Некий офицер из Шестнадцатого отдела ПГУ, занимавшийся специально и исключительно шифровальщиками, «засек» Назара в Токио и терпеливо его обхаживал, проявляя немалую щедрость и ничего не требуя взамен. Когда же шифровальщика перевели по службе в какую-то из восточноевропейских стран, — кажется, это была Чехословакия, — офицер тоже очутился там и завербовал японца, соблазнив его крупной суммой.
После возвращения Назара в Токио его опекали два майора — сначала Валерий Иванович Уманский, а в дальнейшем Валентин Николаевич Белов. «Центр» считал это дело настолько важным, что потребовал освободить их обоих от всех прочих заданий, чтобы снизить до минимума риск их провала.
Соблюдались и другие чрезвычайные меры предосторожности. Встречи с Назаром где-либо в ресторане считались нежелательными. Назар передавал своему «куратору» документы на ходу, прошмыгивая мимо него в уличной толпе, или оставляя их в хорошо укрытых тайниках. На время, пока осуществлялась передача этих документов, резидентура приостанавливала все внешние операции.
Место уличной встречи Назара с куратором или соответствующий тайник оцеплялись наблюдателями, поблизости крутились «подсадные утки», чтобы в случае чего отвлечь на себя внимание японских контрразведчиков. Вспомогательному персоналу было известно только то, что осуществляется какая-то чрезвычайно важная операция. В чем именно дело, им знать не полагалось.
Доступ к узлу связи министерства иностранных дел давал Назару возможность фотографировать каждую неделю десятки, а порой сотни сообщений, поступающих из японских посольств со всех концов мира, в том числе из Москвы и Вашингтона. Таким образом, японские посольства, сами того не подозревая, служили поставщиками информации для КГБ и тем самым для Кремля.
Назар был в высшей степени полезен еще и потому, что он давал криптографам из КГБ возможность быстро засекать и разгадывать изменения в шифровке японских документов. Сравнивая полученные открытые тексты одних и тех же сообщений с зашифрованными, удавалось постичь сами принципы японской криптографии. Шифры часто меняются, принципы остаются неизменными.
Количество материалов, поступающих в резидентуру от Назара, было так велико, что одно время даже снизилась оперативность их перевода. Поэтому, когда Назар передавал что-нибудь особенно важное, в помощь переводчикам приходилось привлекать Станислава.
В начале 1979 года его как-то вызвал Гурьянов:
— Извини, тебе придется помочь нам в одном очень рискованном деле, не связанном с твоими агентами. Я к тому же не имею права посвящать тебя в суть дела. Ты просто осмотришь один дом и сообщишь мне, новый он или старый.
— А почему бы вам не послать туда Доктора? — спросил Левченко.
«Доктор» — скромный журналист, нигде постоянно не работавший, фанатичный приверженец марксизма, исключенный из японской компартии за свои просоветские взгляды, — был типичным агентом на побегушках. Он фотографировал учреждения, жилые дома, места предстоящих митингов, подсовывал пропагандистские материалы китайским учреждениям в Токио, рассылал письма, порочащие антикоммунистически настроенных японцев, и выполнял прочие скучные, но необходимые тайные поручения. Из года в год проверяемый и перепроверяемый, он считался надежным и опытным агентом.
— Нет! — отрезал Гурьянов. — Дело касается исключительно деликатной операции, проводимой под фальшивой вывеской, и к ней может быть привлечен только один японец, не больше. Этот один у нас уже есть. Я наметил тебя. Думаю, что ты справишься, даже если возникнут непредвиденные обстоятельства. Тут вот какая сложность: дом находится не в самом Токио, а в отдаленном пригороде, где иностранцы никогда не бывают. Ты появишься, запомнишь, как выглядит дом и весь квартал, и отправишься назад, — но постарайся не погореть. Если погоришь — может провалиться очень важная операция, которую мы подготавливали годами.
Гурьянов добавил, что доставит Станислава на место майор Александр Бирюков, корреспондент «Комсомольской правды»:
— Он отлично водит машину, не то что ты…
— Лучше бы всего отправиться в воскресенье утром, пока все собаки спят, — сказал Левченко.
В Европе или Соединенных Штатах это задание не считалось бы сложным. Но в Японии оно было связано с серьезными трудностями, и Левченко вполне отдавал себе отчет в их характере. Дело в том, что здесь любой рядовой полицейский знает каждого жителя своего участка и с каждым его связывают добросердечные, дружеские отношения. Люди считают полицейского защитником и покровителем и поэтому первым долгом сообщают ему обо всех происшествиях, случившихся по соседству, даже самых незначительных. Так что если кто-либо в намеченном пригороде распознает в Станиславе и его спутнике русских, полиция будет уведомлена немедленно. Нет сомнения, что сразу подключится и контрразведка и будет проведено расследование, вкрадчивое и эффективное.
Это наверняка спугнет пташку, ради которой КГБ расставляет сети. Резидентура предпринимает операцию под ложной вывеской, очевидно, по такой простой причине: КГБ уже установил, что японец, которого предполагается завербовать, никогда не согласится сознательно сотрудничать с Советами. Он готов помочь, сам не ведая кому, только будучи уверенным, что услуги, которых от него ждут, по каким-то тайным причинам пойдут на пользу Японии. Стоит ему заподозрить, что тут замешаны Советы, — он наверняка даст задний ход да к тому же наверняка сам сообщит обо всем японским властям. Так или иначе, операция окажется сорванной. И хотя резидент прямо этого не высказал, репутация Левченко будет запятнана. А уж там, в «центре», Пронников, надо полагать, постарается раздуть эту неудачу, чтобы ускорить отзыв Левченко из Японии.
Левченко и Бирюков встретились еще в предрассветной тьме, но дорога заняла у них около пяти часов. На часах было почти двенадцать, когда Бирюков свернул в узкую пригородную улочку. Он собирался медленно проехать мимо интересующего их дома, а затем дать газ и поскорее умчаться из этого района, но толпа ребятишек, игравших на улице, вынудила его остановиться. Внезапно они окружили машину и начали шлепать по ней ладошками и кричать: «Иностранцы! Иностранцы!»
Улыбаясь и помахивая им рукой, Левченко сквозь зубы сказал Бирюкову:
— Делай вид, что не понимаешь, что они кричат. Давай вперед потихоньку, чтоб нам тут не влипнуть!
Детишки расступились перед машиной, но впереди маячило новое препятствие — посреди мостовой стояла группа взрослых и подростков.
— Придется объясниться, — прошептал Левченко. — Постой, я выйду. Что бы ни случилось — по-русски ни слова.
Он направился к японцам, которые глядели настороженно и, пожалуй, недружелюбно. Ему пришлось представиться по-английски: он американский корреспондент, заплутал здесь в предместье и требует (!) показать ему, как выехать на шоссе, ведущее в Токио. Пожилой японец выступил вперед и на ломаном английском объяснил, как проехать.
— Спасибо, папа-сан! — обрадованно воскликнул Левченко. Японец поклонился, Левченко помахал ему на прощанье и вернулся в машину.
В резидентуре он доложил о поездке и сообщил, что дом, интересующий Гурьянова, совершенно новый.
— Ты действовал правильно, — одобрил Гурьянов. — А теперь, Станислав, прошу тебя и предупреждаю: никому ни слова. Забудь о своей поездке. Помни только, что я тебе благодарен за нее.
Как разворачивалась дальше эта операция, Станиславу узнать не пришлось. Зато он имел полное представление о ряде других случаев, когда КГБ обольщал и околпачивал японцев, настроенных заведомо антисоветски. Ярким примером такого одураченного деятеля был агент, получивший кодовое прозвище «Маслов». Крупный специалист по истории Китая, Маслов с благоговением относился к древней китайской культуре и ненавидел коммунистов за то, что те систематически искореняли это культурное наследие. Этот агент начал подбрасывать КГБ информацию, уверенный, что таким путем поможет Советам свергнуть злобный китайский коммунистический режим.
Продвигаясь по службе, Маслов сделался видным сотрудником Исследовательского бюро Совета министров. Под невинным названием «Исследовательское бюро» скрывался аналитический отдел японской разведслужбы. Маслов имел доступ к самой секретной разведывательной информации, а также к весьма деликатным политическим документам, выявляющим действительное отношение японского правительства к различным аспектам политики других государств, в том числе и СССР.
Майору Геннадию Дружинину удалось заверить Маслова, что Советы нуждаются в информации любого характера, но, так или иначе, вся она будет использована только для свержения власти китайских коммунистов, и японец делился с резидентурой всеми сведениями, какие только мог раздобыть. Кроме того, в аналитические обзоры, составляемые для премьер-министра и членов кабинета, он искусно вводил доводы против японо-китайского сближения, так пугающего СССР. Не вполне отдавая себе отчет, насколько важна для Советов такая работа, Маслов понемногу сделался одним из самых продуктивных агентов резидентуры, несмотря на то что советский коммунизм он жаловал почти так же, как китайский.
