В отличие от старой правой — у которой, они считают, нет будущего, — новые правые меньше интересуются прошлым: они сосредоточивают внимание на проблемах внутренней и внешней политики России. Они видят в диктатуре важный фактор выживания страны; выступают за сильный централизованный государственный аппарат и мощные силы безопасности. Не отбрасывая рынок a priori, новые правые однако склонны считать, что государство еще долгое время будет играть решающую роль в возрождении и преобразовании страны. Они убеждены, что традиционные заботы крайней правой — сатанизм, жидомасонский заговор и тому подобное — плохо соотносятся с современностью, и, хотя на словах новые правые отдают должное церкви, перспективного союзника они в ней не видят. Новым либералам они предпочитают старую партократию и вместе с тем уверены, что на замену марксизму-ленинизму (и русскому национализму старого образца) должны прийти новые идеи, — а стало быть, именно они, новые правые, призваны впрыснуть обществу новые идеи. Дугин и Проханов восхищаются Аленом де Бенуа и французской Nouvelle Droite, которую они рассматривают как западный эквивалент русского почвенничества. Они разделяют увлечение французских правых ранними цивилизациями, Юнгом (в той мере, в какой они его знают), натурфилософией, основанной на мистической религиозности, и некими утонченными формами расизма. Они полагают, что евразийская школа политической мысли, к которой принадлежит русская новая правая, имеет много сходства с французской Nouvelle Droite.
Поскольку за пределами Франции о доктрине Nouvelle Droite известно весьма мало, следует хотя бы вкратце рассказать об ее основных положениях. Бенуа, maitre-penseur[186] группы, подчеркивает, что важнейшую роль должна играть аристократическая элита, состоящая из «героических политических борцов» (это одна из второстепенных идей Джулиуса Эволы). У Конрада Лоренца заимствована концепция агрессии и территориального императива как нормальных человеческих качеств; Nouvelle Droite уделяет также особое внимание иерархической структуре общества. Французская новая правая придерживается неоязычества, считая его более духовным, нежели иудохристианский монотеизм, который привел к подрыву устоев общества, прикрываясь либерализмом, демократией и, в конечном счете, социализмом. Nouvelle Droite почти полностью противопоставляет себя Просвещению и рационализму.
Нацию они считают высшей ценностью; любое перемешивание или интеграцию рас рассматривают как крайнее зло, ибо это ведет к вырождению и «этноциду» (народоубийству; ключевое понятие новой правой во Франции, равно как в России и Германии). Однако французская новая правая отрицает обвинения в расизме, ее девиз — «этноплюрализм». Она ставит политику выше экономических соображений («примат политики»), а инстинкты и мистическое мышление — выше рационального мышления. Новая правая — движение антиинтеллектуалов и антикапиталистов, проповедующих «третий путь» между капитализмом и коммунизмом. Их лозунг — «консервативная революция», что противопоставляется традиционному реставрационному консерватизму. Новая правая настроена прогермански и антиамерикански. Люди, знакомые с западной интеллектуальной мыслью, найдут в идеологии новой правой следы Ницше, Парето, Сореля и вездесущего Эволы, а также правых европейских мыслителей 30-х годов. Правые в Западной Европе возникают постоянно, причем ничего особенно нового каждая волна не приносит, а если новинки и есть, то свежесть их сомнительна. «Этноплюрализм» может быть полезен как умственный аргумент против весьма неприятных обвинений, однако действительно ли новая правая верит в него? Если правая хочет быть политически активной (а в этом ее конечная цель), то ее призывы со всей очевидностью должны обращаться к электорату различных «национальных фронтов», для которых этноплюрализм, конечно же, анафема. Правда, французская новая правая в целом не исповедует классических теорий заговора и сторонится разных каддафи и фарраканов[187] но другие менее утонченные европейские правые, включая русских, обходятся без этих тонкостей и подчеркивают свою близость ко всем радикалам, не принадлежащим к левому крылу. Многое в этой французской смеси неудобоваримо для идеологов русской правой, потому что в России подобной политической традиции никогда не было, но в последние годы они неразборчиво заимствуют все подряд у французов[188]. Между тем во Франции новые правые были в моде всего несколько лет, и ныне их влияние незначительно. Есть ли у «революционных консерваторов»[189] в России будущее? Дугин верит, что время работает на «наших», что доктрина новой правой в ближайшем будущем станет самой популярной и распространенной идеологией и что после победы в России она распространится на другие европейские страны. Он заявляет, что прежняя правая доктрина устарела и возвращение к монархической системе или к славянофильству невозможно без идеологической метанойи[190].
Кроме того, бессмысленная ксенофобия старой правой снижает ее привлекательность. Действительно, среди «наших» (как их видит Дугин) есть не только русские, но и традиционалисты из малых народов, которые признают опасность сепаратизма, с одной стороны, и «мондиализма», с другой[191]. Дугин, может быть, и прав, утверждая, что в России и других европейских странах преобладают консервативные настроения, однако он явно переоценивает привлекательность новой правой как в Западной Европе, так и на Востоке. Гораздо вероятнее, что смещение политического маятника вправо укрепит позиции популистов и ксенофобов, а не геополитических мыслителей новой правой. Размышления на тему традиционной общности идеалов, ценностей и интересов Западной Европы и России по большей части лежат в области фантазии или основаны на невежестве[192]. Кургинян и в особенности Дугин привнесли в доктрину новой правой яростный антиамериканизм, но главный их вклад — концепция «чрезвычайного положения». Кургинян уверяет, что он всегда был идеологом «чрезвычайного положения», то есть недемократических политических решений. Однако и это перепев идей Карла Шмитта, весьма эрудированного, но посредственного немецкого политического философа 20-х годов, который подробно анализировал слабости современной демократии, в особенности перед лицом серьезных проблем и катастроф. Вряд ли Кургинян когда-либо читал раннего Шмитта, но Дугин явно читал: он полностью воспринимает шмиттовскую дихотомию «друг — враг». Во внешнеполитических вопросах Дугин — за континентальную империю от Владивостока до Дублина, которая может быть противовесом Америке и «атлантизму». Америка — это враг par excellence: химерическая, неограниченная, трансплантированная цивилизация, у которой нет священной государственной традиции, нет цивилизованности и которая все же пытается навязать другим континентам свою антиэтническую, антитрадиционалистскую, «вавилонскую» модель[193].
Похоже, Дугин, как и большинство других идеологов крайней правой, не бывал в Америке: это, несомненно, облегчает ему задачу теоретизирования по столь сложным вопросам. Антиамериканские идеи русских новых правых не новы — они подробно изложены немецкой крайней правой в 30-е годы. Русская новая правая часто употребляет такие эпитеты, как «геополитический» и «мондиалистский», хотя их толкование абсолютно неясно. Проханов однажды назвал Америку вечным врагом России, но, подобно Кургиняну, он считает внутренние дела более срочными на нынешнем этапе[194]. Русская новая правая, возможно, когда-нибудь станет влиятельной. Однако в настоящее время это скорее абстракция, чем политическая реальность.
Внешняя политика
Долгое время русские националисты делились на адептов сильной и неделимой России и тех, кто, подобно Солженицыну, считал старую советскую империю невыносимым бременем. Но даже эти последние надеялись, что, пройдя чистилище, будущая Россия сохранит в своем составе Украину, Белоруссию и Казахстан. Они не были готовы к распаду, произошедшему в 1991 году, в результате чего даже существование прежней РСФСР было поставлено под угрозу нарастающими сепаратистскими тенденциями, и они не могли добровольно принять такое положение дел — впрочем, не только они, но и многие из тех, кто в нормальном состоянии не придерживаются консервативного мировоззрения.
Русская правая слишком поздно почувствовала опасность. Пока Кожинов, один из наиболее эрудированных и красноречивых правых авторов, публиковал длинные опусы, доказывая, что хазарское иго было бы более опасным, чем татаро-монгольское, балтийские республики, Молдова и Кавказ ушли из-под власти России. Пока «Молодая гвардия» и «Наш современник» метали громы и молнии по поводу жидомасонского заговора 1917 года, Украина и Средняя Азия провозгласили свою независимость. Это поразительный пример политической слепоты, когда, думая о воображаемых угрозах, люди забывают о реальных (в их понимании) опасностях. Когда-нибудь более вдумчивые мыслители правой, несомненно, попытаются установить, как могли случиться столь роковые ошибки в суждениях? Пока еще рано размышлять о том, как русские националисты будут объяснять катастрофу 1991 года и какова будет их реакция: станут ли они возлагать вину на традиционных злодеев, примут ли новую реальность или же попытаются вернуть хотя бы часть утраченных земель. Потрясение было столь велико и перемены оказались столь глубоки (столетия русской истории прошли впустую), что в настоящее время очень нелегко оценить взгляды правых на внешнюю политику. И видимо, еще долгое время внутренние проблемы будут занимать их куда больше, чем внешнеполитические вопросы.
