Как раз тогда вновь стал знаменит феноменальный штангист Юрий Власов, но уже не как олимпийский чемпион Рима, набравший в троеборье сумму более полутонны, а как политик, честно признавший, что его не радует, когда все дружно, с песнями, шли правильным путем в одном направлении и вдруг столь же правильно и дружно зашагали в другом, прямо противоположном. И тоже — с песней.
Но это будет чуть позже, а сразу после реабилитации Бухарина царила эйфория: как же, возвращаем из политического забвения одно из ярчайших имен революционеров ленинской когорты, торжествует историческая правда! (Тогда многие еще не были знакомы с книгой А. Кестлера “Блестящая тьма”, а те, кто знал ее, в большинстве своем отмахивались от ее горьких истин). Анну Ларину — высохшую до желтизны старую даму, мало чем напоминавшую предмет любовных устремлений пылкого Николая Ивановича — с почтеньем сажали в президиумы, как историческую реликвию, принуждали выступать с ученых и мемуарных трибун. Она, к ее чести, говорила немногословно, ссылаясь на публикацию своей книги в журнале “Знамя”. Вытащили из тени и ее болезненного на вид сына Юрия Ларина (он, по-моему, и вовсе молчал), и дочку Алексея Ивановича Рыкова, сменившего на посту председателя Совнаркома умершего Ленина. И еще множество всякого не страдающего, в отличие от родственников, излишней скромностью народа, который, как выяснилось, был поголовно на дружеской ноге с Бухариным или его семьей. Известный писатель-сатирик, оказывается, уже заканчивал книгу воспоминаний о Николае Ивановиче, предусмотрительный ученый завершал заблаговременно начатую подготовку сборника чуть ли не полного собрания сочинений опального автора…
Вот на одном из таких “мероприятий”, которым, по традиции, возникшей, кажется, со времен всегда полуразрешенных-полузапретных концертов Владимира Высоцкого, предоставляли актовые залы научных институтов, и произошел курьезный случай. Дали слово почтенного возраста и не очень солидного вида мужчине с большим значком на лацкане пиджака, до того почти бесстрастно внимавшему из президиума речам ораторов. Прилепившись к трибуне всем телом, воспрянувший духом ветеран впервых двух-трех фразах воздал должное человеку, столетие которого наконец-то достойно отмечается в нашей стране, успешно сбрасывающей с себя путы сталинского тоталитарного режима. А дальше…Дальше оратор открыто признал себя троцкистом и выразил надежду, нет, не надежду — уверенность: грядет время, когда так же достойно будут отмечать годовщину Льва Троцкого, значение которого для победы революции столько уж лет замалчивается и принижается.
По рядам в зале, а особенно — в президиуме прошло волнение, возник ропот: Троцкий не был официально реабилитирован, и упоминать его имя в числе незаслуженно пострадавших от сталинских репрессий не входило в сценарий “мероприятия”. Однако оратор не ограничился пожеланием воздания должных почестей “демону революции” (по выражению генерала Волкогонова); он пустился в пространные рассуждения о полемике Троцкого с Бухариным в 20-е годы, причем по его словам выходило, что Бухарин в той полемике был явно не прав, что именно Николай Иванович, выступив на стороне Сталина, помог последнему узурпировать власть и навязать партии и стране беспощадный террор…
Вспоминаю этот курьез с историей, думая о том, как же все-таки причудливо переплелись в поколениях советских людей самые противоречивые представления об эпохе, теперь уже отделенной железным занавесом контрреволюции 1991-93 годов, как тщетны все усилия вытравить из сознания народа любые идеи и имена, тесно связанные с биографией страны. Можно заставить годами молчать, можно запугать всевозможными карами, но прожитое и пережитое вычеркнуть из человеческой жизни нельзя. Впрочем…
Сталину приписывают выражение: есть человек — есть проблема; нет человека — нет и проблемы.
Еще вариант, из черного юмора: спрашивают, зачем вы человеку отрубили голову? — Он храпел. — Ну и что? — А он заблуждался, что эту болезнь нельзя вылечить. Больше он не храпит.
Но — мрачные шутки в сторону.
Я задыхаюсь, будто от ядовитого дыма, слыша, как бойкие телевизионные завсегдатаи, отрекомендованные кто профессором, кто — доктором наук, даже академиком, начинают рассуждать с телеэкрана так, будто лишь грядущим сентябрем их мамаши собираются отвести своих состарившихся недорослей в начальную школу — учиться рисовать там палочки, кружочки и прочие закорючки. Потратив четверть века на обучение себя, любимого, такой ведун и назойливый наставник явно презираемых им телезрителей, прикидывается, будто только-только вчера — из книжек ли Рыбакова о “детях Арбата”, или Войновича про Ивана Чонкина, или из нашумевшей статьи “Ведет ли улица к Храму?” и т.д. и т.п. — узнал, что жизнь его сограждан не была столь радужной и безмятежной, как показал ее Иван Пырьев в своих знаменитых “Кубанских казаках”. Как будто сему ученому дождевому червю недоступно было прочесть шолоховский “Тихий Дон”, где с такой яростной силой правды показана трагедия революции! Как будто диссидентская пародия Войновича на Василия Теркина, народного по сути своей — героя, солдата и победителя в Великой Отечественной, могла перечеркнуть всю великую литературу, несшую народу правду о народной войне. И уж само собой разумеется, что в нашей художественной, как прежде изъяснялись, изящной словесности ХХ века не было таких поэтов, как Маяковский, Есенин Твардовский, — исключительно Мандельштам, Пастернак, реже — Анна Ахматова, Николай Гумилев; не было, разумеется, и писателей, кроме того же Пастернака с его “Доктором Живаго”, Гроссмана с романом “Жизнь и судьба” и Александра Солженицина (и то не во всякой обойме…).
…Впрочем, не далеко ли я свернул в сторону от Августа-91?
Августу непосредственно предшествовал июльский пленум ЦК КПСС, на удивление легко принявший проект очередной программы партии. 8 августа, ровно за день до всех других газет, его — по решению руководства ЦК — опубликовала “Правда”; на следующее утро с текстом программы вышли и все другие центральные издания.
Это был первый пленум ЦК, в котором я участвовал; но не как правдист, редактор отдела и зам главного редактора, а в числе приглашенных из творческой группы, предложившей на суд программной комиссии, а затем и пленума ЦК седьмой или восьмой вариант проекта главного партийного документа.
… Опять придется отвлечься и рассказать хотя бы в немногих деталях о работе творческой группы и отношении к ней последнего генсека КПСС.
Обычно все ключевые документы для Горбачева готовила группа Александра Николаевича Яковлева. И это знали многие. Недаром на ХХVIII съезде(1990год) в перерыве между заседаниями Яковлев, собрав вокруг себя группу любопытствующих делегатов, с деланным возмущением показывал записку из зала в президиум съезда: “Правда ли, Михаил Сергеевич, что вы в своих докладах и выступлениях только озвучиваете мысли Александра Яковлева?”. Я своими глазами прочел эти строки, стоя рядом с недоступным в иное время членом Политбюро. “Вот видите, — возмущался Яковлев, — до какого маразма доходит! Как будто Михаилу Сергеевичу надо что-то подсказывать?!”
Но после ХХVIII съезда ситуация явно изменилась. Уже была исключена из Конституции СССР пресловутая шестая статья, перечеркнута “руководящая и направляющая” роль КПСС в государстве и обществе. Политбюро ЦК — средоточие политического руководства страной — фактически утратило свою роль центра верховной власти. И хотя по традиции некоторые, отнесенные к категории высшей сложности вопросы по-прежнему согласовывались на ПБ, а номенклатурные назначения предварительнообсуждались в полуразваленном Секретариате ЦК, эти партийные инстанции уже не имели решающей силы. Тем более, по Уставу в состав Политбюро входили теперь, кроме столичной верхушки, по должности все руководители республиканских компартий. Собираться на рабочие заседания каждый четверг, как раньше, они не могли, да в этом и не было нужды. Доходило до парадоксов. Скажем, в крохотной Эстонии существовало сразу две компартии, а значит, и два первых секретаря, стоящих на непримиримых по отношению друг к другу позициях. Тем не менее оба — по Уставу КПСС — входили в ПБ союзной партии…В Армении первые лица в КП республики менялись столь часто, что их просто не успевали вводить в политбюро ЦК КПСС.(Замечу в скобках, что как раз в то переломное время на верхотуру в КП Армении вынесло вихрем перемен нашего недавнего, не бог весть какого опытного и писчего собкора журналиста Арама Саркисяна, вскоре после августа 91 года придрейфовавшего к доморощенной социал-демократии, постепенно утратившей свое политическое влияние в республике).
Вместо полуразобранного ПБ стал набирать силу вновь созданный, нигде, кажется, прежде не бытовавший Президентский Совет. В числе первых туда перекочевали А. Яковлев, Э. Шеварднадзе; для “каскаду” ввели в него рабочего из Нижнего Тагила В. Ярина и писателя В. Распутина, повести которого, по слухам, любила читать Раиса Максимовна. Естественно, в новой структуре оказались силовые министры вместе с главой правительства. По сути из того же сукна сшили новый кафтан на старый лад. Но потоки закрытой информации, придававшей некую таинственную силу мудрейшинам из ПБ, повернули в изложницы Президентского Совета, что, как я помню, больше всего выводило из себя нашего тогдашнего главного редактора академика И. Фролова, только-только избранного в Политбюро.
