Все, что делала советская сторона в Афганистане, окутывалось завесой секретности. Визит Андропова был сверхсекретным, о нем знал только самый узкий круг советского руководства.
Андропов провел интенсивные беседы с некоторыми руководителями советских учреждений в Кабуле, с Б. Кармалем и Наджибуллой. В результате была сформулирована стратегическая задача советско-афганской стороны — в 1982 году покончить в основном с банддвижением на территории Афганистана. Упор при этом делался на военную силу. Видимо, многие советские военные специалисты, оперативные работники КГБ, непосредственно соприкасавшиеся с противником, уже в то время сомневались в реальности этой задачи. Скорее всего, сознавали неосуществимость этого замысла и афганские лидеры, однако их интересам отвечало дальнейшее расширение участия Советских Вооруженных Сил в афганской междоусобице, ибо на свою армию они уже не рассчитывали.
К сожалению, ни Андропов, ни его коллеги по Политбюро, ни многочисленные специалисты по Афганистану были не в состоянии дать объективную оценку ситуации в этой стране. Термины «банддвижение», «бандформирование», «бандглаварь», прочно вошедшие в оперативно-политический лексикон наших органов госбезопасности в послевоенные годы, возвратились к жизни в Афганистане. Как нередко случается, пропагандистские ярлыки мешают осознавать действительность, ограничивают анализ привычными и удобными рамками. В начале 1982 года лишь очень немногие мужественные люди на нашей стороне осмеливались утверждать, что наша армия и кабульское руководство ведут войну не против бандитов, а против афганцев-мусульман, против значительной части афганского народа. Западные утверждения такого рода отметались как измышления враждебной пропаганды, чем они, ради справедливости надо сказать, и были на самом деле. Запад столь же плохо представлял себе афганское общество, как и Москва.
Предположим, что Андропов своим незаурядным умом мог распознать, что в Афганистане мы столкнулись не с широкомасштабным бандитизмом, а с народным сопротивлением, что афганское общество вдохновляется не идеями апрельской революции и развитого социализма, а исламом, традиционными ценностями и обычаями своей страны, непостижимыми для людей из другого мира. Подобному прозрению не было места в советской политике 1982 года. Оно означало бы признание провала всего грандиозного афганского предприятия.
Линия на ликвидацию банддвижения была жестко обусловлена не столько афганскими, сколько советскими реалиями. Она явилась стратегической ошибкой, исправлять которую начали лишь в 1986 году.
…Андропов покидал Кабул во время жестокой снежной бури. Тяжелые военные снегоочистители не успевали сгонять снег со взлетной полосы, видимость приближалась к нулевой, ни один летчик не рискнул бы взлетать в горах в такую погоду. Но председателя КГБ уже ничто не могло удержать в Кабуле. Он выполнил здесь свою миссию, в Москве ждали неотложные дела. Андропов был человеком решительным и нетерпеливым, летчики — людьми мужественными, дисциплинированными и умелыми. По приказу председателя самолет взлетел и взял курс на Москву.
Для Юрия Владимировича короткий визит в Кабул имел неожиданные и неприятные последствия. Редкому посетителю афганской столицы удавалось покинуть ее хотя бы без желудочного заболевания. Андропову не повезло — он заболел оспой. Видимо, врачи не сразу поняли, с каким заболеванием они имеют дело. По рассказам, состояние больного быстро становилось безнадежным. Каким-то чудом жизнь Андропова была спасена, но предстояло ему прожить меньше двух лет.
Август 1988 года. Джелалабад — бывшая зимняя резиденция бывших афганских королей — оставлен нашими войсками в середине мая, и 2-й армейский корпус афганских вооруженных сил держит оборону без прямой поддержки советских войск.
Эта ситуация была заранее объявлена нашими военными немыслимой. Предполагалось, что по мере отхода нашего «ограниченного контингента» (словечко придумали славное, будто существуют еще на свете и неограниченные контингенты) афганская оборона будет рушиться, местные власти побегут за нашими танками или опередят их, а вакуум заполнится противником. Учитывался при этом высокий исламский дух моджахедов, их лучшая (!) вооруженность и, конечно, пагубное влияние внутрипартийной борьбы в Вооруженных силах Афганистана. Нашими военными было доподлинно установлено, что нельзя создать ни одного боеспособного подразделения, поскольку халькисты ненавидят парчамистов, а парчамистское руководство не допускает выдвижения способных, проверенных в бою военачальников из числа халькистов. (Если взглянуть на дело объективно, мы постоянно подливали масла в огонь партийной розни. Военные с сочувствием внимали жалобам халькистов, а их среди офицеров было большинство, в поисках этого сочувствия и в оправдание бездеятельности афганцы преувеличивали свои горести.) Стали путать перспективой халькистско-парчамистской розни там и тогда, где и когда не останется наших войск.
А Джелалабад стоит по сию пору. И теперь его стойкость объясняется ударами советской авиации по врагу. О халькистско-парчамистской розни как-то забыли и афганцы, и наши.
С мая по август на землю Джелалабада не ступала нога советского человека, ведь нельзя доверять свою безопасность афганцам! Не надо рисковать!
Надо рисковать! В. А. Крючков проявляет твердость, и вечером 9 августа наша группа и министр госбезопасности О. Якуби входят в АН-26. Аэродром не освещен. В самолете закрыты занавесками иллюминаторы. На каждого пассажира надевается парашют. Не очень удобно — парашют давит на живот. И не становится спокойнее. Ну, скажем, придется воспользоваться этим парашютом. Во-первых, неизвестно, сможешь ли дернуть за кольцо. Положим, дернул и плавно полетел вниз, в ночную темноту, на безлюдные горы. А что там? Разумеется, сломаешь ногу или обе да, не приведи Бог, попадешь в лапы противника, поскольку руки друга в этих местах не найдешь. И пистолет тебе не поможет, потому что он скорее всего вылетит из кобуры или в момент прыжка, или при посадке. Мысли дурацкие и недостойные мужчины, но они — увы! — приходили в голову и ради объективности должны быть запечатлены в записях. Погас свет в чреве самолета, пробежал с синим фонариком летчик, посмотрел, все ли в порядке, и полетели курсом на восток. Главное — набрать высоту. Окрестности Кабула чищены-перечищены, бесчисленные операции проведены, каждый квадратный метр (по докладам) пристрелян, а ракеты откуда-то бьют и по городу, и по аэродрому. По самолетам в Кабуле и его окрестностях, правда, не стреляют. Был случай, разбился в 1986 году грузовой ИЛ-76, но, как обычно, ясности нет. Вариант героический и устраивающий всех — вражеская ракета. Вариант прозаический — техническая неисправность. Еще вариант — был неправильно закреплен груз, на крутом вираже он сместился, и самолет из виража не вышел.
Высоту приходится набирать круто, летчики закладывают плотные витки, чтобы не попасть в опасную зону. Многие, но не все самолеты оборудованы защитными устройствами — выстреливаются специальные термические ракеты, которые, по мысли конструкторов, должны отвлечь на себя снаряд, самонаводящийся на источник тепла. Трудно сказать, насколько эффективно это устройство на практике — ни одного живого свидетеля встретить не удалось, хотя этим делом я интересовался.
Натужно гудя, самолет выходит на заданную безопасную высоту. На это потребовалось около двадцати минут. Внизу все еще Кабул — яркое пятно, окруженное непроглядной мглой, постепенно оно тускнеет и исчезает за высокими горами.
Далеко-далеко внизу вспыхивают и исчезают полоски огня, будто чиркают спичкой. Это стреляет артиллерия — наша или дружественная афганская — по неведомым целям. Полет недолог, идем на снижение.
Джелалабадский аэродром тоже не освещен. В конце взлетно-посадочной полосы стоит автомашина, и, когда самолет уже заходит на посадку, включаются фары. Выгружаемся быстро, АН-26 разворачивается на месте и, ни минуты не мешкая, уходит в ночное небо. По курсу его полета с земли устремляются несколько красных точек — стреляют трассирующими пулями. Издалека их полет кажется неспешным и нестрашным. Звук выстрелов до нас не доносится.
Время позднее, полночь. Воздух влажный, жаркий, тяжелый, рубашка сразу прилипает к телу. На улицах ни души, мирно горят немногочисленные уличные фонари, освещают закрытые дуканы, глухие стены обывательских домов, оставшиеся с былых времен плакаты и лозунги на красных фанерках: «Наша армия — защитник трудового народа!» и т. п. На следующий день обнаруживается, что образцов наглядной агитации в городе довольно много. Трудно сказать, какие эмоции пробуждаются у джелалабадцев при взгляде на эти бодрые призывы. Скорее всего, никаких. У нас же появляется безошибочное ощущение поработала мысль наших советников. Уж больно все призывы по своей безотносительности к реальной ситуации напоминают те, которые десятилетиями украшали улицы наших городов. Похож и подбор слов. Здесь, правда, мелькают обшарпанные портреты Б. Кармаля, хотя он давно уже перестал быть афганским вождем. Чья-то недоработка. По законам нашей наглядной агитации эти портреты следовало со стен тщательно соскоблить или заклеить чем-то более вдохновляющим. Это признак то ли общей апатии, то ли безразличия к мелочам жизни.
