этот период в 5—6 раз, составив в 1940 году 300—350 рублей [33]. Таким образом, покупательная способность заработной платы в конце 30-х годов была ниже, чем во второй половине 20-х годов.
Другим показателем снижения жизненного уровня рабочих и служащих было ухудшение их жилищных условий. Общая (полезная) площадь жилого фонда в городах и поселках городского типа увеличилась с 180 млн м2 в 1913 году до 421 млн м2 в 1940 году. За это же время численность населения городов и поселков городского типа поднялась с 28 до 63 млн человек, т. е. росла примерно тем же темпом, что и городской жилищный фонд. В итоге в 1940 году на каждого городского жителя приходилось немногим более 6 м2 полезной и около 5 м2 жилой площади, т. е. примерно столько же, сколько до революции, и почти в полтора раза меньше, чем в середине 20-х годов [34].
Ещё ниже был жизненный уровень жителей деревни, которая в конце 30-х годов по-прежнему вносила в национальный доход государства больше средств, чем промышленность [35]. В результате административных мер по перекачке средств из деревни в город резко возросла товарность сельского хозяйства. Доля зерна, потребляемого вне деревни, увеличилась с 15 % в 1928 году до 40 % в 1940 году, т. е. почти в 2,7 раза, тогда как численность сельского населения уменьшилась в значительно меньшей пропорции [36]. Таким образом, нерешённость продовольственной проблемы тяжелее всего сказывалась на положении сельских жителей, составлявших в конце 30-х годов более половины населения страны.
В 1940 году даже у тех колхозников, кто не пропустил ни одного рабочего дня в течение всего года, денежная оплата труда едва достигала 50 руб. в месяц, а с добавлением натуральной оплаты немногим превышала 100 рублей. Доходы от подсобного хозяйства были выше доходов от участия в колхозном производстве на 20—30 %. В итоге среднемесячный трудовой доход полностью занятого в общественном хозяйстве колхозника составлял 200 руб. [37]
IV
Сталинизм и крестьянство
Добившись в 1934 году «усмирения» крестьянства после шести лет фактической гражданской войны в деревне, бюрократия продолжала упорную борьбу с крестьянством, то идя на некоторые уступки ему, то отбирая имевшиеся у него льготы. Период «уступок» падает на 1937—1938 годы, когда ЦК принял несколько постановлений об «ошибках», допущенных по отношению к колхозникам и единоличникам партийно-советским руководством Калининской, Ленинградской, Оренбургской и некоторых других областей. В этих постановлениях отмечались значительные масштабы выхода и исключения из колхозов; «факты произвола в отношении единоличников, озлоблявшие их и отталкивающие от колхозов»; уменьшение во многих колхозах размеров приусадебных участков ниже установленных норм; фактическое лишение колхозников возможности покупать лес; установление колхозам заданий по посеву, превышающих имевшиеся у них ресурсы земли и т. д. Все эти явления объяснялись сознательным вредительством со стороны бывших партийных и советских руководителей краёв и областей с целью создать «запущенное состояние» сельского хозяйства.
Для «ликвидации последствий вредительства в деле колхозного устройства» и «оказания помощи колхозному крестьянству» в постановлениях ЦК предусматривалось расширение размеров приусадебных участков и сокращение посевных заданий колхозам ряда областей. Наряду с этим предписывалось разрешить колхозникам и единоличникам беспрепятственно пасти свой скот в лесах; списать с колхозов некоторых областей задолженность по зерновым ссудам; снять с колхозников числящиеся за ними с 1934 года недоимки по штрафам и т. д.
Одновременно устанавливался ряд льгот и для единоличников, вступающих в колхозы. С них снимались все недоимки по задолженности прежних лет. Предусматривалось наделение их приусадебными участками по нормам, установленным для колхозников [38].
В сентябре 1938 года неуставные артели (для спецпоселенцев, т. е. «раскулаченных», депортированных в отдалённые районы страны) были переведены на общий устав сельхозартели. 22 декабря того же года было принято постановление Совнаркома, согласно которому спецпоселенцам «при примерном поведении» выдавались паспорта и они получали право выезжать в бывшие места проживания. На 1 января 1941 года в спецпоселениях осталось 930 221 человек, которые трудились в условиях, близких к обычным в стране [39].
Все эти послабления крестьянству вызвали усиление заинтересованности колхозников в ведении своего личного подсобного хозяйства и падение их трудовой активности в общественном производстве колхозов. Поэтому сталинское руководство уже в 1939 году решило нанести удар по «частнособственническим» тенденциям и административным путём более тесно «привязать» крестьян к колхозам. В этих целях в мае 1939 года был созван пленум ЦК, на котором был поставлен вопрос «О мерах охраны общественных земель от разбазаривания». Эти меры концентрировались вокруг двух пунктов: 1) ограничение размеров земельных участков, находящихся в личном пользовании колхозников и единоличников; 2) установление дифференцированного по регионам страны минимума трудодней, который требовалось отработать каждому колхознику.
Сталин выступил на пленуме с речью по этому вопросу и активно вмешивался в выступления других ораторов. В прениях выступали в основном «новички», состоящие в ЦК всего несколько месяцев. Все они стремились подчеркнуть мудрость Сталина, который своей речью, как говорил Штыков, «вывел нас, низовых практических работников, из тупика, в котором мы стояли» [40]. Некоторые ораторы доходили до вершин подобострастия, уверяя, что колхозники примут с энтузиазмом меры, намеченные Центральным Комитетом. В этом отношении особенно показательно выступление секретаря Орджоникидзевского крайкома Суслова, который в подтверждение «исключительной своевременности» предлагаемых мер, рассказал о том, что недавно проехал по ряду колхозов, где беседовал с колхозниками по поводу проводимых отрезков у них приусадебной земли. Он передал разговор, якобы состоявшийся с одним колхозником, которому от приусадебного участка размером 1,39 га оставили 0,35 гектара. «Вот я спрашиваю у него: „Ну как, жалко, наверное, что отрезали у вас этот приусадебный участок?“ Говорит: „Как сказать, совесть мучила меня… Приходишь, говорит, домой, работать в колхозе хочется, а жена журит, почему свой приусадебный участок не обрабатываешь. И дома спокоя не находишь“» [41].
В начале обсуждения некоторые участники пленума выступали за установление льгот для стариков и многодетных женщин при определении обязательного минимума трудодней. Однако Сталин своими репликами явно показал недовольство такими предложениями. Так, Чубин заявил, что установленный для хлопковых хозяйств минимум в 100 трудодней слишком тяжёл для женщин, имеющих детей до 12 лет, и предложил ограничить для них минимум 50—60 трудоднями. После этого состоялся следующий диалог между Сталиным и Чубиным.
Сталин: Отвергли (это предложение) в комиссии. Нельзя умалять женщину.
Чубин: Женщину — главу семьи.
Сталин: Тем более [42].
Выступивший после этого Штыков заявил: «Тут товарищи ссылались на возраст, но я могу назвать целый ряд колхозов, в которых 80-летние колхозники работают, причём нормы перевыполняют, зарабатывают по 500 трудодней» [43].
