Им недостает исторической проницательности, поскольку они не понимают значимости разнообразия исторических умонастроений, которые в прошлом делали власть церкви над государством необходимой для общего блага цивилизации (а теперь делают государство и церковь свободными друг от друга).
Им недостает и теологической проницательности, потому что они не видят, что власть церкви в ее собственной духовной сфере есть не что иное, как ее обязательство перед Богом и перед ее миссией. Эта власть [церкви] относительно ее собственной организации в своей сути прямо противоположна организации гражданского общества. Как сказал папа Пий XII в своем обращении, переданном 2 октября 1945 г., основание церкви как общества было выстроено сверху вниз, но политическое общество выстраивается снизу вверх[197]. Иными словами, власть в церкви нисходит сверху вниз, а власть в политическом обществе восходит снизу вверх. И тогда как папа в церкви является наместником Христа, правители политического общества являются наместниками народа. Как следствие, именно особый приоритет политической свободы в сфере гражданского общества соответствует особому приоритету доктринального авторитета в сфере церкви.
Кроме того, следует заметить, что ни одно правление не является менее авторитарным, чем правление католической церкви. Она правит без полицейских сил и физического принуждения огромным количеством людей, за чье духовное общее благо несет ответственность. Здесь у нас есть такое общество, порядок которого в первую очередь зависит от нематериального воздействия на человеческие души учения, проповеди, вероисповедания и духовной жизни и лишь во вторую очередь — от внешней власти закона. Папа обращается к совести людей, он рассчитывает на внутреннюю жизненность веры, чтобы его слово было услышано; дабы реализовать свое доктринальное и моральное руководство католиками, он должен обращаться к духовным санкциям канонического права, но сравнительно редко.
Он обладает над церковью властью, которая верховна и суверенна[198]. Но эта верховная власть реализуется на огромной и бесконечно разнообразной структуре, состоящей из всех местных церквей, у которых есть в рамках целого собственная отдельная жизнь и главы которых в своей сфере обладают подлинной и автономной, хотя и зависимой властью. Епископы относятся к папе не так, как генералы к главнокомандующему или как гражданские служащие к центральному правительству. Согласно основным принципам Конституции католической церкви, епископы наделены полнотой священства; они являются последователями апостолов; каждый из них — нареченный жених своей местной церкви. Главное руководство церкви уважает их права и законную свободу действий.
Оно принимает в расчет (причем гораздо более внимательно, чем обычно себе представляют) различные стремления и инициативы, связанные с конкретными условиями жизни епископата и верующих каждой нации, и чувство церкви, которая есть не просто духовная иерархия, но целостное — и миряне и священники вместе — тело Христа.
Церковь в самой своей сути есть объект теологической веры и принадлежит к порядку тех реальностей, что скрыты в божественной жизни, познаются через божественное откровение и называются сверхъестественными тайнами. Поэтому между верующим, думающим о церкви в терминах веры, и неверующим, думающем о ней в терминах только мирских, возникает неизбежное непонимание. Первый из них знает, что жизнь, которая оживляет ее, есть жизнь богоданной благодати Христа, которую получают несовершенные человеческие существа и от которой эти человеческие существа отпадают всякий раз, когда совершают зло. Он знает, следовательно, что церковь безгрешна, хотя и состоит из грешных приверженцев. Неверующий, напротив, приписывает ей все ошибки ее приверженцев. Он не понимает, что даже в естественной сфере, например, нация имеет собственную жизнь, которая, к радости тех, кто ею дорожит, выше (хотя и не нисходит от Бога) разочаровывающей ничтожности большей части ее граждан. Те верующие, у которых есть самое истинное и высокое представление о трансцендентной сущности церкви и ее субстанциональной святости, реально обнаруживающей себя в ее святых и во всех плодах святости, исходящей от нее, наилучшим образом способны увидеть промахи ее приверженцев и тот путь, на котором, в большей или меньшей степени, поведение христиан не может доказывать ложность Христианства.
Двадцать веков церковь учила людей свободе, проповедуя Евангелие народам и противостоя земным властям, дабы защитить свободу духа. Сегодня же слепые силы, нападающие на нее во имя свободы и обожествленной человеческой личности последние два века, наконец снимают маску. Они являют свое истинное лицо. Они стремятся поработить человека. Нынешние времена, сколь бы ничтожны они ни были, способны возвысить тех, кто любит церковь и свободу. Историческая ситуация, с которой сталкиваются эти люди, совершенно ясна. Великая драма нашего времени — это противостояние человека тоталитарному государству, которое есть не что иное, как фальшивый языческий идол неправовой империи, заставляющий всех себя обожать. В деле защиты человека свобода и церковь едины.
ГЛАВА VII. ПРОБЛЕМА МИРОВОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА[199]
В 1944 г. г-н Мортимер Адлер опубликовал книгу под названием "Как нам думать о войне и мире", в которой он решительно защищал мирового правительство как единственное обеспечение мира. Книга была написана как раз накануне пришествия того, что теперь называют атомным веком. Это доказывает, что философам в качестве побуждения не нужна атомная бомба для того, чтобы мыслить. И все же пришествие атомной бомбы — это мощный призыв мыслить, направленный как на государства, которым, поскольку они не обладают собственной душой, думать труднее, нежели механическому разуму, так и на народы, которые, покуда они еще не раздроблены, обладают человеческим разумом.
Проблема мирового правительства — я предпочел бы сказать: подлинно политической организации мира — есть проблема прочного мира. И в этом смысле мы можем говорить, что проблема прочного мира есть просто проблема мира, означающая, что человечество сегодня сталкивается с альтернативой: либо прочный мир, либо серьезная опасность всеобщего разрушения.
Нет нужды подчеркивать реальность и значимость этой альтернативы, которая обусловлена тем, что современные войны — это мировые войны, всеобщие войны, охватывающие все человеческое существование как в отношении глубочайших структур общественной жизни, так и количества населения в каждой нации, мобилизованного на войну и подверженного ее угрозе.
Мне бы хотелось найти причины этой альтернативы.
Основополагающим фактом является несомненная взаимозависимость наций, что является вовсе не знаком мира, как на мгновение показалось народам, но, скорее, знаком войны. Почему? Потому что данная взаимозависимость наций есть по своей сути взаимозависимость экономическая, а вовсе не политически согласованная, желанная и сформированная — иными словами, поскольку эта взаимозависимость возникла благодаря чисто техническому, или материальному, процессу, а не благодаря одновременному подлинно политическому или рациональному процессу.
Цитируя заявление г-на Эмери Ривза, Мортимер Адлер в главе "Экономическое сообщество" указывает, что "чисто технические достижения, которые делают мир меньше, а его части более взаимозависимыми, могут иметь два следствия: "1) политическое и экономическое сближение между государствами или 2) сражения и ссоры более разорительные, чем когда-либо, в особенности из-за близости людей друг к другу. Какая из этих двух возможностей реализуется, зависит от вещей нетехнических по своей сути". И Мортимер Адлер справедливо добавляет: "Обе возможности могут реализоваться в течение последующей великой исторической эпохи, но вторая — раньше первой"[200].
Экономическая по своей сути взаимозависимость без соответствующего глубокого изменения моральных и политических структур человеческого существования не может посредством одной лишь материальной необходимости навязать народам политическую взаимозависимость, которую они принимают неохотно и с ненавистью, поскольку она идет вразрез с природной склонностью до тех пор, пока нации живут на основе своей политической автономии. В рамках этой принятой полной политической автономии наций экономическая взаимозависимость не может не раздражать соперничающих потребностей и самолюбия наций. А промышленный прогресс лишь ускоряет этот процесс, как сказал профессор Джон Неф в свой книге "Дорогой ко всеобщей войне"[201]. Именно в силу этого мы имеем возможность осмыслить мир как все более и более единый экономически и все более и более разделенный патологическими претензиями противоборствующих национализмов.
